О Куваев - ВН-740

• Название: ВН-740
• Автор: О Куваев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я думал о транспорте. Конечно, перевод людей в центральные поселки был в свое время рационален, ибо люди должны жить в домах, для домов необходимо топливо, а пароход-снабженец не может останавливаться около каждого человеческого жилья на необозримом берегу. Но я думал и о тысячах уток и тюленей перед нами, о рыбе под днищем нашей лодки, думал о неосвоенном и почти неосваиваемом. Мне вспомнился остров Врангеля, где эту проблему решали - или, во всяком случае, начинали решать - иначе, когда я там был. Все это была проблема транспорта, и уж, конечно, приходила в голову мысль о том, что наша научная экспедиция плывет на байдаре, из которой на последней стоянке собаки выели сало из дырки, и Анкарахтыну пришлось-таки ее зашить. На вторые сутки мы подошли к островам Серых Гусей. Это низкие песчаные острова, заросшие метлицей и жесткой осокой. Есть такое понятие "тихие земли". Об островах Серых Гусей у меня осталась память как о самом тихом месте на земле. Стоял равномерно-волнистый морской штиль. И я задремал под это качание.

Без всякой связи мне вспомнился Бёлль, "Дом без хозяина". Там есть такая сцена: глубокой ночью одинокая женщина читает французский роман. По временам она отпивает глоток вина и закуривает ярко-красную сигарету "Томагавк". По временам она включает вентилятор, чтобы разогнать дым, все это не отрываясь от книги. Она очень одна. С четкостью галлюцинации я видел эту комнату и даже текст книги. Я видел его так четко, что мог бы даже читать, если бы умел читать по-французски. Даже сейчас я могу нарисовать эту комнату во всех подробностях. Это был эффект "присутствия" в его полном идеальном варианте.

Байдару немного качнуло, и я очнулся. Засаленные ремни обшивки, груда нашего закопченного хлама сразу увели меня от Бёлля. Я увидел лицо Сереги. Он сидел сгорбившись, втянув шею в вырез кухлянки и смотрел на берег. Только сейчас я заметил, что у Анкарахтына, который все время сидит на руле и смотрит только вперед, здорово воспалились глаза. Я подумал... я подумал в этот момент, что мы, может быть, не такие уж плохие ребята.

На следующий день северо-запад, похожий на удар по лицу мокрой тряпкой, загнал нас в узкое горло Колючинской губы. Мы встали под защиту косы, отделяющей губу от моря, и просидели на этом месте ровно пятнадцать дней, ни больше, ни меньше.

Бессильный, но въедливый, как раковая опухоль, дождик пятнадцать дней сдабривал наше безделье. У меня была с собой книга "Современная социологическая теория". Я взял ее с собой в экспедицию за толщину и умное название. Я стал читать ее при желтом свете, проходящем сквозь промокшую байдарную шкуру, и бросил очень скоро. Просто это было идиотизмом - читать! статью о социальном расслоении молоканских общин в Канаде при свете байдаркой обшивки...

В один из дней мы вдруг выяснили, что разучились делать бумажные кораблики. Бумажный кораблик был нам необходим в качестве модели для лодки идеальной конструкции, на которой мы когда-нибудь пойдем вдоль всего северного побережья. Почти час мы мусолили листки, вырванные из записной книжки, пока не убедились, что к тридцати годам забыли это искусство начисто. Тогда Серега сделал из листка самолетик и с лихим присвистом запустил его наружу к дождю и ветру.

Анкарахтын рассмеялся и, вытащив нож, стал затейливо строгать палочку. Получился не то тюлень, не то другой, загадочный, но очень симпатичный и веселый зверь.

Я вспомнил острова Серых Гусей, и неясная грусть выгнала меня на улицу. Берега Колючинской губы состоят! в этом месте из мелких холмов. Когда-то ледник притащил сюда горы песка и щебня, потом их размыла вода, та самая, которая даже камень точит в своем невероятном упорстве, и получились холмы, и заросли они травой, и были грязно-желтыми в это время года. Я бродил по этим холмам, спускался к безжизненным блюдцам озер между ними и снова поднимался на холмы. Казалось, что весь мир состоит из холмов и туманной пелены дождя.

Северо-запад стих и сразу же сменился теплым ураганным югом. Ураганный юг рвал полотнище, тряс поставленную на бок лодку, но все-таки это был настоящий ветер, ветер-мужчина. Он понравился нам уже тем, что стих на третьи сутки. И мы снова очутились на воде. Гигантский поток устремился в горло губы. Мы заметили это только тогда, когда подошли к самому выходу. Возвращалась вода, выжатая южным ветром. Она несла с собой лед, плавниковые бревна и вздувшийся труп моржа.

Мы смотрели на это с любопытством детей, не ведающих, что перед ними творятся страшные вещи. Мы поняли все, когда "Архимед" взвыл отчаянным ревом бессилия и корпус байдары стал вибрировать от напора воды. Упираясь тяжелыми сапогами в гальку, мы тянули байдару на длинном моржовом ремне. Наглухо закрепленное кормовое весло не давало ей пристать к берегу. Штормовые валы льда таяли на берегу. Между ними и водой оставалась узкая метровая полоска. Мы шли по этой полоске, обливаясь бессильным потом. С этим потом из нас выходили пятнадцать бездельных лежачих дней, килограммы чая и табачища.

Упираясь и глядя в землю, мы прозевали то место, где начался приглубый берег. Резкий рывок ремня едва не сбил нас с ног. Громадная льдина стремительно плыла навстречу в десяти метрах от нас. Между нею и берегом оставалось как раз столько, чтобы смять в лепешку нашу лодку. Тогда я увидел один из самых красивых трюков, когда-либо виденных мной на воде. Косолапым чукотским чертом Анкарахтын взметнулся на льдину и великолепным рывком ремня точно в нужный момент поставил лодку точно под нужным углом. С ремнем в руке наш капитан промчался по внешнему краю льдины, и семисоткилограммовая байдара послушно ала за ним, как привязанный за нитку спичечный коробок.

Он был великим байдарным капитаном, этот чугунный неудачник.

...Нас выкинуло на берег через четыре часа, на сей раз по-настоящему и по моей вине. Откуда-то с севера из-за больших свободных пространств шли валы, упрямые, как стенобитная машина. Нам не стоило приставать к берегу, и я тянул столько, сколько было можно, и еще чуть больше, но приставать все-таки было необходимо, иначе все остальное теряло смысл.

Два раза я кивком показывал Анкарахтыну на берег, как обычно, и два раза он не замечал моего кивка. Черт, ему во что бы то ни стало хотелось без приключений добраться до того обетованного поселка. Я сказал ему в третий раз уже голосом, и он снова сделал вид, что не видит и не слышит. - Так мы не уговаривались, - сказал я и полез на корму, чтобы самому повернуть лодку.

Анкарахтын бормотнул какое-то чукотское ругательство, но лодку все-таки повернул. Шум наката теперь был здорово слышен и, пока мы приближались, стал таким громким, что нельзя было разобрать голос.

Задача заключалась в том, чтобы соскочить на землю, пока нос байдары еще не коснулся берега, и тут же оттолкнуть ее обратно, чтобы она все время была на плаву. Я пробирался на нос с прибором в одной руке, и все прицеливался и прицеливался, и все-таки сделал не так, как надо. Когда накатный вал поднял лодку так, что сверху стала видна вся коса, и трава на ней, и накиданный осенними штормами плавник, я прыгнул, но прыгнул не прямо, а немного вбок. Второй закон Ньютона и на сеид раз сработал безошибочно: нос байдары отошел вправо, подставив волне беззащитный борт. Потом была каша: вода, окатившая нас с головы до ног, всплывшие весла, скрежет борта о гальку, вода, хаос и мысль, что все пропало.

...На этом месте мы пробыли три молчаливых дня. Море совсем ошалело, и от идиотского водяного грохота болела голова и не хотелось говорить. Серега все ходил по прибойной полосе и собирал всякие морские штучки. В основном это были хитрой формы пузырьки, один из них был фарфоровый, с великолепным синим парусником на белом фоне, и пахло из него неведомыми духами. Потом мы нашли деревянный ящик с выжженной на крышке надписью: "Дринк пепси-кола". В ящике оказались узкие высокие банки, похожие на банки из-под бездымного пороха. Их там еще оставалось несколько штук, и на одной сохранилась надпись и инструкция. Это была специальная питьевая вода для американских ВМС. Мы вылили эту воду в чайник, и на сей раз заварили не чай, а кофе. Вода была как вода, только чуть сладковатая, видимо из-за специй. Сереге это почему-то не понравилось, он вылил кофе и пошел к соседнему ручью, как он сказал, "за отечественной".

Здесь была другая страна. Плоская, красного гобий-ского цвета и абсолютно безжизненная. За те пятнадцать дней у нас стало худо с продуктами. Осталось что-то около килограмма муки и небольшой шмат моржового мяса. Еще имелось чертовски много чая и зачем-то полнаволочки лаврового листа. Метрах в двухстах от берега, почти над самой водой, все тянули и тянули бесчисленные стаи гаг. За день мимо нас проходила не одна тысяча, но на таком расстоянии дробовик был бессилен, а из карабина можно было лупить только наудачу.

Все же в один из вечеров Анкарахтын не выдержал. Он вытащил из чехла свой карабин и стал посылать в стаю пулю за пулей. Я засыпал, и выстрелы все врывались и врывались в прибойный шум и хлопанье палаточного брезента.