Наталья Романова - Ливень

• Название: Ливень
• Автор: Наталья Романова
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

Лирическая повесть с мягким юмором и откровенностью рассказывает о любви и творчестве, о ранимости и силе таланта, о первом разочаровании и первых свершениях девушки, нашей современницы.

---

Девушка проверяет мои листки.

— Все в читальный зал? Вот эти четыре книги можно выписать на абонемент. Заказ будет готов через полчаса.

— Большое спасибо! А то мне с дачи приезжать. Большое спасибо!

Читальный зал для студентов. Открываю книгу. Выписываю цифры из опытов Гаевской. Беру другую книгу. Здесь дан обзор всех низших раков. Вот описание жаброногих рачков. Читаю:

Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими. Осенью они откладывают икру, которая и перезимовывает.

Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими…

Летом…

Я больше не читаю. Я смотрю на девушку, которая сидит впереди меня. Полосы из желтых горошинок на ее платье похожи на икру артемий, плывущую по лиману…

Одесса… Длинный и пустой берег лимана… Я одна… В правой руке планктонная сетка, в левой — банка на веревке. Я стою по колено в воде и вожу по ней сеткой взад и вперед. Потом поднимаю сетку на воздух. Вода стекает, и внутри сетка становится желтой от икры… В воздухе висит запах лимана. И тихо, тихо…

Здесь тоже тихо. Все пишут, читают. И я читаю. Я тоже читаю:

Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими…

Я вхожу в буфет. На витрине выставлены сосиски, пирожки, творожная масса.

— Скажите, пожалуйста, у вас нет манной каши?

Буфетчица не отвечает. Она поворачивается и уходит. Я слышу из задней комнаты ее голос:

— Маша, у тебя не осталось порции манной каши? Пришла та девочка, которая очень любит манную кашу.

Чайной ложкой из глубокой тарелки я ем манную кашу с черным хлебом. Это действительно очень вкусно. Оказывается, я просто девочка, которая очень любит манную кашу… И еще любит открывать то, что давно открыто…

Снова кафедра. Надо все сложить и возвращаться на дачу. И лечь спать. Я устала. Еще эти книги тащить толстенные. Может быть, отнести их обратно? Зачем они мне? Все равно так ничего не выйдет. Ничего. Я слишком самоуверенна. И ничего не знаю. Как я быстро вознеслась! Даже теорию придумала — опреснение. Художник… Он меня так внимательно слушал. Сочувствовал. Ой, как стыдно! Стыдно! Понимаешь, стыдно!

Открывается дверь. Сева…

— Ты с кем разговариваешь?

— Ни с кем. Сама с собой.

— Ну как твои дела?

— Никак. Я отдыхаю. Видишь, как загорела.

— Вижу. Зачем ты приехала?

— Книги доставала.

— А что ты в кармине красишь?

— Да так…

— Секрет?

— Могу показать, если хочешь.

Я беру артемию, кладу на часовое стекло и ставлю под лупу.

От красителя артемия стала розовой. И науплиусы в зародышевой сумке стали розовые. Розовые усики, розовое брюшко, розовые веточки ножек и ярко-красные глазки.

— Можешь смотреть.

Сева склоняется над лупой. Вертит винт, двигает часовое стекло. У Севы удивительные руки. Пальцы длинные и тонкие.

Он хорошо играет на рояле и делает тончайшие операции на микроскопических объектах. С такими руками можно увлекаться экспериментальной эмбриологией.

— Она что, может быть и живородящей?

— Да. Летом… Как ты думаешь, ее еще держать в кармине?

— Нет, тут уже все прекрасно видно.

Я переношу артемию в пробирку со спиртом. Пробирку помещаю в специальный ящик. Банку с живой артемией и науплиусами ставлю опять в сетку. Книги заворачиваю в газету.

— Счастливо съездить. — Я протягиваю Севе руку.

— Постой! Мне передали, я зачем-то тебе был нужен. По делу.

Я поворачиваюсь. Прислоняюсь к двери. Надо или книги, или ящик положить в сетку. Все в руках нести неудобно.

— По делу? Нет. Просто мне хотелось тебя видеть. Что ты смотришь? Не веришь?

Я снова еду в автобусе, потом в электричке. Иду вдоль железной дороги, лесом, мимо пионерлагеря. Сейчас я буду дома.

К Любе я не пошла, позвонила, что не могу. Она не обиделась. С ней легко. Всегда легко. Если не хочешь, ей не обязательно объяснять, что с тобой. Она и так все понимает. А с их Алешей я знакомиться не хочу. Вообще не хочу ни с кем знакомиться…

Бабушка стоит у калитки.

— Ну, что там у тебя приключилось?

— Так, бабушка, ничего.

— Как — ничего? Ведь как угорелая умчалась!

Открываю дверь. Наконец я опять в своей комнате. Большой стол со скрещивающимися ножками, сбитый из нескольких деревянных досок, придвинут вплотную к открытому окну. На середине стола в ряд один за другим стоят восемь больших круглых кристаллизаторов. В кристаллизаторах налита морская вода разной солености. В воде плавают артемии. Над столом на двух деревянных подпорках подвешена длинная палка. Вдоль палки протянут резиновый тонкий шланг. От шланга к каждому кристаллизатору отходят с помощью специальных тройников стеклянные трубки с тонкими оттянутыми концами. На стене на гвозде висят две спущенные волейбольные камеры. Тройниками они соединены между собой и с резиновым шлангом, идущим над столом, и с резиновой грушей пульверизатора. Груша лежит на полу.

Я ставлю сетку и книги на диван и подхожу к груше. Наступаю на грушу ногой. Артемии должны дышать. Они не могут перестать дышать оттого, что у меня плохое настроение. Я прижимаю к полу грушу, отпускаю и снова прижимаю. Воздух накачивается в волейбольные камеры. Камеры начинают медленно расправлять складки. Воздух идет но резиновому шлангу, потом в стеклянные трубки и выходит в воду. В кристаллизаторах появляются первые пузырьки. Пузырьки растут. Их становится все больше и больше. Вода кипит вокруг стеклянных трубок. Сюда бросаются артемии. Они уже не управляют своими движениями. Бурлящая вода их подхватывает, вертит, бросает вверх, вниз и отбрасывает к стенкам кристаллизатора. Несколько минут артемии приходят в себя, а потом вновь бросаются в водоворот. Их опять отбрасывает, и они снова бросаются. «Как угорелые», — сказала бы бабушка.

— Ты что, не слышишь? Я тебе кричу, кричу. Иди поешь.

— Я, бабушка, не хочу, я ела.

— Что ж ты там ела?

— Манную кашу.

— Разве это еда — манная каша? Для взрослого человека?

— Бабушка, ты не знаешь, где мой купальный костюм?

— На террасе. Что это ты такую толстую книжку на речку тащишь? Не натаскалась еще за сегодняшний день?

…Вечер. Я стою у открытого окна в своей комнате. На террасе мама, папа и бабушка пьют чай.

— Вечно у нее какие-то тайны.

Это голос мамы. Она жалуется на меня папе.

— Помчалась в город в жару. Бабушка говорит, какая-то подруга рожает. Ума не приложу, кто бы это мог быть?

— А я уверен, что поехала провожать Севу.

Это отвечает папа. Удивительно, до чего они меня не знают.

Я отхожу от окна. Беру пустой кристаллизатор. Насыпаю в него икру из темного пузырька, который я взяла сегодня на кафедре гидробиологии, и заливаю ее тонким слоем воды.

Здесь дней через восемь вылупятся маленькие науплиусы пресноводного рачка бранхипуса.

Глава IV. Хороший заяц, который стоял в очереди

В углу стоит альбом. Он живой. Вернее, в нем, в альбоме, живут два существа, два рачка. Когда я раскрываю альбом, рачки начинают рассказывать. В воде рачки не умеют говорить. В воде они плавают, едят, любят. А здесь, в альбоме, рачки научились разговаривать. Для этого каждый день, много дней подряд умирали рачки, умирали под покровным стеклом в капле воды, умирали в разных позах, умирали для того, чтобы возродиться на бумаге. Каждый рачок отдавал черточку, точку, линию — и вот они создали двух новых рачков.

Два рачка переговариваются между собой. Я не всегда понимаю, о чем они говорят. Иногда я совсем перестаю их понимать, тогда я сержусь, и мне кажется, что они замолчали. Но я ложусь спать и утром, открыв альбом, снова слышу их речи.

В раздевалке я встретила Севу.

— Сева! Какой у тебя портфель! Модный…

Я люблю смотреть, как Сева смущается и старается скрыть свое неудовольствие от моих, как, вероятно, он считает, «бестактных реплик». Сам Сева всегда безукоризненно тактичен. Если вдруг оказывается, что я чего-то не знаю, что должна знать, Сева находит способ это сгладить. Меня такое отношение и трогает, и злит. Возможно, поэтому я нарочно стараюсь быть с ним бестактной. Сева не выносит, когда говорят о его одежде. Он всегда одет лучше всех. Но такое впечатление, словно он от этого страдает. Словно он с удовольствием носил бы совсем другие вещи, но, увы, их нет. Кто-то приобретает, кто-то покупает, а он, несчастный, должен носить. Поэтому все вещи, даже самые модные, самые красивые, на нем висят. И кажется, будто Сева движется сам по себе, а вещи сами по себе.

— Сева, ты торопишься? Я хочу тебе показать альбом. В дипломной кто-нибудь есть?

— Нет.

Мы поднимаемся на четвертый этаж. Заходим в дипломную. Давно я здесь не была. Почти полтора месяца. Писала дома первые главы: постановка вопроса, методика…