Сергей Каширин - Предчувствие любви

• Название: Предчувствие любви
• Автор: Сергей Каширин
• Издательство: лениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Аннотация издательства: Небо — стихия смелых. Военная авиация воспитывает закаленных, крепких духом, мужественных людей. Еще недавно освоение реактивных сверхзвуковых самолетов было на грани фантастики. Теперь это повседневная действительность. Повесть С. Каширина «Предчувствие любви» о тех, кто летает на чудо-машинах, о том, как начинают молодые люди свой путь в небо, чем заполнены их боевые будни. Герои повести — наши современники: летчики, штурманы, техники, механики.

---

— А сейчас? — гневно спросила Круговая. — Сейчас что творится? Когда дежуришь, только и слышишь: опять летят! Да кто же они, эти летуны? Ни свет ни заря вскакивают, подвешивают атомные бомбы и — к нашим границам. Да люди ли это? Или у них матерей нет? Или детей нет? Или они уже забыли ужасы Хиросимы и Нагасаки? Ведь из-за них, из-за этих, мир сейчас живет на грани войны.

— Для того мы и служим, чтобы не дать им распоясаться, — отвечая на вопросы Круговой, заметил капитан Зайцев.

— Вот! — Круговая благодарно взглянула на замполита. — Об этом и я… Когда в военкомате мне предложили послужить в армии, я сначала заколебалась. А моя бабушка… — Валентина смущенно запнулась, но тут же выпрямилась, вскинула голову: — Моя бабушка и говорит… «Раз ты нужна — иди. Благословляю. Береги мир. И пусть это будет твоим подвигом!»

— Нашим подвигом! — подчеркнуто громко сказал Зайцев. — Подвигом всей нашей армии, всего народа. Не дать холодной войне перерасти в горячую, выиграть мир без кровопролития — вот в чем мы должны видеть свой главный подвиг!

Тихо-тихо стало в зале. А Круговая кивнула и застенчиво улыбнулась:

— Спасибо, товарищ капитан. Не решалась я произносить такие слова вслух, а теперь скажу. Мне, признаюсь, очень приятно, что на нашу службу в армии люди смотрят как на подвиг. И я горжусь тем, что служу в армии… В такой армии, которая находится на переднем крае борьбы за мир во всем мире.

Ну, тут она, на мой взгляд, выразилась несколько напыщенно, даже высокопарно. Служба — это все-таки будни, а в повседневных, будничных делах не все можно назвать героическим. Тем не менее и замполит, и комэск, и капитан Коса, и все присутствующие восприняли ее взволнованную речь с нескрываемым удовлетворением. Как только она закончила, сразу несколько человек подняли руки, прося слова. А выйдя к трибуне, каждый считал своим долгом сослаться на ее выступление. Вот, мол, как сказала лейтенант Круговая, мы не должны забывать, ради чего служим и какой подвиг вершим.

Пономарев сидел, точно замороженный, добела закусив губу. Видать, сильно переживал. Кого ни послушай, все Круговая да Круговая. Как будто она и доклад делала.

А может, ему попросту неловко было. Раньше-то он в нашем кругу отзывался о ней не очень лестно, а она теперь явно затмила его и перед нами. Никто из нас больше не поверит его хвастливым выдумкам. Уж это-то он понимал отчетливо…

Когда Рябков предоставил слово замполиту, капитан отметил, что тематический вечер, по его мнению, удался, и похвалил в первую очередь опять-таки Круговую. Вообще-то он и Зубарева похвалил, и Калюжного, и многих других ораторов. Однако подробнее всего говорил о выступлении Круговой.

— Верно, очень верно подчеркнула комсомолка Круговая, что счастье — это когда нет войны. Правильно, совершенно правильно сказала товарищ Круговая, что подвиг — это прежде всего труд.

— Это сказал Зубарев, — поправил Карпущенко.

— Да, и Зубарев, — спокойно кивнул капитан. — А я хочу напомнить, что лишь социализм провозгласил труд делом чести, доблести и геройства. Вдумайтесь в это, товарищи. Именно с таких позиций мы должны смотреть и на подвиг, и на нашу службу.

— Ну, доклад заново, — покривился Карпущенко и громко спросил: — А при чем тут труд? Мы все-таки военные.

— Я тоже военный, — строго взглянул на него капитан. — И все-таки мечтаю о том, чтобы подвиги на земле совершались лишь трудовые. Чтобы нам не пришлось больше воевать. Чтобы дети наши не знали войны. И если поколение, к которому принадлежат вот эти парни, — замполит указал в сторону нашей четверки, — называют спасенным от фашизма, то оно еще острее должно сознавать свою ответственность за спасение от войн поколений последующих. И все мы именно для этого служим в армии, не так ли? Поразмыслите, товарищ Карпущенко, на досуге. Девизом сегодняшнего тематического вечера молодежь взяла слова Горького: «В жизни всегда есть место подвигу». И это так. Массовым был подвиг нашего народа в жестокой борьбе с фашизмом, массовым стал у нас и подвиг трудовой. И я никак не могу согласиться с докладчиком, будто бы подвиг способны совершать лишь люди, так сказать, для подвига рожденные. Это в корне неправильное мнение…

Пономарев поднял руку и, не дожидаясь приглашения, вскочил с места. Лицо его пылало.

— Прошу, — кивнул Зайцев.

— Я вот о чем, — сбивчиво заговорил Валентин. — Я, конечно, понимаю, что не во всем прав. Но ведь я же… У меня… Это был полемический прием. А дополнили правильно. Я могу лишь поблагодарить…

— Вот это — правильно, — улыбнулся замполит и посмотрел на Филатова: — А что скажет командир?

Майор неторопливо вышел к сцене и некоторое время молчал, как бы собираясь с мыслями, затем вдруг окинул всех добрым, теплым взглядом.

— С молодыми и сам молодеешь душой, — начал он. — И я знаете о чем думал, слушая вас? — Его полное лицо озарилось дружелюбной улыбкой: — Я, представьте себе, размечтался. Хорошо бы, думаю, прожил каждый из вас свой век без войны. Ну, чтобы лет пятьдесят без войны. Чтобы лет сто… Чтобы вообще… Но для этого, товарищи, — голос майора построжал, — для этого многое, очень многое обязан сделать каждый из вас. Докладчик здесь красиво говорил о том, как люди отвоевали небо у богов. Да, я согласен, это был подвиг. Но не меньший подвиг нужен для того, чтобы это небо было мирным, ясным, чистым…

Мы ожидали от командира эскадрильи очередного рассказа о его фронтовых делах, но он, посмотрев на часы, неожиданно оборвал речь и объявил, что у солдат и сержантов через пять минут ужин, поэтому их следует отпустить, а летный состав попросил остаться.

День был воскресный, поэтому не очень-то хотелось засиживаться в клубе и нам. Тем более — нашим, как мы называли их, старикам-женатикам. И Карпущенко демонстративно посмотрел на часы:

— Сперва собраньице, потом заседаньице. Даже в выходной…

— А ведь я задержал людей из-за вас, — перебил его комэск.

— Да-а?

Это полуудивленное, полушутливое «да» вывело Филатова из равновесия.

— Не показывайте мне своих золотых! Смотреть на часы, когда командир просит остаться, по меньшей мере, бестактно. И вообще… Сколько раз я предупреждал, что вам свои фронтовые замашки пора бросать, а вы…

— А что я? — насупился Карпущенко. — Я, кажется, сейчас не на строевом смотре, чтобы и слова не сказать.

— Он еще оправдывается, — с сожалеющей усмешкой произнес комэск. — Просили выступить — пороху не хватило, а подпускать шпильки — удержу нет.

— Болтовней к подвигу не готовят, — ухмыльнулся Карпущенко. — Вы же сами говорили, что к ним надо быть требовательнее, а теперь… Вы слышали, как этот герой тут пел? — он кивнул в сторону Пономарева. — Он уже сегодня герой. Он ас, а я, видите ли, ему развернуться не даю. Нет, что вы мне ни говорите, а я в него не верю. Летать-то он будет, и неплохо, а вот как поведет себя в трудный момент…

— Прекратите! — приказал комэск. — Опять вы… Готовых летчиков нам с вами на блюдечке с каемочкой никто не поднесет. Мы обязаны обучать и воспитывать молодых. И вы в том числе. Но не вот так…

— Нельзя и пошутить?

— Хороши шуточки! Делаю вам замечание. Хотя, — он взглянул на Пономарева, — оба вы друг друга стоите. Вас я на первый случай тоже предупреждаю.

— Слушаюсь! — вскочил Пономарев. Лицо его выразило полное сознание своей вины, и Филатов, стоявший в напряженной позе, расслабился. — Эх, молодежь! — Он укоризненно вздохнул. — Технику вам вон какую доверили, осваивать ее нелегко. Даром, что ли, год службы, нам, реактивщикам, засчитывают за два. Как, бывало, на фронте. Да так оно и есть. По сути, мы и сегодня на передовой. И нам нужны не отдельные асы, не какая-то ударная группа из числа лучших… Нам надо, чтобы вся эскадрилья была боеготовой, сплоченной, спаянной. — Майор поднял руку и сжал кулак, показывая, какой именно должна быть эскадрилья. — А что получится, если каждый будет выказывать свое превосходство над другими? Да ни хрена не получится.

Карпущенко и Пономарев стояли перед ним навытяжку. Сверля их взглядом, Филатов ворчливо произнес:

— Ну-ка представьте, начнем мы шпынять своих сослуживцев да по пустякам крыть? К чему это приведет? К отчужденности, к разброду. Разве не так?

— Так, — пряча глаза, пробормотал Валентин.

— Ну вот, понимаете, а ведете себя… Нельзя так. Летчик обязан следить за собой. Плохой человек не может быть хорошим летчиком. — Видя, что его слушают, видя смущение Пономарева, майор уже окончательно смягчился и спокойнее добавил: — Работать нам приходится на износ. За каждый полет мы расплачиваемся нервами. Зачем же еще и здесь, на земле, лишняя нервотрепка? Наоборот, надо помогать друг другу. Мы, старшие, — вам свой опыт, вы — своими знаниями делитесь. Вы же пограмотнее, чем наш брат, фронтовик. — Комэск вроде бы оправдывался за свою излишнюю резкость, и Карпущенко, тотчас уловив это, не преминул ввернуть: