Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

• Название: Проигравший.Тиберий
• Автор: Александр Филимонов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0641-Х

Роман Александра Филимонова рассказывает о жизни знаменитого римского императора Тиберия Клавдия Нерона (42 г. до н. э. — 37 гг. н.э). Читатель становится свидетелем событий, происходящих на протяжении пятидесяти лет Римской империи.

---

Последним гостем на семейном обеде, как всегда, оказался юный Агриппа Постум — он опаздывал везде и всюду. Он только еще готовился отпраздновать совершеннолетие, и на его своевольные выходки даже Ливия пока смотрела сквозь пальцы. Но на вид Постум был вполне сформировавшимся мужчиной, причем мужчиной весьма хорошо развитым физически и неглупым. Коротко поздоровавшись сначала с Тиберием, потом с остальными, не выделив никак свою бабку Ливию, он тут же навязал свое общество Германику, который против этого совсем не возражал. При виде Постума пришел черед Ливии зябко повести плечами, укрытыми теплой шерстяной столой: так же, как Германик был похож на своего отца Друза, Постум был вылитой копией покойного Марка Агриппы, только значительно выше ростом и шире в плечах.

Больше гостей не было. Гай находился в дальней провинции, а Августа приглашать на этот обед не было смысла — он ни за что б не пошел. Еще чего! Ливия с ним об этом и речи не заводила. Убедившись, что все, кому положено, собрались, она произнесла короткую вступительную речь.

— Я рада вновь представить вам всем Тиберия Клавдия, — начала она говорить голосом, в котором ласковые домашние нотки удивительным образом уживались с твердыми государственными. — И надеюсь, что в каждом из вас, дети мои, он найдет поддержку, столь необходимую ему после длительного отсутствия в Риме. Думаю, что общение с моим старшим сыном будет полезно для всех — и для тебя, милый Германик, и, конечно, для нашего Постума. Да, да, нечего смеяться, негодник! Тебе следует поучиться у Тиберия и скромности, и дисциплине, и прилежанию.

Постум во время ее речи издал короткий смешок, но поучения в свой адрес выслушал, изобразив послушного и благовоспитанного внука. Тиберию было в высшей степени наплевать на это Юлиино отродье, но он поразился той смелости, с какой Постум держался в присутствии бабки. В его-то годы Тиберий разве мог себе такое позволить? И что Тиберия больше всего поразило — это то, что в поведении Постума виделась не детская шалость, а вполне взрослое презрение к бабкиным нравоучениям, да, пожалуй, и к ней самой. Это дало Тиберию повод на миг задуматься о дальнейшей судьбе молодого Агриппы Постума.

Ливия тем временем закончила вступление. Теперь должны были высказываться остальные — по старшинству, начиная с Тиберия. На него устремились все взоры — и любопытные, и серьезные, и насмешливые, один совсем равнодушный — родного сына Друза.

— Благодарю тебя, матушка, за добрые слова, — произнес Тиберий. Во всей процедуре было нечто для него постыдное, и он старался поскорее все завершить, чтобы перейти к обеду. — Я счастлив снова находиться в Риме, среди столь блестящего юного поколения моей семьи. Хотел бы быть вам всем добрым родственником. Думаю, что ваши успехи станут для меня отрадой и утешением в старости.

Тиберий не мог не отметить, что Ливия, внимательно слушавшая его, одобрительно кивает в такт его словам.

Посчитав, что речь Тиберия окончена, простодушный Германик не удержался:

— Да полно, дядя! Какая старость? Неужели тебе на Родосе не наскучило сидеть без дела?

Тиберию стало неловко, как всякому человеку, поставленному перед выбором в присутствии стольких людей. Что ему было отвечать Германику? Прямой вопрос требует прямого ответа. А эта молодежь, похоже, разбирается в ситуации не хуже его самого. И еще было неприятное чувство: перед этими юношами не хотелось выглядеть недостойно. Он, человек, много повидавший и передумавший на своем веку, хотел им понравиться, словно от них, а не от Августа и Ливии, зависела его дальнейшая судьба. С Августом, по крайней мере, было понятно, как себя держать, а с прямым и честным Герман и-ком — нет. Ощущение было такое, словно в бою, все силы устремив на одного противника, внезапно обнаруживаешь, что с тыла тебе угрожает другой враг, и приходится перестраиваться на ходу, рассеивая ряды и становясь более уязвимым.1 Проклятое сходство Германика с покойным братом! Неужели снова придется жить, изворачиваясь между изощренным коварством матери и правдивой прямотой Друза? Неожиданно Тиберий подумал, что Ливии, наверное, тоже приходится несладко с внуками. Тот же Постум, без всякого сомнения, способен задать ей вопрос в лоб: отчего это умер его отец, Марк Агриппа, и почему столь несчастна судьба его матери Юлии?

Вопрос Германика тем не менее требовал ответа. Тиберия выручила Ливия, взяв эту обязанность на себя:

— Твое замечание насчет скуки, милый Германик, немного опрометчиво. Твой дядя исполнял на Родосе обязанности народного трибуна — и императорского посланника. Ничего удивительного в том, что он отвык от Рима и хочет сначала, не занимая никаких должностей, пожить здесь и осмотреться. Тебе ведь это прекрасно известно. И не нужно смущать нашего дорогого Тиберия вопросами, на которые ему неловко отвечать, потому что иначе пришлось бы себя расхваливать.

Она хлопнула в ладоши, давая слугам знак подавать угощение.

— Мы заговорились, мои дорогие. Давайте-ка приступим к еде, пока кушанья не перестоялись. Сегодня я хочу вас немного побаловать искусством моего повара.

Все прошли в соседнюю комнату, которая благодаря расставленным столам и ложам возле них была превращена в пиршественную залу — триклиний этого дома всех гостей не вместил бы. Семья разместилась согласно старшинству и положению. За одним исключением: Постум, которому еще полагалось занимать самое нижнее место, улегся как взрослый рядом с Германиком. У них была беседа о чем-то, и Постум, увлеченный этой беседой, как бы в рассеянности не заметил, что совершает бестактность на глазах у бабки. Это выглядело просто вопиющей дерзостью. Все — и Постум, разумеется — знали, какое значение Ливия придает таким вещам, как соблюдение правил субординации. От Тиберия не ускользнуло, что Постум, расположившись возле Германика, все же не удержался — мальчишка — и бросил на Ливию короткий победный взгляд.

Но Ливия, хоть и поджала губы, не стала делать Постуму замечаний. Тиберию стало ясно: не хочет портить отношений с Германиком. Уж не побаивается ли?

Все неловкости и шероховатости, однако, вскоре были сглажены начавшимся обедом. Искусство повара было и вправду выше всяких похвал. Хорошая кухня была слабостью Ливии — единственной слабостью, которую можно было бы не прятать от людей. Ливия принадлежала к тому роду гурманов, что на любом обеде внешним эффектам, вроде живых голубей, вылетающих из разрезанного жареного кабана, предпочитают скромную неброскость блюда, приготовленного с любовью и истинным знанием дела. В рыбе, поданной на стол, главное не то, чтобы она выглядела как живая, а то, чтобы таяла во рту и не вынуждала обедающего плеваться костями.

Понемногу Тиберий начинал чувствовать себя все увереннее. Под внимательным взором Ливии он вел беседу с сыном и с удовольствием отмечал про себя, что по крайней мере Друза Младшего не стоит опасаться. И подозревать его было не в чем: Друз был типичным представителем римской золотой молодежи, которая в жизни хотела только одного — чтобы ей не мешали наслаждаться бездельем, и из всех прав, что давало им ношение тоги, пользовались лишь одним — правом целыми днями слоняться по Форуму, красуясь перед гражданами и болтая ни о чем.

Нравилось Тиберию и то, что ответственность за судьбу Друза Младшего, похоже, целиком взяла на себя Ливия. Из разговоров с сыном было понятно, что она, в свое время не дававшая молодому Тиберию ни дня передышки, сегодня с такой же целеустремленностью оберегает внука от трудов и забот. Единственной на нынешний день обязанностью Друза была должность фламина при дворцовом храме Марса — должность, в мирное время не слишком обременительная. И вообще, кажется, Друза Младшего более всего в жизни интересовали женщины: по его жадным взорам, бросаемым в сторону Ливиллы, можно было определить в нем знатока и искушенного ценителя женской красоты.

Обед, поначалу казавшийся Тиберию неизбежным и неприятным испытанием, постепенно подходил к концу, и легкое молодое вино, в изобилии подававшееся гостям, как будто смывало с души Тиберия напряженность и настороженность. Он вдруг почувствовал благодарность к Ливии за то, что она таким простым и уместным способом ввела его в круг семьи, дав возможность составить представление о той среде, в которой ему надлежало жить, дожидаясь лучших времен. Он понял: ему не придется особенно стараться, чтобы выглядеть хорошим в глазах членов семьи. Легенда о том, что он уехал на Родос, чтобы не мешать возвышению Гая и Луция, явно в семье прижилась и работала на него. Замкнутый, немного чудаковатый дядя Тиберий — затворник и молчун с благородной душой, вот каким он будет отныне. Такой родственник удобен всем, и ему будет прощаться многое из того, что не простилось бы никому.

А юного Агриппу Постума пока можно было не воспринимать всерьез, хотя и чувствовалось, что юноша понимает многое из того, чего не должен бы понимать в силу своего, в сущности, детского возраста. Кроме того, он был, очевидно, прост, как вареная спаржа (любимое выражение Августа), потому что никак не хотел держать в себе того, о чем знал или догадывался. Концовку семейного обеда, проходившего так гладко, Постум умудрился основательно испортить. Когда подали сладкое — финики, сваренные в меду, он громко воскликнул, нарушая правила старшинства и обращаясь непосредственно к Ливии: