Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула

• Название: Гай Иудейский.Калигула
• Автор: Михаил Иманов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0486-7

Новый роман Михаила Иманова о римском императоре Гае Калигуле захватывает читателя напряженностью действия, неожиданностью сюжетных ходов. Сохранив все исторические сведения о жизни этого необузданного императора, заворожив читателя интригой, автор вводит в действие вымышленных героев и вымышленные повороты событий, но внутренняя логика романа безупречна — автор блестяще «угадал» своего героя.

Книга будет интересна самому широкому кругу читателей.

---

Старшая все танцевала, гулко топая ногами, дышала тяжело и со свистом, а запах пота сделался невыносимым. Я хотел сказать, чтобы она прекратила, но тут почувствовал, как дрожит бедро Нунехии, прижатое к моему бедру. Я машинально положил ладонь на ее бедро, и тут же оно дернулось раз и другой. Это уже была не дрожь, а судорога.

— Что ты, что ты?! — повернувшись к ней, успокоительно проговорил я.

— Она всегда так, — вдруг сквозь одышку крикнула старшая, — если не танцует сама, а смотрит, у нее ноги дергаются, танцевать хочет!

И в самом деле — ноги Нунехии как-то странно задергались, а сама она смотрела на них со страхом, будто на нечто живое, ей не принадлежащее.

— А-а-а! — закричала старшая. — Танцуют, умирают!

— Умирают? — неожиданно для самого себя спросил я, сам не зная, кого спрашиваю, и сразу же вспомнил о Друзилле.

Мне показалось, что эти конвульсивно дергающиеся ноги есть ноги моей Друзиллы. Не знаю, почему мне так показалось, ведь не было никакого сходства. Но какое это имеет значение? Я много раз видел смерть и хорошо помнил предсмертное подергивание ног. То же самое было с Тиберием, когда я накрыл его подушкой.

Да, это были ноги умирающей, это был настоящий танец смерти. Я подумал, что ноги дергаются потому, что убегают из пространства жизни в пространство смерти и сам человек ничего не может поделать с таким неукротимым бегом.

Я пригнулся и, заглянув Нунехии в лицо, увидел лицо Друзиллы. Не это страшное лицо, что я видел в доме Марка Силана, а то, настоящее лицо моей Друзиллы — моей сестры, моей жены, моей возлюбленной… Это было ее лицо, только почему-то крикливо размалеванное и очень испуганное.

— Друзилла! — прошептал я и потянулся к ней, но неожиданно соскользнул на пол.

Голова моя оказалась возле ее дергающихся ног, и я сам задергал ногами. Вернее, они задергались сами по себе. То ли я боялся быть растоптанным этими бьющимися возле меня ногами, то ли… Я приподнял голову, посмотрел на свои дергающиеся ноги, и мне показалось, что я бегу, бегу и уже никогда не смогу остановиться.

Голова моя упала, стукнувшись затылком об пол, я услышал пронзительный женский крик и надвигающийся тяжелый топот. И больше не помню ничего.

Кажется, в то же самое мгновение, как я открыл глаза, Сулла сказал, что Друзилла умерла и ее уже похоронили. Я не понял и показал ему взглядом, что не понимаю, и тогда он повторил:, — Уже три дня, как ее похоронили.

— Где? — наконец смог выговорить я.

— Что «где»?

— Я спрашиваю, где похоронили?

— А-а… — Он пожал плечами. — В вашей родовой усыпальнице, где же еще!

— Знаешь, Сулла, а ведь я не хочу жить.

— Я знаю, — заговорил он спокойно, как об очевидном. — Ты не только не хочешь, ко уже и не сможешь жить.

— Совсем? — почему-то спросил я.

— Совсем, — ответил он и почему-то усмехнулся.

Здесь я снова потерял сознание, а когда очнулся, то не увидел Суллу и велел позвать его. Он пришел, склонился надо мной, и я спросил:

— Сколько теперь?

— Что «сколько», Гай, я не понимаю.

— Сколько прошло дней с тех пор, как похоронили Друзиллу?

Он задумался на несколько мгновений, как. видно, подсчитывая про себя, потом сказал:

— Не так много. — И закрыл глаза.

Так я несколько раз выходил из забытья и, спросив, сколько прошло дней с тех пор, как похоронили Друзиллу, тут же снова впадал в забытье. В последний раз Сулла сказал, что прошло уже двадцать восемь дней. Я закрыл глаза, думая, что снова впаду в забытье, и желая этого, но ничего не получалось.

Так закончилась моя болезнь. Священная болезнь, как о том говорили в Риме. Были слухи, которые я и сам распускал и поддерживал, что в те периоды, когда я находился в забытьи, меня не было здесь, а я был на Олимпе и беседовал с богами. Множество народу приходило ко дворцу, они сидели на площади с утра и до вечера (а некоторые оставались и на ночь), и все ждали того мгновения, когда я возвращусь, и смотрели на небо. На мое счастье и в подтверждение слухов, дважды разыгрывалась страшная гроза. Молнии прорезали небо от горизонта до горизонта, а гром гремел с такой силой, что люди в страхе падали на землю. И некоторые видели — как они сами утверждали — огромную колесницу Юпитера, на которой я возвращался с Олимпа.

Когда я наконец сумел подняться на ноги и подойти к окну и когда толпа увидела меня, радостные крики, казалось, сотрясли Рим. Мне кричали, что я божественный, что я любимый, что до меня не было, а после меня не будет в Риме такого императора. (Подлый народ, говоря о моей божественности, они все-таки не верили в мое бессмертие.)

Я еще несколько дней пролежал в постели. Мне не хотелось вставать. Сулла находился со мной неотлучно. Мы не говорили о моей болезни и обо всем, что связано с нею. Собственно, мы почти не говорили.

Не буду объяснять, что делалось в моей душе, — не хочу, да и не смогу тоже. Скажу только, что мне в самом деле не хотелось больше жить после того, как умерла Друзилла. Не то чтобы я хотел смерти — нет, пожалуй, не хотел, но жить прежним Гаем, императором и быть прежним Гаем-императором я уже не мог.

В один из дней я спросил Суллу, знает ли он, что случилось с Друзиллой? Он сказал, что знает, и рассказал мне. По его рассказу выходило, что Друзилла смирилась со своей участью. По крайней мере, она не пыталась бежать из казармы преторианцев, где с нею по очереди спали Туллий Сабон и командиры когорт. Из-за этой очередности среди командиров даже возникали серьезные распри, а однажды было обнажено оружие. Да и Туллий Сабон вел себя не лучшим образом. Сначала он сам наслаждался Друзиллой в течение нескольких дней, потом заявил командирам, что она останется у него на неопределенное время и он отдаст ее командирам только тогда, когда сам этого захочет. В среде командиров было брожение, вылившееся в открытое недовольство. Они все вместе явились к дому Туллия и потребовали отдать им Друзиллу. В случае отказа они угрожали, во-первых, пожаловаться императору, а во-вторых, если это не даст желаемого результата, объяснить все солдатам и предложить им самим решить этот вопрос. Туллий сначала кричал на них грозно, угрожая всевозможными карами, потом пытался дружески урезонить и, наконец, сдался и отдал Друзиллу. Она послушно пошла в казарму и делала все, что от нее хотели (говорят, что даже танцевала обнаженной, но это по слухам). При этом — и это совершенно точные сведения — она ни с кем не разговаривала: ни с Туллием, ни с командирами. Она делала все, что они хотели, и молчала при этом.

А потом она заболела и угасла всего в несколько дней. Судя по всему, это была нехорошая болезнь любви, которой болеют проститутки. Но, возможно, это было что-то другое, или она умерла от тоски и обиды.

Когда ее привезли домой, она была уже совсем плоха и не походила на прежнюю Друзиллу. Ее муж, Марк Силан, нежно за ней ухаживал и плакал беспрерывно. Правда, после того, что с ним случилось в тюрьме, он и сам очень ослаб, и бывает, что плачет без всякой причины, но все же. Дня два, пока она еще не впала в окончательное забытье, она нежно смотрела на мужа и говорила, что очень его жалеет и виновата перед ним. И еще говорила, что очень плохо, что у них нет детей, и если бы у них были дети, то с ними не случилось бы того, что случилось. Она завещала Марку не долго держать по ней траур, а скорее жениться, но так, чтобы обязательно были дети, много детей, как можно больше. Потом она впала в забытье, лежала как мертвая, а потом и совсем перестала дышать.

Он закончил свой рассказ, а мне все хотелось спросить его, вспоминала ли она обо мне? Я не посмел спросить впрямую, а спросил: может быть, ему известно, о чем она говорила еще? Он понял мой вопрос и сказал, не глядя на меня:

— Нет, Гай, у меня нет таких сведений.

Решение уйти из этой жизни, перестать быть императором и прежним Гаем — это решение мое стало твердым. Только нужно было все как следует подготовить и уйти так, чтобы меня не искали, чтобы думали, что я умер или ушел на Олимп, что, собственно, одно и то же, а пусть каждый думает, как ему хочется. Главное, чтобы все были уверены, что меня нет среди живых, потому что бежавший император, как известно, представляет большую опасность. Император не может бежать и жить как частное лицо, и если он даже сможет бежать, то непременно должен умереть. Непременно и обязательно.

Следовательно, я должен умереть. Но умереть так, чтобы это видели все, то есть публично. Значит, нужно устроить празднество, когда соберется в одном месте очень много народа, чуть ли не весь Рим. Это первое, самое нетрудное. Второе — найти человека, который сыграет меня, но так, чтобы все поверили, что это именно я, а не подставное лицо. И третье — заговорщики. Это самое трудное, потому что нельзя положиться на подставных лиц, на ложных заговорщиков. Ведь кто-нибудь из них обязательно проговорится, и тогда вся комбинация потеряет смысл. Нет, заговорщики-то должны быть самыми настоящими, и убить они должны настоящего императора. То есть должны быть твердо уверены, что убили настоящего.