Сергей Каширин - Предчувствие любви

• Название: Предчувствие любви
• Автор: Сергей Каширин
• Издательство: лениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Аннотация издательства: Небо — стихия смелых. Военная авиация воспитывает закаленных, крепких духом, мужественных людей. Еще недавно освоение реактивных сверхзвуковых самолетов было на грани фантастики. Теперь это повседневная действительность. Повесть С. Каширина «Предчувствие любви» о тех, кто летает на чудо-машинах, о том, как начинают молодые люди свой путь в небо, чем заполнены их боевые будни. Герои повести — наши современники: летчики, штурманы, техники, механики.

---

Тревога — это война.

Еще не гудят самолеты, еще не гремят пушки, еще не рвутся снаряды и бомбы, но как только взвыла сирена, ты уже взвинчен, ты весь в каком-то почти лихорадочном состоянии.

Ночь. Тишина.

Где-то спокойно спят мирные города и деревни.

Где-то сладко спят ребятишки.

Где-то над колыбелью нежно улыбается счастливая мать.

А им уже, может быть, грозит беда.

Кто же, если не ты, первым встанет на пути внезапной опасности! Ты — военный, и в этом твой долг.

А неожиданный сигнал общего оповещения еще сильнее обостряет чувство ответственности. Разве угадаешь, зачем среди ночи приводится в боевую готовность весь гарнизон? Об этом знает лишь командир. Впрочем, иногда поначалу не знает даже он.

Тогда нервы у всех напряжены до предела, и обстановка в военном городке напоминает фронтовую. Разница только в том, что с неба еще не падают бомбы. Но кто знает, не посыплются ли они через минуту!

Вчера к нашей границе шла целая группа чужих бомбовозов. Они летели над безжизненными арктическими льдами вовсе не для того, чтобы их экипажи могли полюбоваться белым безмолвием. На борту этих многомоторных чудищ — ядерная смерть. Потому и была объявлена в Крымде тревога.

Сегодня, по-видимому, причина та же, если не серьезнее. Погода совсем не та, чтобы выводить людей на аэродром для обычной тренировки.

Ветер буквально валил с ног. Сверху неслось невесть что — не то снег с дождем, не то крупный, тающий на лету град. Злое завывание пурги временами перерастало в неистовый гул, и тогда казалось, что где-то в темноте рушатся стены домов, слышатся чьи-то протяжные стоны и причитания. Не холод, а эти заунывные звуки леденили душу.

Возле ворот контрольно-пропускного пункта нас встретил майор Филатов. Стараясь предстать перед ним бодрыми и ко всему готовыми, мы дружно поприветствовали его, а он, как нам показалось, взволнованно сказал:

— Тревога, товарищи летчики, объявлена атомная.

Земля качнулась у меня под ногами. Ну и ветрище, черт бы его побрал! Того и гляди опрокинет.

А где-то сейчас штиль, тишина, над головою — спокойное звездное небо. На тысячи километров простирается циклон, однако и его стихийное буйство ограничено своими пределами. Только уж лучше бы на всей планете и климат, и синоптическая обстановка были одинаковыми. Ведь оттуда, где тишь да гладь, в любой момент могут подняться в воздух носители термоядерных бомб. А для нашей авиации ненастье — капкан. Тут не то что взлететь — со стоянок не вырулить. Одна надежда на зенитные ракеты, которые стали недавно поступать на вооружение. Но их, может быть, еще не так и много. Слышать о них мы слышали, читать — читали, а видеть пока не видели.

— Простите, товарищ майор, я не понял, — растерянно произнес Шатохин. — Какая, вы сказали, тревога? Атомная?

— Самодеятельная, — недовольно отозвался Филатов. Он, вероятно, иронизировал. А может, имел в виду то, что такую тревогу объявили здесь, в Крымде, как говорится, в самодеятельном порядке, без установки свыше. И вообще, если командир обращается сразу ко всем, будь добр, слушай. Не станет же он повторяться для каждого в отдельности. И перебивать его не положено.

Как бы там ни было, мы невольно подтянулись, притихли. До сих пор в училище, да и в войсках, тревоги именовались учебными или боевыми, и вдруг — атомная.

Что ж, всему свое время. Если возникла угроза атомного нападения, то нужны и соответствующие тренировки для его отражения, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох. И если такую тренировку Филатов решил провести по собственной инициативе, то он, безусловно, прав. Рано или поздно об этом подумать надо. Только вернее было бы назвать тревогу не атомной, а противоатомной. Ну, да не в названии дело.

— Женихи, — майор то ли насмешливо хмыкнул, то ли шмыгнул простуженным носом, — ох, женихи! Шинелки на них, сапожки, ремешки. Нет, друзья, при такой завирухе вы в своей одежонке много не навоюете. — Он замолчал, что-то прикидывая, и уже более строгим тоном добавил: — Не смешите народ. На аэродроме вам в портупеях делать нечего. Ступайте в бомбоубежище. А после отбоя — на склад. Я позвоню, чтобы меховое обмундирование выписали. Получите — тогда и встретимся. Понятно?

Что же тут непонятного? Сам все решил, да еще и спрашивает!

— Значит, договорились. Видите тропу? Вот прямехонько по ней и топайте.

Заряды града, как пулеметные очереди, барабанили по воротам контрольно-пропускного пункта. Ветер зло трепал полы наших шинелей, задувал в рукава, пробирался за воротник. Втягивая головы в плечи, мы уныло побрели по еле различимой в темноте скользкой тропинке.

— Проклятая погода! — спотыкаясь, чертыхался Пономарев, и я его понимал. Тревога есть тревога, в такие минуты надо быть в строю, чувствовать руками оружие, а вместо этого нас культурненько сплавили в какое-то укромное местечко. И неизвестно, как долго придется там отсиживаться — час, два или больше.

Бомбоубежище оказалось обыкновенной землянкой. Она сохранилась здесь, по всей видимости, еще с военных лет. Продолговатое, врезанное в склон сопки помещение с глухими стенами было довольно-таки просторным. В двух шагах от прочной дубовой двери, упираясь круглой трубой в мрачный бревенчатый потолок, топилась железная печка. Впрочем, если называть вещи своими именами, это была не печка, а большая, поставленная на попа ребристая бочка. Возле нее в тусклом свете сиротливо свисающей с потолка электролампочки сидело несколько солдат. При нашем появлении они встали, и один из них вскинул руку к ушанке:

— Старший группы ефрейтор Калюжный…

— Вольно, вольно, — усмехнулся Пономарев, давая понять, что мы не столь уж строгое начальство, перед которым нужно тянуться. А осмотревшись, он с удовлетворением отметил: — О, русским духом пахнет. Зимовать можно.

— Вполне, — непринужденно ответил уже знакомый нам ефрейтор Калюжный. Мы вчера помогали ему обслуживать самолет.

Приятно пахло горьковатым дымком, нагретым железом и сырым деревом. Мы сняли шапки, присели.

Землянка была не просто укрытием, она служила еще и классом. Справа и слева, образуя узкий проход, стояли прочные дощатые столы и скамейки. На бревенчатых стенах висело множество авиационных схем, диаграмм и графиков. Среди них наше внимание привлек длинный ряд одинаковых, по линейке вывешенных рисунков. Это были силуэты неизвестных нам самолетов. Над всеми — броская, почти плакатная надпись: «Твой вероятный воздушный противник». Под каждым — название, летно-тактические характеристики и другие весьма любопытные сведения.

Некоторые обозначения, особенно буквенные в сочетании с цифровыми, мы, хотя и понаслышке, знали. Однако большинство наименований — новые. При этом многие были прямо-таки кричащими. Они как бы стремились ошеломить, запугать, грозили гибелью.

«Корсар…»

«Пантера…»

«Барракуда…»

«Вампир…»

Зубарев неожиданно сказал:

— Добрый все-таки наш русский народ.

— Ты чего? — удивленно посмотрел на него Шатохин.

— Да вот, гляжу, придумают же, а? У нас даже во время войны оружие душевно, ласково называли. Помните, истребитель был — «чайка!» Знаменитый гвардейский миномет — «катюша». А тут черт знает что.

— Ты, пожалуй, верно подметил, — согласился Лева. — Это же… Это как у фашистов. У тех танк был «пантера», у этих — самолет. Кровожадный хищник, стало быть. А «корсар» — это морской разбойник, пират. Без всякой аллегории назначение подчеркивается.

— Не зря их так и зовут — воздушными пиратами, — подал голос ефрейтор Калюжный.

— Ну, зовут-то их так по другой причине — за пиратские повадки, — счел нужным уточнить Пономарев. Подойдя к одному из рисунков, он прочел пояснительный текст под ним и позвал нас: — Вот, пожалуйста, здесь все сказано…

«Этот тяжелый бомбардировщик на 21 километр вторгся в наше мирное небо южнее Либавы. Советские военные летчики, поднявшиеся в воздух, решительно потребовали, чтобы нарушитель следовал за ними для посадки. Однако чужой экипаж в ответ на это законное требование открыл огонь. Наши истребители вынуждены были применить свое бортовое оружие. Самолет со снижением ушел в сторону моря».

На стене землянки висели силуэты иностранных самолетов самых различных типов. Тут были толстобрюхие бомбардировщики, и длиннокрылые разведчики, и ощетинившиеся пушками штурмовики, и самые скоростные истребители, и даже неуклюжие тихоходные транспортники. Черные, зловеще нацеленные, они были враждебны всему живому, и каждый из них неоднократно рыскал возле советских границ. А если иного из этих бронированных гадов своевременно не отпугивали, то он норовил прокрасться в наше воздушное пространство.

Казалось бы, при чем тут вот этот, по виду неповоротливый, пузатый ковчег? И скоростенка у него черепашья, и маневренность как у грузовой баржи. А с его борта над Молдавией были сброшены два парашютиста, прошедшие в шпионской школе специальную подготовку для диверсий. Когда диверсантов задержали, у них обнаружили фальшивые документы, крупные суммы денег и даже яд.