Станислав Токарев - Хроника трагического перелета

• Название: Хроника трагического перелета
• Автор: Станислав Токарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— Что там ваш «матч»? — обращается Габер — Влынский к братьям и Васильеву. — Много ли на нем наживете? Давайте все предложим наши услуги туркам! Как слабейшим!

Ефимовы молчат.

— Италии вы, господа, не нужны, а Турции не поможете, — резюмирует знаток политики и деятель во всех областях спорта г — н Фулда.

* * *

Ничего не остается Александру Алексеевичу, кроме как поступить на должность пилота — сдатчика в ПТА к Лебедеву — уже не коллеге, а хозяину.

В конце сентября в Петербурге конкурс русских военных аэропланов. Велосипедный промышленник и авиационный меценат Меллер представляет первый построенный в его мастерских аппарат — нечто среднее между «Блерио» и «Мораном». Но у Меллера нет пилота с именем. Не решаясь обратиться к Ефимову — старшему, который к тому же занят в Севастопольской школе, он подступает к младшему, сулит круглую сумму.

Является старший. Похаживает вокруг машины, пощипывает усы: что — то ему явно не нравится.

— Что, что? — допытывается Меллер. Военные его торопят. Но — ветер, четвертый день ветер.

— Пожалуй, Тимофей не полетит, — говорит Михаил Никифорович. — Пожалуй, откажемся, не взыщите.

Меллер в отчаянии. Меллер разыскивает Васильева. Что ж, Васильев готов: не привыкать стать.

Короткий разбег, крутой взлет. Ветер несет аппарат к Лиговке. Заметно, с каким трудом дается разворот.

…Он лежал рядом о аэропланом. Сознание отсутствовало, но сердце билось. Лицо в крови.

— Если бы успел выключить мотор… — говорит младший Ефимов старшему.

— Если бы да кабы. Стабилизатор скошен. Александр — опытный пилот, просто в юности чем латынь зубрить, в механику вникать бы надо. Наше дело, брат, не для белоручек.

В лечебнице Александр Алексеевич Васильев написал книгу, ставшую одной из основ нашего скромного повествования.

Эпилог

«Граждане! Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит всему народу. Берегите это наследство… не трогайте ни единого камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы. Все это ваша история, ваша гордость.

Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов». Петроград, 1917 г.

Увы, мы многого не сохранили. Многие документы канули в Лету.

Странна судьба главного героя. Все — то она словно двоится. Две жизни: до первого взлета и после. Два номера пилотского удостоверения. И завершения вроде бы два.

Подобно большинству участников перелета, записался он в 1914 году добровольцем в военно — воздушный флот России. В августе писал сестре: «Я принят в качестве летчика в действующую армию Юго — Западного фронта, завтра утром иду в первую воздушную разведку». И назавтра, вылетев с командиром корпуса генерал — лейтенантом Мартыновым, попал под обстрел австрийцев. Осколком разбило кожух мотора. Спланировал. Сел в районе между Буском и Тернополем. Попал в плен. Пытался бежать. Заключен в штрафной лагерь…

Что далее? Согласно Советской Военной Энциклопедии: «…после Великой Октябрьской социалистической революции командовал одним из красных авиационных отрядов. Произвел несколько боевых вылетов против белогвардейских войск». Так ли? Достоверней сведения биографа: в лагере Васильев пробыл до 1918 года и, не доживя совсем немного до обмена пленными, которым занималась комиссия командования Красной Армии, скончался от болезни спинного мозга, дистрофии и неврастении на 37–м году жизни. Этот же факт подтвержден и в жизнеописании М. Н. Ефимова.

Автор пытался выяснить продолжение судеб других, взлетевших в 1911 году с Комендантского. Это было непросто: в ЦГВИА хранятся служебные дела кадровых офицеров. Прапорщиками, да еще «военного времени» (а более высокого чина удостоился один Янковский) пренебрегали, что ли, штабные писаря?..

Известно, правда, что воевали они — волонтерами — еще против турок в Балканской кампании. Александр Агафонов был шеф — пилотом сербского главнокомандующего генерала Путника. В войсках Болгарии — фон Лерхе, Колчин, Костин. Николай Костин был сбит и погиб.

Михаил Сципио дель Кампо до 1914–го служил в Варшаве инструктором школы «Авиата». Затем уехал в Швецию, работал инженером — теплотехником, с 1932–го осел в Польше и, как упомянуто выше, дожил в уважении и почете до преклонного возраста.

Где — то в Скандинавии теряются в 20–е годы следы инженера Агафонова.

Слюсаренко… Его постигло несчастье — любимая Лидия в 1913 году скончалась от тифа. Однако основанные — благодаря, главным образом, энергии первой русской летчицы — мастерские продолжали, переведенные в Петроград, выпускать аэропланы. Немного — в начале войны по одному в месяц (учебные одноместные типа «Моран — Ж»), в 1916–м — по пяти. Надо полагать, дело бы расширилось, будь в живых Лидия Виссарионовна, ее смерть, похоже, подавила Владимира Викторовича. Как бы то ни было, он пытался проводить опыты над монопланом собственной конструкции. Потом — Февральская революция. Во дворе мастерских владелец собирает рабочих. Писатель — историк, у которого я прочел об этом эпизоде, трактует его однозначно: дескать, кровосос — хозяйчик разразился вынужденно либеральной речью, а вскорости удрал в Америку. Прямолинеен такой подход к личности Владимира Слюсаренко, выходца все — таки из генеральской семьи, хотя и добившегося положения своими руками, мозолистыми от штурвала самолета, напильника, гаечного ключа. Короче, его долго мотало по свету, пока не занесло в Австралию, где он создал небольшое предприятие, возвел на собственные средства православный храм и окончил дни в приюте для престарелых.

О судьбе фон Лерхе уже сказано. Следов Бориса Масленникова найти не удалось.

Справедливо ли не обратиться к жизненным маршрутам других первопроходцев? В первую очередь — братьев Ефимовых. Михаил Никифорович еще до войны задался целью сконструировать аэроплан совсем особого, нового типа, который позже охарактеризует так: «двухмоторный (!) блиндированный истребитель». И снова препоны. Со стороны того, с кем мы преотлично знакомы. На одном из ходатайств Ефимова великий князь Александр Михайлович начертал хамскую резолюцию: «…Снестись с заведующим Чесменской богадельней на предмет зачисления уважаемого Мих. Ник. непременным членом заведения». Михаил Ефимов воевал. Вскоре после Октябрьской революции, в декабре 1917–го, назначен флагманским летчиком гидроавиации Черноморского флота. В августе 1919–го, когда белые в последний раз захватили Одессу, Ефимов — старший был схвачен и расстрелян.

Ефимов — младший, Тимофей, опять же до войны, произвел первые опыты ночных полетов, стал зачинателем этого рода боевой работы. Похоже (других данных у меня, во всяком случае, нет), в строй красных вслед за братом не встал, но и на другую сторону не перешел. Через три месяца после гибели Михаила умер — там же, в Одессе — от тифа ли, холеры или просто голода, неизвестно: в доме нашли окоченевший труп.

Катаклизмы грозных лет проложили непреодолимую черту разлома между многими прежними соратниками. Двое первых гатчинцев — Георгий Горшков и Евгений Руднев. Горшков воевал на «Муромцах», Руднев был асом — истребителем. Горшков сражался против Деникина, с 1919 года член Высшей военной инспекции РККА по воздушному флоту. Руднев… Из книги М. М. Громова «Через всю жизнь»: «В первые дни революции начальник школы Руднев и офицерская элита не пожелали быть красными летчиками и предпочли незаметно исчезнуть с аэродрома». Лауреат Ленинской премии В. И. Лавренец (да не посетует он на меня за выспренность, если я назову его добрым гением этой книги) сообщил, что в тридцатые годы Руднев в Париже работал шофером такси. Судя по тому, что в 1917–м он был капитаном, а на могильной плите русского кладбища звание «полковник», очевидно, летал — у Деникина, Врангеля или Колчака…

* * *

«Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие». Слова Антона Ивановича Деникина. Того самого. Сказаны в 1921 году.

Большевики — то (во всяком случае, наиболее дальновидные) стремились укрепить Красную Армию умелыми специалистами, привлечь их в ее ряды. Но тем требовалось время, чтобы разобраться в водовороте событий, определить свое отношение к ним. А времени не было. Солдатам осточертела империалистическая бойня. Все, у кого звездочки на погонах, казались мясниками, гнавшими на бойню. Раз так — срывай звездочки. Раз так — к стенке. Как принято было говорить, «в штаб Духонина». Потому — и не по идейным соображениям — многие бежали на юг к Корнилову. Многие, не имевшие, а следовательно, не стремившиеся защищать имения и капиталы. Только — только заработавшие эти звездочки бывшие учителя, мелкие служащие, даже крестьяне. В первом Кубанском походе из четырех с лишним тысяч штыков, которые насчитывала Добрармия, изрядную часть несли на плече или наперевес и прапоры военного времени, и мальчишки — юнкера, даже гимназисты.