Олег Гончаренко - Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы

• Название: Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы
• Автор: Олег Гончаренко
• Издательство: ООО «Издательский дом «Вече»
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1620-8

Русский Императорский флот не погиб в 1917 году. Его лучшие представители, офицеры и адмиралы, встали на защиту империи. На Балтийском, Черном, Каспийском и Баренцевом морях, на Онежском и Ладожском озерах, на Волге, Каме, Шилке и Ангаре были созданы эскадры и флотилии, на судах которых, как прежде, взвился Андреевский флаг. Новая книга военного историка О. Г. Гончаренко повествует о жизни русских моряков, их участии в Гражданской войне и их судьбах после ее окончания. Русский морской офицер на берегах Тигра, Евфрата и Хуанхэ, в знойных портах Бизерты и Александрии, на рейдах Шанхая и Сингапура даже в те непростые годы оставался в глазах иностранцев символом стойкости, высокого профессионализма и благородства.

---

Тем временем под влиянием неудач на фронтах и угрозы продвижения деникинских войск к Москве в 1919 году большевистская власть, обещавшая солдатам-крестьянам мирную жизнь еще два года назад, призвала их к участию в ширящейся гражданской войне для защиты эфемерных для сознания крестьянства «завоеваний революции». В подобных «завоеваниях», небывало ухудшивших крестьянскую жизнь и поколебавших их многовековой уклад, оно нуждалось менее всего. Ответом на призывы большевиков к мобилизации и принудительной сдаче продовольствия только лишь в 20 губерниях Центральной России стали 245 выступлений, официально зарегистрированных ВЧК.

С апреля 1918 года против большевизма восстала порабощенная ими область Войска Донского, а спустя восемь месяцев череда восстаний прокатилась по всему Поволжью. Большевики бросили войска для подавления этих очагов, но эти жестокие меры не оправдали себя. Стойкость повстанцев поражала даже их усмирителей. Так, в марте 1919 года одна бригада Красной армии отказывается подавлять крестьянское выступление в белорусском Полесье и полностью переходит на сторону восставших, захватывая города Гомель и Речицу.

В начале 1921 года, когда исход русской армии генерала Врангеля на Балканы еще не завершился и Гражданская война не была бесповоротно выиграна большевиками, крестьянские повстанцы в Сибири заняли Тобольск, Кокчетав, значительные части Челябинской, Омской и Тюменских губерний, осадили города Курган и Ишим. В Тамбовской губернии в описываемое время под руководством крестьянского вождя Антонова были созданы целых три крестьянских армии, общей численностью в 50 тыс. человек. Не было не только ни одной губернии, но и ни одного уезда, где бы ни возникали стихийные случаи сопротивления властям в ходе проводимой ими продразверстки. Крестьянством часто использовались лозунги «За Советы без большевиков!», что, разумеется, не подразумевало приятие крестьянством советской власти, а только выражало их понимание выборных органов, таких, какими для них прежде были земства и общины.

На подавление крестьянских выступлений советской властью выдвигались все новые полководцы, прежде командовавшие не только регулярными частями Красной армии, но и карательными интернациональными частями. Части, состоявшие из бывших пленных подданных Австро-Венгерской монархии — чехов и венгров, а также из хорошо оплачиваемых китайских наемников, были безразличны к судьбам российского населения и даже печально «прославились» своими жестокими и беспощадными мерами усмирения русских крестьян. По мере ожесточения борьбы с крестьянством, одним из инструментов борьбы советских войск стал захват заложников из числа селян, содержание их в концентрационных лагерях (по предложению Ленина) и затем расстрелы при нападениях повстанцев.

В неравной борьбе с плохо вооруженными крестьянами большевиками в ход были пущены все новинки военной техники и даже применено химическое оружие. В Тамбовской губернии Тухачевским был отдан приказ о массированной химической атаке на повстанцев. Приказ был краток: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространилось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось»[11]. Тухачевский старался использовать все имевшиеся в арсенале его частей технические средства, в том числе и аэропланы. То и дело сыпались бомбы, их обстреливали красные летчики на бреющем полете из авиационных пулеметов.

Разгоралась настоящая «внутренняя война», шедшая наряду с белой борьбой в других частях России. Несмотря на отдельные успехи крестьян, их борьба была заведомо обречена на поражение, ибо не имела ни объединяющего руководства, ни общей цели, во многом выливаясь в протест доведенных до отчаяния сельских тружеников изъятием последних запасов продовольствия и бесчеловечным обращением представителей центральной власти. «Крестьяне озверели, с вилами, с кольями и ружьями в одиночку и толпами лезут на пулеметы, несмотря на груды трупов, их ярость не поддается описанию…»[12], — писал о борьбе с продотрядами эмигрантский историк и демограф М. С. Бернштам.

Жестокость усмирителей, проявленная в ходе подавления антоновского восстания, явилась не частностью, порожденной в условиях особого накала борьбы возмущенных крестьян с изымающими у них «излишками» представителями властей, но сразу же стала нормой на протяжении всего «строительства рая на земле». Политика, направленная на уничтожение крестьянства, доведение его до состояния нищеты, для того чтобы вызвать паралич воли к сопротивлению. Духовная основа жизни крестьянства должна была исчезнуть с прерыванием его связи с утратой веры и прерыванием связи с духовными наставниками.

Давление на крестьянство не прекращалось ни во время, ни после окончания Гражданской войны, со временем лишь усиливая нажим на слабо сопротивляющуюся его часть. Усердно изымаемые продотрядами «излишки» порой не оставляли у подобных крестьян даже семенного фонда для засевания полей. Сильная засуха усугубила дело: в деревне начался настоящий голод. Православная церковь тотчас же основала Комитет помощи голодающим, начав сбор пожертвований и средств в том числе и ценного церковного имущества, кроме того, что употреблялось в богослужении. Большевики постарались перехватить инициативу у православных, запретив деятельность церковного комитета, и, поддержав директиву за подписью Михаила Ивановича Калинина о насильственном изъятии всех, имеющих ювелирную ценность, предметов из церквей и монастырей, невзирая на то, имеют ли эти предметы богослужебное назначение или нет.

Ленин в эти дни убеждал соратников: «…Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…Чем большее число реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам расстрелять, тем лучше». К тому времени, когда Ленин высказал этот вывод товарищам по партии, Гражданская война была почти окончена. Некому было прийти на помощь восставшему народу, бастовавшим рабочим. Русская армия генерала Врангеля находилась далеко, и средств, необходимых для «весеннего похода», у нее не было. На всей территории России надолго установился мрачный большевистский режим.

На VII партийной конференции, проходившей в Петрограде в сентябре 1918 года, один из демагогов правящей верхушки большевиков, известный более под именем Григорий Зиновьев, высказался следующим образом: «Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из 100 населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить». В эти 10 % населения, по его мнению, входила наиболее непокорная часть населения, не принимавшего ига Интернационала. По мере раскачивания маховика внутренних репрессий советская власть позаботится о придании максимальной законности идущим репрессиям, опираясь на принятую в 1918 году первую Советскую конституцию. В ней были поставлены вне закона и лишены политических прав так называемые «нетрудящиеся классы и политические группы». Поражения в гражданских правах распространялись и на всех членов семьи представителей «нетрудящегося класса». Это обрекло их на лишение распределяемого большевиками продовольствия, а следовательно, и голодную смерть.

Первая Советская конституция отменила понятие личной вины индивидуума, перенеся ее на социальные «классы» и группы людей. Вне закона оказались не только существовавшие до сих пор люди, отнесенные большевиками к определенным «классам», но и те, кому не посчастливилось родиться в «трудящейся» семье в большевистском определении. Против них, ставших изгоями советского общества, и был направлен в первую очередь разразившийся в 1918 году «красный террор», официально провозглашенный декретом Совета народных комиссаров от 5 сентября 1918 года. Декрет был обнародован спустя пять дней после убийства начальника петроградской ЧК Моисея Урицкого молодым человеком Леонидом Канегисером из побуждений личной мести за расстрелянного большевиками товарища. В ходе последовавшей за тем волны арестов и расстрелов без суда и следствия появилось письменное указание члена Коллегии ВЧК М. Лациса, предназначенное для сотрудников ЧК: «…Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против советской власти оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова профессия… Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого. В том смысл и суть красного террора»[13].

После того как населению Петрограда и Москвы был объявлен «красный террор», ВЧК ввела систему взятия заложников из лиц, произвольно причисляемых ее уполномоченными к так называемой «буржуазии», которые подлежали расстрелу после убийства любого большевика в городе. Из-за интенсивности проводившихся арестов для концентрированного содержания лиц, взятых в заложники, перестало хватать мест во всех построенных до 1917 года тюрьмах. В короткий срок, с декабря 1917-го и до начала 1918 года, целая сеть «домов заключенных» буквально покрыла московский центр. Наиболее крупными стали «домзак» в Кривом переулке, в Малом Трехсвятительском переулке, и на Селезневской улице. Мрачную известность приобрел «домзак» в 3-м Знаменском переулке. В истории он «отличился» тем, что в 1920–1921 годы в нем устраивались некие особые «механизированные расстрелы». Сретенский «домзак» со временем стал еще одной городской тюрьмой. Близость к Сретенскому монастырю вселяла в мысли многих заключенных надежду на то, что молитвы пастырей смогут облегчить их участь, однако присутствие священников даже по просьбам арестованных в домах заключенных не позволялось.