Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула

• Название: Гай Иудейский.Калигула
• Автор: Михаил Иманов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0486-7

Новый роман Михаила Иманова о римском императоре Гае Калигуле захватывает читателя напряженностью действия, неожиданностью сюжетных ходов. Сохранив все исторические сведения о жизни этого необузданного императора, заворожив читателя интригой, автор вводит в действие вымышленных героев и вымышленные повороты событий, но внутренняя логика романа безупречна — автор блестяще «угадал» своего героя.

Книга будет интересна самому широкому кругу читателей.

---

— Это почему же, мой Туллий? — спросил я.

— Я, император, воспитывался среди солдат, сражался в разных местах и не имел возможности научиться римскому красноречию.

Меня приятно поразило то обстоятельство, что он не упомянул о моем отце. И я спросил его:

— Мне говорили, что ты сражался под началом моего отца. Это так?

— Да, император, но за время моей службы у меня было много начальников.

И этот его ответ мне понравился тоже. И я сказал ему, что и сам воспитывался в военном лагере и мое прозвище, ему, конечно, известное, подтверждает это. А он вдруг сказал, совершенно пренебрегая этикетом, что солдаты прозвали его «Дутым», и хотя в этом прозвище, в отличие от моего, нет ничего военного, но он-то знает, что солдаты дают прозвище только тем, кого уважают.

Да, Туллий Сабон умом не блистал, но-почему-то нравился мне все больше и больше. Может быть, мне приелась однообразная лесть, которой меня осыпали со всех сторон, а этот человек разговаривал со мной хотя и не очень умно, но открыто и по-человечески. А может быть, — хотя я сам в это не очень верю, — глядя на него, я вспомнил свое детство в военном лагере, и этот человек был как бы образом моего действа. Но скорее всего, виною был мой характер и желание насолить всем этим льстивым аристократам с камнем за пазухой и презрительной усмешкой на губах. Как бы там ни было, я сделал то, что пожелал, и велел Туллию Сабону сопровождать меня в Рим. Разумеется, что никто из его начальников не посмел возразить.

Не сразу, а только полгода спустя я решился назначить Туллия Сабона командиром преторианской гвардии. Не буду говорить о том, какое это вызвало у всех недовольство, хотя, конечно, никто не выступил открыто. Тогда же Туллий сказал мне, как-то очень серьезно:

— Император, никто не посмеет причинить тебе вред.

Я отвечал, что очень на это надеюсь, а сам подумал: «Почему бы и нет? Кто мог видеть во мне, мальчишке, растущем в солдатском лагере, будущего императора! Почему бы и Туллию, которого так презирали его командиры, не возвыситься над всеми ними? В конце концов, никто не знает своей судьбы».

Туллий был, конечно, не Макрон, я его не боялся. Вопреки всеобщему недовольству, сами преторианцы приняли его хорошо, хотя, как мне доносили, подсмеивались над ним.

С тех пор прошло много времени, и Туллий уже был не тем Туллием, с которым я разговаривал в Сирии, у своих носилок. Он пообтерся среди римских аристократов, и, хотя ума у него не прибавилось, он уже не выглядел среди них белой вороной. Дважды он спасал меня и жестоко расправлялся с заговорщиками. Но постепенно я стал ощущать, что благодарность за свое возвышение, которую он испытывал ко мне, сначала несколько потускнела, а потом (особенно после последней расправы с заговорщиками) и совсем исчезла. Вообще, благодарность неумного человека имеет более короткую жизнь, чем осознанная благодарность умного. Короче говоря, Туллий стал видеть себя если еще и не равным мне, то, во всяком случае, таким, без которого я обойтись не смогу и обязательно погибну. Впрочем, в таком его виденье был свой резон. Я бы с удовольствием заменил его, но было некем. Снова притащить из провинции какого-нибудь простачка? Но то, что сошло с рук однажды, может не сойти в другой раз. Сейчас я не чувствовал себя столь же сильным, как прежде, и власть моя при всей ее видимой силе не была уже столь безгранична. Те, которые хотели моей гибели, слишком сильно ее хотели. Больше хотели моей гибели, чем я сам хотел власти, которой пресытился.

Как будешь защищать свой обед, когда ты сыт по горло, и тебе противно смотреть на еду, и ты не можешь заставить себя думать, что завтра снова захочешь есть?!

Но все это, конечно, досужие размышления. Уже не только во власти было дело, но в самой моей жизни, которую можно отобрать только вместе с властью. И как мне ни противно было разговаривать с Туллием, да еще и просить его о чем-то, я вынужден был позвать его. Смешно, что ты зависишь от тех, кто тебя охраняет, но сейчас мне стало не до шуток.

Туллий Сабон явился, бряцая оружием и вышагивая, как павлин. Он, по-видимому, полагал, что шагает, как барс, любовался на себя со стороны и полностью был собой доволен.

Это металлическое бряцанье раздражало мой слух, но я через силу улыбнулся и предложил Туллию сесть в кресло напротив. Те времена, когда он смущался и оставался стоять, прошли. Он приветственно выкинул руку и опустился в кресло с такой силой, что дерево жалобно скрипнуло. Расставив ноги и упершись руками в колени, он гордо, только обозначая почтительность легким наклоном головы, смотрел на меня. Я помолчал, продолжая улыбаться и не зная, с чего начать. Не уверен, но мне кажется, что он почувствовал мое смущение. Это я увидел в его сведенных у переносицы глазах, которые смотрели на меня не мигая.

— Ну что, мой Туллий, — начал наконец я, откинувшись на спинку кресла и заставив себя скрестить на груди руки, — ты можешь сказать мне?

Любой другой обязательно поинтересовался бы, о чем я спрашиваю и что имею в виду. Но только не мой Туллий. Ведь он был значимым лицом и все хорошо понимал и без моих вопросов.

— Все в порядке, император, — громогласно заявил он, как мне показалось, нехотя добавив «императора». — Мои преторианцы всем довольны, исправно несут службу, и никакой остолоп не сможет изменить что-то, пока я командую ими.

Я благожелательно кивнул. Ну конечно, преторианцы были его, а не мои. Еще слаще ему улыбнувшись, я сказал:

— Хотел спросить тебя, мой Туллий, что ты думаешь о возможности заговора против императорской власти? До меня дошли кое-какие сведения.

— Пустое, — отозвался он, в этот раз посчитав добавление «император», по-видимому, излишним. — Любого, кто попробует, я разорву на куски вот этими руками.

При этом он сделал движение перед собой, как бы разрывая что-то. Я подумал, что такой разорвет и быка.

— Да, мой Туллий, — вынужден был я с ним согласиться, — в этом у меня нет никаких сомнений. Но, видишь ли, враг не всегда поступает явно, враг бывает хитер и коварен. Он может так проскользнуть меж пальцев, что его не успеешь ухватить.

— Между моих не проскользнет! — сказал Туллий и, сложив руку в кулак, показал его мне. Да, кулак, это надо признать, был внушительных размеров.

— И в этом я не сомневаюсь, — сказал я осторожно, — но в мире бывает всякое. Видишь ли, враги могут думать, что гвардейцы недостаточно преданы мне. Нет, нет, — предупредил я его возражение, — я ни в ком не сомневаюсь, и особенно в тебе, мой Туллий. Но согласись, что солдаты не могут быть умны и сведущи так же, как и их командир. На то ты и командир, мой Туллий, чтобы быть выше своих солдат, осторожнее, умнее, предусмотрительнее их.

На лице Туллия отпечаталась тяжелая работа мысли. Я не торопил его, я дал ему сообразить. Наконец он понял, важно кивнул и выговорил:

— Это так.

— Так вот, — продолжил я, — коварный враг всегда может найти слабость у солдата и, обманув — только обманув, потому что в их преданности при таком начальнике, как ты, мне не приходится сомневаться, — обманув, может направить против меня. Кроме того, враг может обмануть не одного, а нескольких — они же как малые дети.

— Они все мои дети, — несколько невпопад заметил Туллий.

— Это бесспорно. Но бывает, что и дети восстают против своих отцов. По недоразумению, по наивности. Тебе, мой Туллий, так хорошо знающему жизнь, это известно, должно быть, лучше меня. Скажу больше, я не вижу вокруг себя человека, который бы был столь опытен в жизни, как ты, мой Туллий.

Идиот Туллий был польщен. Он выпятил грудь и весь так надулся, что я подумал, сколь точные прозвища умеет давать народ.

— Это так, — провозгласил он, — у меня большой опыт жизни. Еще когда я служил под началом вашего отца, дело было в Галлии, у местечка…

Но я не позволил ему вдаваться в воспоминания, сказав:

— Об этом мы отдельно поговорим как-нибудь. Я с удовольствием послушаю твои рассказы. Не из любопытства, а чтобы поучиться.

Его лицо выразило досаду, но последняя моя фраза пришлась по сердцу, и он, зачем-то сдвинув брови, заметил:

— Да, мне есть что порассказать.

Я смотрел на него и думал: с какими же людьми мне приходится общаться! И еще я подумал, что никакой настоящей силы у моей власти уже нет, если я стараюсь ублажить этого идиота и не имею возможности послать его подальше, в ту же Сирию, откуда я его привез.

Наступила пауза. Нужно было говорить, но мне не хотелось. Я смотрел на бронзовые пряжки его сандалий и думал о том, что не только император, но и бог имеет власть над людьми только тогда, когда они верят в него. То есть самой власти бога, может быть, и нет совсем, а есть только вера в его власть. Тут Сулла был прав. Я только теперь по-настоящему осознал это. Императорская власть только тогда власть, когда другие, большинство, верят в ее силу. А когда перестают верить, то нет уже ни власти, ни силы. Все определяется верой, а не войсками, деньгами и всем прочим. Моя власть еще называлась властью, но она была уже без силы, роскошные одежды императора болтались в пустом пространстве, и случайный ветер колебал их из стороны в сторону.