Леонид Андреев - Екатерина Ивановна

• Название: Екатерина Ивановна
• Автор: Леонид Андреев
• Жанр: Драматургия

---

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Здравствуй, Павел, давай поцелуемся. Ну, как ты? Сейчас у парадного жену встретил, жалуется, что ты ее прогнал. За что так жестоко?

К о р о м ы с л о в. Я думаю, что она тебе и дома надоела. Вино будешь? (Звонит.)

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пожалуй. Как тут у тебя красиво, – счастливый ты человек, что можешь так жить. А я, брат, замучился с делами: в двух комиссиях, третьего дня в Думе выступал…

К о р о м ы с л о в. Читал и заочно поздравлял… (Вошедшей горничной.) Маша, дайте нам вина, вы знаете, какого… Читал, брат, читал.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А горничная у тебя недурна, – новая?

К о р о м ы с л о в. Для отвода глаз мужьям.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (смеясь). Да, ведь ты дамский…

К о р о м ы с л о в. Дамский. Ты что это в сюртуке, разве ты не из дому?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (оглядывая себя). А ведь и правда, в сюртуке. Не заметил. Я теперь иной раз, как с утра влезу в сюртук, так до самой ночи. Ну, что написал? – показывай.

К о р о м ы с л о в. Да и вообще вид у тебя неважный. И если уж сюртук надевать, Георгий Дмитриевич, так и чистить его надо. Правый-то бок у вас в пуху.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну, это уж не я виноват, а горничная…

Горничная подает вино.

Положительно недурна. Павел, отчего ты нас забыл, – работа, что ли? У нас народ интересный бывает… да ты помнишь Тепловского Якова? Теперь, брат, композитор, пианист, скоро знаменитостью будет – он у нас часто бывает. Хотел к тебе заехать. И Катя хоть и забросила музыку, но поигрывает – музыку бы послушал, – свинство, Павел, свинство!

К о р о м ы с л о в. Огонь зажечь?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не надо.

Молчание.

К о р о м ы с л о в. Горя, что у вас в доме делается?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А что? Как будто ничего особенного.

Молчание. Оба закуривают.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (изменившимся голосом). Впрочем… Действительно, нехорошо. Ты что-нибудь знаешь?

К о р о м ы с л о в. Знаю.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе… Катя сказала?

К о р о м ы с л о в. Сам догадался. Отчего ты, Георгий, молчишь? – говори, хуже не будет.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да особенно плохого пока ничего. Правда, немного заброшены дети, и так кое-что… но Катя по природе здоровый человек, и я думаю, что все это наладится. Жалко вот, что Алеша уехал: он оказывал на нее хорошее влияние.

К о р о м ы с л о в. А ты?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я? Мое влияние, ты знаешь: вообще, как влияние мужа…

К о р о м ы с л о в. Почему ты не выгонишь Ментикова? Прости, что я говорю так прямо, но мы с тобою не маленькие, и в прятки нам играть нечего… Кстати, на какие средства живет Ментиков? Я его как-то спросил, а он отвечает: «Я – джентльмен и личным трудом денег не зарабатываю». А мне именно кажется, что он мордой зарабатывает.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оставь!.. Да, раз в прятки играть нечего, то… Все погибло, Павел, все пропало! Форма жизни как будто и осталась: хозяйство там, дети, наконец, моя работа… вот сегодня детям новые костюмчики надели, ну, а внутрь заглянешь – прямо, брат, ужас! Что делать, Павел, что делать?

К о р о м ы с л о в. И давно это началось?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Не знаю. Не заметил начала. Да давно уж. И как ты думаешь, Павел, – скажи по совести, – неужели все это я наделал? А?

К о р о м ы с л о в. Ну, как тебе сказать…

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, постой: неужели это я, именно я, своей рукой так исказил человека, образ человеческий? Ты подумай.

К о р о м ы с л о в. Ты, не ты, а вообще совокупность обстоятельств и… характер. В Катерине Ивановне слишком много этого – как бы тебе выразиться, чтобы не соврать? – женского, женственного, ихнего, одним словом. Пойми ее, чего ей надо? Ну, скажем, иду я, мужчина, в царствие небесное, и так всем об этом говорю, и так все это и видят: вот человек, который идет в царствие небесное. А женщина? – черт ее знает, куда она идет! То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает кого-то… вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец, но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее ужас и мечта, ее рай и ад. Молчит, таится, на все согласна, улыбается, плачет… Катерина Ивановна часто плачет?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не видал. Редко.

К о р о м ы с л о в. Наверное, плачет, как кошка, где-нибудь на чердаке, между стропилами. И вот пойми – чего ей надо? Понял – и вот тебе святая, и красота, и чистота, и неземное блаженство, а не понял – ну, и полезай к черту в пекло. Ты пробовал говорить с ней прямо?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пробовал. Лжет каждым словом.

К о р о м ы с л о в. Ну, конечно… Она и мне лжет, хотя бы, кажется, и незачем. И мы с вами, Георгий Дмитриевич, думаем, что это ложь, а это значит только то, что она просто не верит в логику, как ты не веришь в домового, не верит в твой мир наружный, не верит в твои факты, потому что имеет свой собственный мир. Пойми ее, если хочешь!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Ты видел ее глаза?

К о р о м ы с л о в. Подкрашенные?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, не то! Она – как слепая: ты посмотри, как она ходит, ведь она натыкается на мебель. Да, в каком мире она живет? И в то же время… она ужасна, брат, она ужасна. Я не могу тебе рассказывать всего, но наши… ночи – это какой-то дурман, красный кошмар, неистовство.

К о р о м ы с л о в. Прости за нескромный вопрос – почему у вас нет детей?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она не хочет.

К о р о м ы с л о в. А ты?

Георгий Дмитриевич пожимает плечами. Молчание. Заметно темнеет, и огромный четырехугольник окна становится синим.

Пристрелил бы ты ее, Горя, – ты сделаешь доброе дело.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Не могу. Походим, Павел. Знаешь, мне сейчас очень приятно, что мы с тобою так говорим, наконец… по-мужски. И у тебя так красиво, не то, что у меня дома. За этим окном улица?

К о р о м ы с л о в. Да, улица. Отчего же не можешь? Силы, боишься, не хватит или веру в себя потерял?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Силы? Нет, голубчик, какой же я судья человеку? Я и себя-то не понимаю, а тут еще другого судить… Ах, и не в том дело, а в том, что я – не могу, ничего не могу, понимаешь: ничего. Нищий. Дурацкая ли это покорность судьбе или рабство, прирожденное лакейство натуры, для которого не хватало только случая…

К о р о м ы с л о в. Ну, ну… не слишком!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, Павел, ты еще не знаешь всей глубины моего горя! Вот жалуюсь тебе, что она лжет, – а я? Я, брат, и сейчас тебе тоже лгу… нет, не смыслом, конечно, а вот выражением лица, тем, что вместо крика, – рассуждаю, как у себя в комиссии. А работа моя, которой я, как щитом, только отгораживаюсь от совести, разве не ложь? Эх! Что делать, что делать!

Молчат и ходят.

К о р о м ы с л о в. Живу я довольно долго, Горя, и заметил одно: у каждого себя уважающего человека на всю его жизнь есть одна пуля, одна-единственная пуля – понимаешь? И если ты как-нибудь поторопился, или сделал промах, или вообще ненужно ее израсходовал, то…

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Понимаю, не договаривай, брат. Плохой ты утешитель, но что ж, – из песни слов не выкинешь.

Молчание. Ходят и курят.

К о р о м ы с л о в. А себя ты мог бы убить, Горя? Прости, так, из интереса спрашиваю.

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я понимаю. По совести если – то не знаю. Скорее нет, чем да.

К о р о м ы с л о в. А надежды никакой?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Надежда всегда есть. К несчастью.

К о р о м ы с л о в. Да, к несчастью. Что же ты не пьешь вина?

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Спасибо, не хочется. Кажется, уже фонари зажглись.

Оба подходят к окну и смотрят, вырисовываясь черными силуэтами на фоне посветлевшего окна.

Высоко?

К о р о м ы с л о в. Шестой этаж. Пропасть!

Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А красиво. Так как же, Павел – жить-то ведь надо?

Оба молчат и курят, темные и неподвижные на светлом. Все более светлеет за окном, и все темнее в комнате. Тишина.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гости у Коромыслова. Кое-что изменено в обычной обстановке, кое-что добавлено: взятый напрокат рояль, живые цветы на столе и в вазах. В стороне стол с вином, закусками и фруктами. Большое окно на улицу наполовину занавешено. В задней части мастерской -ближайшей к авансцене – высокий занавес отделяет угол с диваном: здесь одна только лампочка в синем стекле, полутемно. Весь свет сосредоточен в глубине мастерской: там все ярко, колоритно, богато.

К о р о м ы с л о в, разговаривая и шутя, внимательно работает над картиной «Саломея». Саломея – Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Полуобнаженная, она стоит на возвышении, с опущенной головой и потупленными глазами; в протянутых руках тонкое, кажется, жестяное декоративное блюдо, на котором предполагается голова Иоанна. За роялем Т е п л о в с к и й Яков – пианист, дородный человек с бритым, уже раскормленным, холеным лицом и ярко-белыми заметными зубами, которыми он производит впечатление. Держится нагло и прилично. Большею частью стоят около мольберта или стола с вином два художника, товарищи хозяина: Т о р о п е ц и Л ю д в и г С т а н и с л а в о в и ч. Около стола хозяйничает неумело и смущаясь мальчик лет четырнадцати, в аккуратной курточке, хорошенький – племянник Коромыслова.