Лорен Оливер - Delirium/Делириум

• Название: Delirium/Делириум
• Автор: Лорен Оливер
• Жанр: Современные любовные романы

Роман Лорен Оливер — это ошеломительная история любви, произошедшая в мире, где любовь под запретом. Когда-то любовь была самой важной вещью в мире, люди могли отправиться на другой конец света, чтобы найти её. Они лгали во имя любви, даже убивали ради неё. Но, наконец, был найден способ лечения — его назвали Исцелением. Теперь всё иначе. Учёные в состоянии забрать у любого человека способность любить, и правительство постановило, чтобы каждый, достигший 18 лет, прошёл через процедуру Исцеления.

Лина Хэлоуэй всегда с нетерпением ждала, когда же наступит день ее Исцеления. Жизнь без любви — это жизнь без боли, размеренная, заранее спланированная и счастливая. Но за 95 дней до Процедуры с Линой происходит невероятное — она встречает Алекса. В результате Лине сначала приходится бороться с собственными предрассудками, а потом и в открытую бросить вызов обществу.

Огромная благодарность моему другу и лучшему в мире редактору Linnea. Эва, я тебя люблю! Спасибо olvik за прекрасную обложку!

sonate10

---

Может, дом внял моим мольбам, потому что каким-то чудом я добираюсь до выхода. Пару секунд медлю перед дверью, прислушиваюсь — не ходит ли кто там, наверху, не звучит ли чей-то шёпот — но нет, всё тихо, и только моё сердце бьётся, как паровой молот. Похоже, даже дом затаил дыхание: входная дверь распахивается с еле слышным шёпотом, и когда я выскальзываю в ночь, комнаты позади темны и тихи, как кладбищенские склепы.

На веранде я опять приостанавливаюсь. Фейерверк закончился час назад, когда я ложилась спать — тогда раздался последний грандиозный разрыв, словно где-то вдали выстрелили из пушки, а потом всё стихло. Теперь улицы безмолвны и совершенно пусты. Время — чуть-чуть за одиннадцать. Наверно, на Восточном Променаде ещё ошиваются какие-нибудь Исцелённые, но в основном все уже разбрелись по домам. Ни один фонарь не горит — из них уже много лет как вывернули лампы, так что улицы освещаются только в самых богатых районах Портленда. А у нас фонари похожи на слепые глаза. Слава Богу, луна очень яркая.

Напрягаю слух — не приближается ли патруль или группа регуляторов. Где-то в глубине души почти надеюсь, что сейчас услышу их, потому что тогда будет повод вернуться в дом, в тёплую безопасность моей постели. Постепенно меня охватывает тихая паника. Но кругом всё спокойно и мирно, словно схвачено морозом. Голос рассудка вопит: повернись и марш на второй этаж! — но какое-то упрямое безрассудство гонит меня вперёд.

Прохожу по дорожке к калитке и снимаю с велосипеда замок.

Велик у меня немного расшатанный, педали тарахтят, особенно когда нажимаешь на них в первый раз, так что я вывожу его на улицу и ещё некоторое время веду в руках — подальше от дома. Колёса шуршат по асфальту — какой мирный, успокаивающий звук...

Я ещё никогда не выходила из дому так поздно, к тому же одна. Я ни разу в жизни не нарушала комендантский час. Но сквозь страх, сквозь его постоянный давящий гнёт, пробивается маленький, робкий росток другого чувства — воодушевления, предвкушения чего-то необыкновенного: «Всё будет как надо. Я это сделаю! У меня есть затравка!» И даже бесконечный страх немного отступает. Я, самая обычная девчонка, невзрачная, от горшка два вершка, ничего особенного — я сделаю это, и никакие комендантские часы, никакие патрули в мире меня не остановят! Удивительно, насколько эта мысль поднимает во мне боевой дух; поразительно, как она прогоняет страх — словно слабенький огонёк свечи, озаряющий тьму и заставляющий отступить ночные тени.

Дойдя до конца своей улицы, запрыгиваю на велик и чувствую, как щёлкают шестерёнки, становясь на место. Свежий ветерок обдувает щёки, и я начинаю крутить педали, но не слишком рьяно — надо быть начеку, а вдруг где-нибудь притаились регуляторы? К счастью, Страудуотер и ферма «Поющий ручей» лежат в прямо противоположном направлении от Восточного Променада, где проходит основная гулянка в честь Четвёртого июля. Как только я доберусь до опоясывающих Портленд обширных фермерских хозяйств, можно считать — дело в шляпе. Патрули крайне редко наведываются на фермы и скотобойни. Но сначала мне надо пробраться через Вест-Энд, где живут богатенькие — такие, как Ханна, — потом через Либбитаун, пересечь Фор по мосту на Конгресс-стрит. Слава Богу, на какую бы улицу я ни свернула, все они пусты.

Хотя я и верчу педали, не жалея ног, но до Страудуотера добрых тридцать минут ходу. По мере того, как я удаляюсь от центра города с его деловыми кварталами и попадаю в пригороды, дома становятся поменьше размерами, и стоят не так густо, в глубине заросших травой палисадников. Это ещё не сельский Портленд, но что-то вроде того. Сквозь прогнившие доски террас пробиваются сорняки, в темноте печально ухает сова, а небо время от времени прочерчивает летучая мышь. Почти у каждого дома красуется автомобиль, но в отличие от тех, что стоят у богатых домов Вест-Энда, здесь они больше похожи на экспонаты автосвалки. Машины покоятся на стопках кирпичей вместо колёс, а кузова сплошь покрыты ржавчиной. Вон, например, как та: из люка на её крыше торчит дерево — проросло сквозь машину; такое впечатление, что авто свалилось с неба и наделось на дерево, как колечко на столбик. А вон у той капот открыт, а вместо мотора — пустое место. Впрочем, не совсем пустое — я спугиваю устроившегося там кота; потревоженное животное издаёт возмущённый мяв и презрительно сверкает на меня глазами.

За рекой дома совсем исчезают, и теперь со всех сторон только поля, поля и фермы. У ферм такие симпатичные названия — «Луговина», «Овечий источник», «Ивовый ручей» — что чувствуешь себя по-домашнему уютно, так и хочется приняться делать что-нибудь приятное по хозяйству: ну, там, печь маффины[14] или снимать сливки для масла. Куда там. Большинство ферм принадлежит крупным корпорациям, на них содержатся огромные стада скота, а работают там по большей части сироты.

Мне всегда нравилось бывать за городом, но сейчас, ночью, когда кругом темень и пустота, здесь немного жутковато. На ум приходит мысль, что если я напорюсь на патруль, спрятаться будет негде — переулок, куда шмыгнуть, не подвернётся. На полях вижу кое-где приземистые, тёмные силуэты амбаров и элеваторов — некоторые из них совсем новые, а другие того и гляди завалятся, оседают поглубже в землю, словно пытаются уцепиться за единственную оставшуюся опору. Воздух едва заметно приятно пахнет — чем-то живым, растущим, землёй и навозом.

Ферма «Поющий ручей» примыкает к юго-западной границе. Она уже много лет как заброшена после пожара, уничтожившего половину главного здания и оба элеватора. Туда ещё минимум пять минут езды, но, кажется, сквозь неумолчное пение сверчков я уже могу различить едва слышные ритмичные удары, правда, пока мне трудно сказать, действительно ли я что-то слышу, или только воображаю. Или это так громко бьётся моё сердце — оно снова принялось грохотать вовсю. Ещё немного поднажать... Ну всё, вот теперь точно. Незадолго до поворота на узкую грунтовую дорогу, ведущую к амбару — вернее, к тому, что от него осталось — я слышу прорезающие тишину звуки музыки. Они кристаллизуются в ночном воздухе, словно дождевые капли, внезапно превращающиеся в снежинки...

Я снова пугаюсь. В голове так и стучит одно слово: «нельзя, нельзя, нельзя». Тётушка Кэрол убила бы меня, узнай она, чем я занимаюсь. Убила бы, или засунула б в Склепы, или потащила бы на досрочную процедуру по примеру Ивы Маркс.

Завидев поворот на «Поющий ручей», спрыгиваю с велосипеда у большой металлической вывески, извещающей: «Собственность Портленда. Въезд воспрещён». Веду своего механического коня в придорожный лесок. До главной усадьбы и старого амбара ещё добрых пятьсот-шестьсот футов, но я хочу оставить велосипед здесь. Не замыкаю его — мало ли что, вдруг случится ночной рейд... Не хочется даже и думать об этом, но если придётся удирать, возиться с замком в темноте — последнее дело. Скорость — вот что будет тогда для меня важнее всего.

Обхожу вывеску с надписью «Въезд запрещён». Кажется, я становлюсь настоящим экспертом по части игнорирования подобных надписей, если вспомнить, как лихо мы с Ханной перескочили через ворота, ведущие к лабораториям. В последний раз я вспоминала о том вечере уже довольно давно, и сейчас образ Алекса отчётливо встаёт перед моими глазами — то, как он стоял на обзорной галерее, запрокинув голову и хохоча во всё горло.

Так, стоп, надо сосредоточиться на окружающем: яркой луне, полевых цветах у дороги... Так легче бороться с почти болезненным приступом страха. Не понимаю — что выгнало меня из дому? Почему я решила, что должна что-то там доказать Ханне? Но одна мысль беспокоит меня настолько, что я стараюсь загнать её подальше в угол сознания: наша с Ханной ссора — лишь предлог. На самом деле, где-то в глубине души я сгораю от любопытства.

Хотя теперь мне не до его удовлетворения. Во мне осталось только одно чувство — страх. Нет, не всё. Ещё чувствую, что я полная дура.

Усадьба и старый амбар расположены в маленьком углублении между холмов, этакой миниатюрной долине, похожей на ложбинку над верхней губой. Поскольку холм закрывает от меня здания, я их пока не вижу, зато музыка становится всё громче, всё явственней. Она не похожа ни на что слышанное мною до сих пор. Уж конечно, и близко ничего общего с теми пресными композициями, которые можно скачать с БРМФ, стройненькими и сладкозвучненькими — именно их играют в ракушке Диринг Оукс Парка во время официальных летних концертов.

Кто-то поёт: голос красивый и тёплый, словно мёд, выводит такие стремительные рулады, что у меня голова кружится. А сопровождающая голос музыка — странная, дикая, диссонансная, но совсем не похожа на то завывание и громыхание, которое я слышала у Ханны, хотя кое-что общее в мелодическом рисунке и ритме всё же есть. То, что слушала Ханна на своём компьютере, было отвратительно, сплошной металлический скрежет. А эта музыка... Она то прихлынет, то отхлынет — неспокойная, печальная; и, как ни странно, напоминает мне океан во время жестокого шторма, когда он швыряет волны и белую пену на прибрежные камни. Дыхание замирает при виде такой мощи.