Михаил Емцев - Бог после шести

• Название: Бог после шести
• Автор: Михаил Емцев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика

Фантастическая повесть, рассказывающая о группе молодежи, не удовлетворенной жизнью, об их ошибках, приведших к трагическим последствиям.

---

Закаты и рассветы встречали в машине. Бывало, ночь движется к концу, а Худо уже намотал километров триста, в заиндевелое окошечко лезет туманное марево, а впереди тянется пустынная зимняя дорога. Изредка рявкнет встречный самосвал. И если б не шум мотора, то уши, наверное, заполнила бы совершеннейшая тишина нарождающегося дня.

Горячим дыханием Пуф протаивал в боковом стекле автомашины окошечко для обозрения.

Если смотреть в него, то вдали видна только темная полоса слабо заснеженного леса. Постепенно светлеет край неба, сияющая полоса расплывается, мир становится розовым, синим, серым. От сугробов ложатся длинные тени, поверхность снега вспыхивает лихорадочным румянцем, искрится, дробит мягкий утренний свет миллиардами зайчиков. В глаза ударяет мгновенный мишурный блеск. Но только мгновение длится вспышка — солнце быстро перепряталось из-под края земли за плотную, тяжелую пелену зимних облаков. Начинался серый зимний день. Серый, ровный, тоскливый.

Пуф вздыхает, отворачивается от окна и обращает внимание внутрь машины. Сталкивается с тяжелым, напряженным взглядом Кары. Смыкает веки, притворяется спящим. Ему есть отчего спать. Вчера было выпито — сегодня похмелье. А на злобного Кару смотреть мало удовольствия… Зол Кара. Зол неистребимой злостью. На себя зол, что проморгал, проворонил такой легкий вариант настоящей жизни. Зол на помешавших ему людей.

В большом и тягостном раздумье наставник. Сорвалось начинание, нужно придумывать что-то другое. Не вышла суперсекта — создадим школу апостолов. Превратим притворяшек в носителей истинного знания… Эх, и надоело!

Снова начинать сначала? Который раз? И силы не те, и годы, да, пожалуй, и не получится. Нет, нужно кончать. Ставка на смерть. Только так появится хоть какой-то шанс на жизнь. Вспыхнуть факелом и уйти. Или — вспыхнуть и остаться? Так или иначе — нужен огонь. Чтоб пожар пошел на всю страну. Взрыв и жертвы. Тогда только заговорят, закопошатся. Тогда возникнет легенда и станет жить, обрастая подробностями, слух о новой религии. И он, Кара, огненный старец, будет героем этой легенды. Возродить самый известный, самый простой способ очищения. Костер, костерик, кострище… А может, и не костер…

Время важно. Нет у Кары времени: там докопались уже до того дела, и клубочек теперь пойдет разматываться к самому началу. То есть к концу. И так конец, и сяк конец. Выходит, как ни крути, итог один. А потому нужно сделать его поярче.

Ох, тошно Каре, тошно! Всех к черту. Всех, всегда и всюду. Только так.

Тянут грехи по жизни, точно жилы на барабан мотают. Какая нечистая сила сподобила его родиться именно таким? Разве он виноват?

Засунули в грязную темную щель. Жизнь называется! Ложь все это. Ложь. Но пусть лжецы поостерегутся: ему, Каре, себя не жалко. Пусть тысячу раз подумают, прежде чем соваться в его дела. Миллионы раз пусть думают. Пусть.

Идет машина, погромыхиваег. За рулем — Худо с остекленелыми глазами. Обветренными, потрескавшимися губами что-то пришептывает. Если вслушаться — дорожные знаки считывает. До поворота триста метров. Уклон. Переезд со шлагбаумом. Осторожно — дети.

Не в себе парень. Еще не тронулся, но уже вполне к этому готов.

Рядом с ним сидит Кара, но вперед не смотрит, полуобернулся в неестественной позе, по-своему, по-змеиному, и над задним сиденьем завис. Тяжело висит, медленно покачиваясь. Молчит, но лучше б говорил. В молчании Кара невыносим.

Это полной мерой ощущает Костя-йог. Он скривился и прижался лицом к заиндевелому стеклу, бесмысленно вглядывается в монотонный зимний пейзаж. И ничего вокруг не видит толком.

Никто в этой машине природой не интересуется. Маримонда и Пуф сейчас вполне равнодушны к окружающему миру, их головы безвольно мотаются в такт толчкам. Приоткрыты их рты, смежены веки. Они спят, им грезятся больные сны. Видя, что Костя уклоняется от общения, Кара поворачивается, останавливает клейкий взгляд на расплывшемся профиле Худо. Но и бывший художник бесчувствен к гипнотическим взорам Кары, он безукоризненно ведет машину, ему нельзя пропустить ни одного знака, он весь в биении мотора, поворотах руля, вращении колес. Он не человек, он часть этой машины.

Хмурится Кара, тяжелеет, уходит в себя. Зол Кара, зол. Слепая ненависть к спутникам вдруг проникает в больной его мозг. Временами Кара испытывает приступы затмения, мысли сбиваются, думается невпопад.

Притворяшки — разве это материал для легенды? Какие из них апостолы? Почти не люди, мразь, отбросы. Ну да, им, может быть, больно, но и скотине больно, она ревет, чуя конец, когда ведут на заклание. Кто к тому реву прислушивался? Бог? Люди?.

Однако и притворяшки могут сопротивление оказать. Побег не очень гладко прошел. Этого Пуфа почти силком пришлось уводить. Может, зря, а может, не зря. Чем больше, тем лучше, — дальше полыхнет. Не личность важна, а цифра. В цифре большое значение. А сопротивление преодолевать надо. С самого начала давить, на корню. Чтобы всякий дух самостоятельности, как дурную воду из тела, выжать. Нужно тряхнуть компанию, пусть почувствуют остроту момента…

— Привал, братья, привал! — рявкнул Кара, и спящие стали приходить в себя. Стонали, потягивались.

Худо свернул в лес. Машина вильнула, завалилась, мотор заглох.

— Осторожней, — Кара весь внимание и напряжение, — а то снова сядем, как прошлый раз.

Мужчины медленно выгрузились. Мари осталась в машине, она никак не могла очнуться от забытья.

— Не трогай — ее, — Худо придержал руку Пуфа. — Пусть спит, сама очнется.

Выбрались, выползли черные тараканы на розовом утреннем снегу. Пуф запрыгал от багажника к полянке, где на поваленной березе безучастно присел Худо. Костя молча помогал Пуфу, разжег бензин, намял снега в чайник, закрыл огонь от несильного морозного ветра. Кара, грузно проседая в снег, ушел в сторону и застыл неподвижной темной кляксой. Шептал что-то, сложив руки, и кланялся. Молился в одиночестве.

Костя поставил на огонь большой алюминиевый чайник, напоминавший шлем. Горлышко заткнули пробкой, и скоро она засвистела пронзительно, высоко и дико, по-лесному. Чай был готов.

Чаепитие проходило в молчании. Никто никому ничего, кроме “дай”, “налей”, “возьми”, “горячо”. Кружки держали в ладонях, грея озябшие руки. Над плиткой поднимался теплый влажный пар. В него опускали лица, нежились в тепле.

Кара резанул косым взглядом притворяшек, сказал:

— Жадно едим, неблагочестиво, мало у нас нужной солидности. Не приучены, не привыкли. Ну, ничего, доедем — займемся образованием.

— А когда доедем? — вскинулся Костя. — Надоело тащиться. Лучше б поездом.

— Или самолетом — еще быстрее, — заметил Пуф. Кара хватанул мощный глоток, только стальные зубы клацнули о край алюминиевой кружки.

— Отвыкайте! — Резко выдохнул клуб пара. — И без того нарушение. Надо бы в те места пешком идти, а мы на этой сковородке гремучей катим. Но ничего, господь сподобит и до лошадей добраться. А лошадь — дело чистое.

Все помолчали, осваивая услышанное. Вдруг задергался Худо. Нервно потряс головой без шапки, на волосах взметнулись снежинки.

— Надоело! — завизжал он. — По шести часов за рулем. Мари больше часа-полутора не тянет. И вообще, куда мы едем? Никто не знает, один брат Кара знает, а нам не говорит. Может, все же мы когда-нибудь, как он изволит выражаться, сподобимся этой высокой чести и узнаем конечный пункт назначения, а?

Говорил, но в сторону Кары не смотрел. Перед собой глядел на зеленую туристическую плитку, на оплывший кругом нее мокрый желтый снег. Пуф только хмыкнул, а Костя внимательно посмотрел на спорящих. Кара поплотнее ухватил кружку, точно гранату бросить собрался.

— Конечно, — сказал он, — устали. И ты, брат Олег, устал. Как-никак, ты у нас главный водитель, возчик по святым местам. Все правильно.

Кара сделал паузу и вдруг сорвался на крик:

— Но почему, почему устал, спрашивается! Неужто от баранки? Да ты ее по двенадцать часов вертел, когда в Крым да на Кавказ мотал, и не уставал. А сейчас — на тебе! С чего бы такие перемены? А с простого — совесть нечиста! Совесть тебя, брат Олег, мучает, передыху тебе не дает, вот причина твоей усталости! Отсюда злоба твоя и истерика — душа твоя кричит, не ты кричишь.

Пуф и Костя вытаращились на проповедника, а Худо, и без того бледный, побледнел еще сильнее, страшнее, воткнул кружку у ног в снег и тихо спросил:

— С чего бы это меня совесть больше других мучила?

Голос у него стал ломкий, как стекло, сейчас рассыплется на маленькие осколочки, не соберешь.

— А с того, — так же тихо и страшно ответил Кара, — что ты Людмилу безответную убил, так же, как и… ты забыл?!

— Я?

— Да, ты. Ты. Ты! Твоя идея — Людмилина смерть! Специалист по девочкам! Ты все новогодние фокусы придумал. Ты!

Кара вскочил на ноги, обличающий узловатый палец воткнулся в Олега.