Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

• Название: День народного единства: биография праздника
• Автор: Юрий Эскин
• Издательство: Литагент «Дрофа»d9689c58-c7e2-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-358-03531-7

Книга посвящена драматичным событиям российской истории XVII в. – Смутному времени. На основе широкого круга источников и литературы авторы детально исследуют, как в борьбе за независимость Русского государства зарождалось общенациональное общественное движение.

В центре внимания исторических очерков В.Козлякова, П.Михайлова и Ю.Эскина – деятельность Второго ополчения и судьба его руководителей К.Минина и Д.М.Пожарского. В.Токарев рассматривает, как тема русской Смуты преломлялась в 1930-х годах, И.Андреев анализирует исторические уроки Смутного времени.

Для широкого круга читателей.

---

Во время ратификации Поляновского мира 20 марта 1635 г. Пожарский держал блюдо («мису») с крестом, а подносил к царю для целования крест и договор боярин князь А. В. Хилков, который бил челом на главу переговорной комиссии боярина Ф. И. Шереметева, державшего скипетр; Шереметев бил челом «об оборони», а Пожарский его поддержал и попросил записать, что он равен Хилкову; по местническим нормам это тоже было натяжкой, но просьбу выполнили [42, 435].

В июле 1637 г. Пожарский выступил в защиту своего сына Петра – на обеде в царском шатре во время «похода» в Новодевичий монастырь, куда Михаила Федоровича сопровождали Д. М. Пожарский и боярин И. П. Шереметев, стольник П. Д. Пожарский «смотрел в кривой стол», а князь Г. А. Хованский в «большой», что было почетнее, почему князь Дмитрий встал из-за стола и бил челом, что Хованские, конечно, знатнее Пожарских, но на них били челом Ромодановские, равные им, и просил это записать, государь сказал, что он то ведает и велел князю Дмитрию сесть [43, 543–544].

В период боевых действий, когда Пожарский был наиболее нужен, с его «местниками» расправлялись жестче. Во время «королевичева прихода» в Калугу к Пожарскому 25 мая послали И. А. Колтовского, на место прежнего второго воеводы А. Ф. Гагарина; Колтовский бил челом на Пожарского, а за князя «об оборони» бил челом его сын Петр. Всполошившееся правительство тут же приговорило Колтовского к тюрьме, послав его затем в Калугу, затем с «милостивым словом» туда же к Пожарскому велено было ехать Ю. И. Татищеву. Последний пытался местничать, а когда ему отказали и дьяк С. Васильев, «оставя его у преградных дверей… пошел государя известить», сбежал из Кремля и спрятался. После ареста его людей он явился, бояре приговорили его бить кнутом и отвести к Пожарскому головой, послали же князя С. Ф. Волконского, который тоже беспокоился из-за «невершенного» дела Пожарского с Г. Г. Пушкиным, но выполнил приказ; челобитье же его оставили без внимания [42, 328–330]. В начале Смоленской войны, 23 апреля 1632 г., когда по первому плану возглавить войско должны были Шеин и Пожарский, судье в иноземских полках В. В. Волынскому велено было подчиняться обоим воеводам, и он тут же потребовал подчинения первому воеводе, что удовлетворили. Пожарский, конечно, бил челом «о бесчестье», но вскоре заболел и сдал дела А. В. Измайлову, Волынский же продолжал местничать уже с Шеиным, и в конце концов был сослан в Казань [43, 272, 273]. Во время сбора войск Д. М. Черкасским и Д. М. Пожарским во Ржеве в декабре 1633 г. из Торопца велено было идти к ним в сход князю И. Ф. Большому Шаховскому, который «списков не взял для кн. Д. М. Пожарского», за что 25 декабря «государь велел его посадить в тюрьму» на один день и выслать на службу [43, 351; 113]. И наконец, во время стояния резервного войска их в Можайске, когда Шеин уже капитулировал, а в окрестностях еще блуждали вольные отряды «балашовцев», воеводам было велено послать от себя в Боровск к князю И. Н. Хованскому Б. Г. Пушкина с дворянскими сотнями против «воров, калужских казаков». Тогда его дядя Г. Г. Пушкин опять потребовал вершения дела 1613 г. и посылки племянника от одного Черкасского. Власти согласились грамоту «переменить» и подчинить Бориса первому воеводе, но «род Пушкиных мятежный» не удовлетворился этим и, приехав со службы, Б. Г. Пушкин бил челом, что якобы Дмитрий Михайлович «утаил» эту первую грамоту, которая действительно у него оставалась; боярская комиссия признала Пожарского невиновным и приговорила Пушкина к тюрьме. При этом ему объявили, что переменили тогда решение не «для Бориса Пушкина местничанья, а для государева дела»; в дальнейшем, правда, его дядя, видимо, выхлопотал эту грамоту, которую взяли у Пожарского, и Пушкины «на государевой милости били челом» [43, 373–379, 390, 454–456].

Семья

О семейной жизни Дмитрия Михайловича нам известно преимущественно то, что сохраняют родословные и документы на владение имуществом. У князя 7 апреля 1632 г. умерла мать, Евфросинья-Мария, уже давно, видимо, принявшая постриг под именем Евзникеи; она похоронена была в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимьевом монастыре. Тогда же, возможно, на саркофаги ее и ее мужа сделаны были белокаменные доски с надписями и датами [63].[96]

Первая жена Прасковья Варфоломеевна прожила с Дмитрием Михайловичем большую часть жизни. Нераскрытой загадкой является ее происхождение. Никаких сведений о ее вотчинах (а в кругу, к которому принадлежали Пожарские, приданое обычно состояло из земельных владений), которые сразу же бы прояснили ее принадлежность к определенному роду, не имеется. Ничего не известно и о родственниках Пожарского по жене, а они бы неминуемо «проявились», когда 35-летний князь Дмитрий Михайлович стал большим вельможей, – как будто его жена была круглой сиротой. У них было, точнее выжило (тогда смерть в младенчестве была обычным явлением), трое сыновей и трое дочерей.

Старшей была, вероятно, дочь Ксения. Она умерла еще в 1625 г., уже монахиней Капитолиной, будучи вдовой князя В. С. Куракина [143, 30]. Следующим по возрасту был, наверное, сын Петр, он, видимо, не достиг еще 15 лет к 1618 г. и не значится в разряде обороны Москвы. В 1621 г. он был стольником, имя его часто мелькает в описаниях дворцовых церемоний – он служит рындой на приемах послов и пр., затем – участник как воевода ряда кампаний [143, 29–30]. 29 августа 1635 г. «государь велел взять з Дедилова ис передовова полку воеводу князя Петра Пожарсково для того, что у нево мать умерла» [100, 408, 411], – так мы узнаем дату смерти Прасковьи Варфоломеевны. Средний сын Федор тоже известен как стольник (с 1626 г.) и часто в 1629–1631 гг. исполнял обязанности рынды при дворе [143, 30]. Он умер молодым, 27 декабря 1633 г. [63],[97] отец, видимо, очень переживал его смерть, в своем завещании князь Дмитрий просил похоронить его «в головах у света моево у князя Федора Дмитриевича» [169, 146] и дал «по его душе» часть большого села Берсенева в Спасо-Евфимьев монастырь.

Дочь Анастасия была замужем за князем И. П. Пронским, в дальнейшем боярином. Похоже, князь благоволил к этому своему зятю, ему с дочерью он завещал передать имущество своей второй жены, после ее смерти или пострижения, кроме того, у них была дочь, его внучка Авдотья, о грядущем приданом которой дед тоже позаботился, так же как о приданом другой внучки, Анны, дочери сына Петра [169, 151]. Младшая, видимо, дочь Елена была замужем за князем И. Ф. Лыковым, троюродным братом князя Бориса Михайловича, с которым у Пожарского, возможно, оставались неважные отношения, и в завещании он упомянут значительно скромнее (ему причитался только «жеребец гнед молодой с седлом», тогда как Пронскому, помимо вышеуказанного, – икона Пречистой Богородицы, деревня на Истре и ценный литовский конь с серебряной золоченой уздой). Младший сын Иван (умер 15 февраля 1668 г.) к моменту составления отцом завещания (1642 г.) был еще совсем юн, только через два года после смерти отца он начинает упоминаться как рында при дворе, но в дальнейшем делает хорошую карьеру – назначается воеводой в ряд городов, ведает Челобитным и Московским судным приказами, единственный из потомков Дмитрия Михайловича достигает думного чина – в 1657-м или начале 1658 г. становится окольничим [143, 30; 21, 5, 19, 24; 18, 186].

Пожарский спустя какое-то время после смерти жены женился второй раз, теперь ему, как боярину и человеку немолодому, требовалась жена равного статуса. Новой княгиней Пожарской во второй половине 1630-х годов стала княжна Феодора Андреевна Голицына. Но детей, которые были бы одновременно рюриковичами и гедиминовичами, у них уже не было. Своему младшему сыну Ивану Пожарский завещал почитать ее как мать, а ей – опеку над несовершеннолетним сыном. Впрочем, надежды на молодую жену не вполне оправдались – она после смерти мужа пыталась опротестовать духовную, якобы подчищенную, видимо считая себя обделенной, и потребовала проверки ее подлинности; по ее челобитной был проведен сыск у патриарха Иосифа, составители духовной подьячий И. Нефедьев и духовник князя, протопоп собора Святого князя Михаила Черниговского Михаил подлинность ее подтвердили, и мачеха с пасынками подписали мировую [136].

Боярин Пожарский в своих владениях

Пожарские и до Смуты были не бедны, а после 1613 г. Дмитрий Михайлович стал очень богатым землевладельцем. Ему принадлежал ряд родовых сел на территории некогда существовавшего Стародубского княжества его предков, в том числе известное Мугреево – большое село с множеством приселков и деревень, полученное в XV в. его предком князем Данилой за родовое гнездо Пожар. В Московском уезде ему принадлежало село Медведево (теперь район Медведково в Москве), а также в Юрьев-Польском уезде – село Лучинское, деревни Старково, Бодалово, в Коломенском – села Лукерьино и Марчуки с деревнями (последние после событий 1617–1618 гг. пришлось, видимо, сильно восстанавливать – там «стояли» запорожцы гетмана П. Конашевича-Сагайдачного во время его похода на Москву) [40, 331], в Клинском – село Берсенево (некогда владение его прадеда Берсеня Беклемишева), во Владимирском уезде – село Петраково, выкупленное у Златоустовского монастыря на правах родственника вложившего его туда Ивана Васильевича Щелкалова, в Медынском – деревня Лужная. Одиннадцать вотчин пожаловано было ему после Смуты в Московском, Суздальском, Звенигородском, Нижегородском уездах, часть из которых были возвращенной собственностью Пожарских. Среди них – суздальские села Верхний и Нижний Ландехи с деревнями, части села Мыт и слободы Холуй, нижегородское село Вершилово (Пурех) и др. Ряд вотчин – около 14 селец, деревень и пустошей – он купил, в основном в тех же уездах, наверное округляя уже имевшиеся владения, а кроме того, большую деревню Рахин Мост в Новгородском уезде (у князей Мышецких) и поместья в Ряжском, Серпейском и Суздальском уездах; всего к моменту смерти князя у него было 34 только названных в духовной владения – сел, деревень, пустошей, не считая неназванных (деревни и пустоши общей площадью в 8641 четверть[98] в вотчинах и 967 четвертей в поместьях [169, 146].