Синклер Льюис - Кингсблад, потомок королей

• Название: Кингсблад, потомок королей
• Автор: Синклер Льюис
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

---

Мак — это Готский альманах, горничная-лакей, облаченная в брюки дуэнья всей молодежи Дулута, Гранд-Рипаблик и других городов на линии Дулут — Сент-Пол; если Мак не узнает вас, это куда опаснее для вашего положения в обществе, чем если доктор Спаррок не пожмет вам руку или миссис Дедрик сделает вид, что незнакома с вами; назвать его «Джорджем» вместо «Мака» значит выставить себя полнейшим варваром; фамилии у него нет, по крайней мере Нийл и люди его круга в этом уверены.

При виде Нийла он расплылся в улыбке:

— Милости просим к нам, капитан Кингсблад, сэр. Позволю себе надеяться, что ваше ранение уже не так вас беспокоит, сэр?

— Да, спасибо, Мак, нога гораздо лучше.

«Все-таки лестно, что Мак меня помнит. Не забыть дать ему двадцать пять центов на чай».

— Желаете просмотреть миннеаполисскую газету, капитан?

— Давайте, Мак, спасибо.

«Нет, двадцать пять мало. Вот старый негр, который знает свое место. Почему какая-нибудь девчонка вроде Белфриды не может держать себя так же прилично? Просто стыдно дать ему пятьдесят или даже семьдесят пять центов!

К тому же это все равно включается в дорожные расходы».

В конце пути, когда Мак счистил с него последнюю воображаемую пылинку и напутствовал ласковым: «Надеюсь, вы окажете нам честь и обратно ехать с нами, капитан?» — Нийл величественно протянул ему доллар.

Показался вокзал. В своем отделении старый Хайрем Спаррок ворчал на Мака:

— Ну, ты, потомок Макиавелли, а меня ты не просишь оказать тебе честь ехать обратно в твоем вагоне?

— Нет, сэр. С вами слишком много хлопот, генерал, да еще эти ваши пилюли!

— Ах ты, дядя Том несчастный! Ах ты, старая черная кокотка, все деньги вынюхиваешь? Вот тебе четвертак, и скажи спасибо.

— Как же не спасибо, генерал. Деньги немалые, а за что? Я всего только и делал, что смотрел на вас. Обычно вы больше пятнадцати центов не даете. Опять удачная спекуляция на бирже, генерал?

— Не твое собачье дело. Ты для скольких газет шпионишь, а?

— Для всех, сколько есть, генерал. До скорого свиданья.

Оба умолчали о том, что каждый год на рождество старый Хайрем давал старому Маку пятьдесят долларов. Два реликта эпохи земельно-железно-лесного феодализма 900-х годов обменялись улыбками, а молодой Нийл Кингсблад с одобрением взирал на этот знакомый, заигранный спектакль.

11

Нийл полагал, что причиной охлаждения между его матерью и ее родителями была привычка бабушки Жюли Саксинар командовать всеми, кто оказывался достаточно близко, чтобы услышать ее бодрое кудахтанье. Открытой ссоры между ними не было, но установившиеся в семье прохладные отношения мешали Нийлу ближе познакомиться с дедом и бабкой.

Однако во время своей четырехдневной деловой поездки в Миннеаполис он выбрал свободный вечер и отправился на озеро Миннетонка навестить стариков. В шестьдесят пять лет (сейчас ему было восемьдесят пять), удалившись на покой после долгой службы в телефонной компании, Эдгар Саксинар купил себе очень неплохой одноэтажный домик. Он превосходно описал его в одном из своих писем:

«Мы поселились в каменном бунгало на берегу романтичных вод озера Миннетонка, с прекрасным видом. Ни один такой большой город, как Миннеаполис, не расположен так близко от такого большого и красивого озера, как Миннетонка. Мы с миссис Саксинар часто беседуем о романтичных индейцах, которые некогда плавали в своих челнах по этим романтичным водам».

Дом, в сущности, был построен не из камня, а из бетонных плит под камень, и вид из окон открывался не на прославленное своей красотой огромное озеро, от которого его отделяло три квартала, а всего лишь на стандартный восьмиквартирный дом, часовню Адвентистов седьмого дня да кучку тополей. Но для двух стариков, с утра до ночи развлекающихся ссорами, это было удобное и уютное жилище, и Нийл с удовольствием уселся в желтое плюшевое кресло в маленькой гостиной, оклеенной желтыми обоями с рисунком из камышей и водяных лилий.

Он сытно пообедал в отеле «Суонсон-Гранд», но бабушка Жюли насильно увела его в кухню и до отвала накормила шоколадным печеньем с орехами. Ее кухня отнюдь не была стеклянно-эмалевым чудом из тех, какие рекламируются в журналах. Она стряпала на заслуженной, не слишком усердно начищенной плите, которую топила углем, свои запасы хранила в синих треснутых чайниках и жестянках от печенья, а тарелки и чашки покупала в магазинах подержанных вещей, где для них было самое подходящее место. Нийл вспомнил, что его мать и дедушка Эдгар всегда гордились своей аккуратностью, в то время как веселая пичуга Жюли была безалаберна, как цыганка.

Но он заметил, что в этом хаосе битой посуды бабушка Жюли с легкостью находит все, что ей нужно, тогда как мать и дед, считавшие своим долгом ставить каждый стул на заранее определенное ему место и методично раскладывать по ящичкам адреса, письма, счета из прачечной и старые, но еще годные к употреблению шнурки для ботинок, постоянно забывали, где что лежит.

Они вернулись в гостиную, и Нийл, как почтительный внук, вступил в беседу с коренастым, лысым, веселым, ворчливым янки — дедушкой Эдгаром.

Он добросовестно расспросил, какого мнения Эдгар о подоходном налоге, о бейсбольной команде, игравшей за Миннеаполис в истекшем сезоне, и о телефонных аппаратах нового образца. (Обо всем этом Эдгар был невысокого мнения.) А потом Нийл коснулся той единственной темы, которая действительно занимала его.

— Бабушка Жюли, я тут после одного разговора с папой заинтересовался своими предками. Расскажите мне о вашей семье и о дедушкиной.

Маленькая, смешная старушка — восемьдесят три года, если верить календарю, сорок три, если судить по ее гладкой, стройной шее и живым глазам, не требующим очков, — смесь цыганки и ирландской феи, настоянная на пуританстве Новой Англии, — примостясь со своим вязаньем в ветхой камышовой качалке, всегда выводившей из терпения ее мужа, который сидел тут же, круглолицый и краснощекий, в старомодном пенсне с полукруглыми стеклами, курил длинную сигару и вторил ей недоверчивым сопеньем, — бабушка Жюли клохтала, как курица, снесшая яйцо:

— Твой дедушка Саксинар — вот этот чурбан, что дымит нам в нос, — родился в Висконсине, работал бухгалтером на лесопилке, потом служил в Милуоки счетоводом и телеграфистом Чикагской компании, а уже потом поступил на телефон. И родичи его — те, которых он знал, — были люди как люди, сыровары да мелочные торговцы, все славный, глупый народ.

Эдгар брызнул слюной, как миниатюрный кит:

— Уж будет тебе! Саксинары — крепкая порода, и с отцовской стороны у Нийла такая же родня. Мои предки, благодарение богу, почти все до единого были добрыми просвитерианами и членами республиканской партии.

Жюли хихикнула:

— Вот и я говорю. Славный, глупый народ. А мои предки — те были французы. Женщины ходили все в бантиках, а мужчины их развязывали.

Нийл попробовал подольститься к ней:

— А знаете, бабушка, в армии я слышал, что французы совсем не такие легкомысленные, какими их изображают юмористические журналы. Это самые трудолюбивые крестьяне во всей Европе и самые прижимистые торговцы.

— Может, есть и такие французы. Но мои-то предки были непоседы, они ускакали из Европы, потому что Европа была уж больно смирная, и поселились в Квебеке, а потом и оттуда ускакали, потому что там все были больно набожные, а они любили крепкие вина и со смирными людьми вовсе не водились, — им подавай волков, да рысей, да индейцев!

Вперив мысленный взор в свою бурную юность, она вспоминала вслух:

— Я тоже родилась в Висконсине, в Гайавате, — ох и бойкое это было место, — и плясала с лесорубами да с плотовщиками, очень я была легка на ногу, а они ходили в красных шапках.

Эдгар буркнул:

— Ну и мешанина, а?

— Что ж, и была мешанина, да такая, в какой тебе век не разобраться. Вы, Саксинары, читали свои «Воскресные тексты для маленьких христиан», еще когда в Америке леса вырубали и жили в картонных хибарках. А мои предки… Мой отец, Александр Пезо, умер, когда мне было десять лет, и мама тоже, — тогда была эпидемия оспы.

Нийл подумал, как бы отнеслась к такому колоритному лесному прошлому Вестл, потомок первых эмигрантов из Дорсетшира, а Жюли все кудахтала, постукивая спицами:

— Да, Александр Пезо. Я его не очень хорошо помню, только помню, что он был высокий, статный, с большущей черной бородой — всегда щекотно было, когда он поцелует, — и песни любил петь. Он возил почту, и в лесу одно время работал, и был кучером на первом дилижансе; хоть по-английски он говорил хорошо, это я помню, но на лошадей всегда орал по-французски. Когда он и мама умерли, мне было всего десять лет, и меня взял к себе мамин брат, дядя Эмиль Обэр. Он торговал мехами. Об отцовской семье, о Пезо, он говорил мало.

Но я знаю, что папин отец, Луи Пезо, был и фермером и охотником и работал в медных рудниках на Верхнем озере, а женился он на девушке, которую звали Сидони Пик, а ее отцом был Ксавье Пик, — вот и считай: Ксавье, значит, был твой пра-пра-прадед.