Д. Константинов - Я сражался в Красной Армии

• Название: Я сражался в Красной Армии
• Автор: Д. Константинов
• Издательство: Новое слово
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1952

Книга Д. В. Константинова — «Я сражался в красной армии» говорит, именно, о душе красной армии и, уже этим самым, своевременно восполняет тот огромный пробел, который в настоящее время существует в литературе, посвященной этому вопросу, и состоявшей до сих пор, главным образом, из скучных таблиц и не всегда убедительных арифметических выкладок.

---

Утром я стоял около стены какого то сарая во дворе, поджидая упряжки лошадей в противотанковое орудие, шедшее вместе с нашим подразделением. Две пули, просвистев около моей головы, ударились в стену сарая. Еще несколько прожужжало над нами…. Стреляли из лесу, находившемуся от нас в трехстах метрах. Наши пулеметчики дали короткую очередь, из ручного пулемета, по опушке леса. Обстрел прекратился.

Среди белого дня — полк был неожиданно обстрелян ружейным и пулеметным огнем. Огонь велся из лесу, лежавшем в двухстах метрах от шоссе, по которому двигалась колонна. Нападение было столь неожиданным и интенсивным, что вызвало замешательство. Появились раненые и убитые….

Обстрел усиливался…. На опушке леса показалась группа вооруженных всадников; круто повернув лошадей, они скрылись среди деревьев.

Четвертая рота, развернутая цепью, полукругом охватывая выступавшую опушку леса, переползая и перебегая, сближалась с противником. Разгорался настоящий бой….

Огонь из лесу внезапно прекратился. Когда четвертая рота с криком «ура» ворвалась в лес — там никого не было. Невидимый противник исчез.

Несколько дней перед этим, дивизия, возвращавшаяся с фронта, должна была вести многочасовой бой с партизанами, по всем правилам военного искусства. К концу того же дня, наш батальон расположился на ночевку в лесу. Было дано распоряжение — не допускать больше ночевок в населенных пунктах. Командование боялось предательства населения и неожиданного нападения крупных отрядов партизан.

К вечеру захолодало; небо затянуло серыми тучами и неожиданно повалил мокрый снег. Все покрылось белой пеленой Люди сидели под деревьями или под наскоро сделанными шалашами из веток и дрожали от сырости и холода.

Мне доложили, что в стороне, стоит несколько пустых деревенских домиков. Обследовав их, мы убедились, что почти все они полуразрушены. Но один из них был, более или менее, цел и в нем была даже целая плита. Взяв с собой человек: пять, солдат и пригласив наиболее близких мне офицеров и врача, мы отправились в этот дом, — решив там отдохнуть. Тщательно заперев двери и завесив окно, чтобы не проникал ни один луч света — затопили плиту, обсушились и переночевали в теплой комнате. Ночью, по очереди дежурили, прислушиваясь к каждому звуку снаружи.

Когда утром мы вернулись в батальон, нас встретил испуганный комиссар.

— Вам товарищи, видимо, очень хочется, раньше времени, сложить головы?

— Почему?…

— Вы ночевали в домах подле леса? Разве вы не понимаете, что вас могли там всех перерезать и мы даже не успели бы вам помочь! Приказываю больше подобных «номеров» не выкидывать!

Возражать было трудно.

——

Уже в 1943 году в красной армии не хватало лошадей. Автомобилей и других механических средств передвижения, для обслуживания всех нужд армии — было мало, а, поэтому, обозы и часть артиллерии двигались на лошадях.

Для пополнения советской армии лошадьми, стали привозить, так называемых, «монголок». «Монголка» — это маленькие, низкорослые, лохматые лошади, дикие табуны, которых ходили по монгольским степям. Их ловили, совершенно необъезженных доставляли в армию и использовали для военных нужд. В 1944 году вся советская армия перешла исключительно на «монголок». Что же касается обычных лошадей, то они стали редкостью и в тылу, и на фронте. В нашей дивизии весь обоз и вся артиллерия шли исключительно на «монголках». Они упорно не хотели идти в упряжи, рвали ее, не подпускали к себе людей, кусали и лягали их, постоянно останавливались, не слушались и т. д. Это было сущее мученье. Ездовые и обозные солдаты доходили с ними до исступления, но ничего сделать не могли. «Монголки» стали, своего рода, бичом армии.

Когда наша дивизия входила в деревни и поселки б. Польши, то всем нам бросались в глаза, большие, породистые и сытые лошади крестьян Западной Украины. Война и немецкая оккупация не лишили их этого достояния. В начале на этих лошадей любовались и завидовали.

Но, однажды, кому то в голову пришла «остроумная» идея — обменять наших «монголок» на этих лошадей. Очевидно, эта мысль зародилась у кого то, кто имел непосредственное отношение к «монголкам» и мучился с ними. Каким-то образом, этому ловкачу, удалось, у одного из крестьян, вывести его лошадь и всучить ему в обмен «монголку». Он хвастался этим своим «достижением», гордо демонстрируя обмененную лошадь. Весть об этом дошла до какого то начальства; оно же, воспользовавшись этим случаем, решило вообще, обменять всех «монголок» на крестьянских лошадей.

Было отдано соответствующее распоряжение и «обмен» начался…. Этот «обмен» превратился в нахальный неприкрытый грабеж «освобожденного» населения. В начале крестьян уговаривали, давали какие то расписки и проч. Но видя их упорное сопротивление, стали просто входить в крестьянские дворы, выводить лошадей и оставлять своих «монголок». Плач и стон пошел по деревням……

Мужчины мрачно смотрели и, в большинстве случаев, молчали. Некоторые пытались сопротивляться, но их быстро успокаивали весьма вескими аргументами в виде оружия. Многие женщины плакали, умоляли оставить им хотя бы одну лошадь. Но у них безжалостно забирали их. Освобожденные от военной службы «монголки», понуро стояли во дворах своих новых хозяев….

Так, за счет нескольких сел и деревень, дивизия обновила свой конский состав.

——

Перед вечером мы остановились в большом селе. На пригорке, над рекой, высилась прекрасная пятиглавая церковь, с блестевшими на солнце золотыми крестами. Когда все разместились, я пошел посмотреть поближе, понравившийся мне храм. Церковь была закрыта; я вошел в церковную ограду, обошел вокруг церкви и остановился на краю ската, спускавшегося к реке. Вид был превосходный….

За мной раздалось негромкое покашливание. Я обернулся… У стены храма стоял пожилой священник и со смешанным чувством любопытства и страха, смотрел на меня.

— Добрый день, батюшка!

— Здравствуйте! Что, на реку любуетесь?

— Да, зашел, хотел вашу церковь посмотреть; она мне издали очень понравилась, да вот закрыта только….

— А вы, что надолго?

— Да нет, завтра дальше двигаемся.

— А почему вас церковь интересует?

— Видите ли батюшка, я такой же православный человек, как и вы, человек, так сказать, церковный, имевший к церкви прямое отношение. А то, что я сейчас в форме — так на это не надо обращать внимания; сейчас, во время войны, можно встретить в армии кого угодно. На ленинградском фронте у нас в полку служил поваром священник, а наводчиком на орудии — дьякон! Вот оно как теперь бывает.

— Что вы говорите?

— Да, факт.

Мы разговорились. Батюшка любезно открыл и показал мне церковь, а затем предложил зайти к нему закусить и выпить чаю. Я с удовольствием принял это предложение, ибо уже давно не был в нормальной семейной обстановке; хотелось по человечески посидеть, поговорить.

Мы сидели в уютном церковном домике и пили чай, любезно приготовленный матушкой отца Алексея. Отец Алексей священствовал в этом селе около двадцати лет; до 1939 года эти места являлись польской территорией и он не был еще знаком с советской властью. В 1939 году познакомился, натерпелся и теперь со страхом смотрел на «освободителей», заполнивших его родное село. Больше всего его интересовал церковный вопрос — новый курс советской власти по отношению к церкви, взятый ею во время войны.

— Скажите — обратился ко мне батюшка — как вы думаете, это новое, так сказать, «благожелательное отношение» к церкви со стороны власти, будет проводиться всерьез и надолго?

— Да, надолго, но не всерьез.

— Я вас не понимаю.

— Очень просто. Большевизм всегда будет антирелигиозен, всегда будет непримиримым врагом всякой религии, а, в особенности христианства, так как оно по духу в корне враждебно коммунизму. Поэтому, говорить о том, что новая церковная политика ведется «всерьез» — не приходится. Это только политический трюк, вызванный необходимостью. Это только уступка стремлениям народа к религии, ярко выявившимся во время войны.

Но, как определенный политический курс, новое отношение к Церкви, будет длиться очень долго. Неопределенно долго. Ведь дело заключается в том, что власть хочет, просто напросто, заменить неудавшуюся идейную и насильственную борьбу с религией — использованием религии в своих собственных политических целях.

Церковь совершенно откровенно ставится на службу принципиально безбожному государству. Как не парадоксально это звучит — вы, священники должны стать «духовными» политическими агитаторами советской власти. Вот, собственно говоря, та цена, за которую вам дадут возможность как то дышать.

— Это ужасно!

— Есть другой путь, но не все могут идти им.

— Какой?

— Вы ничего не слыхали про катакомбную церковь в СССР?