Теодор Фонтане - Шах фон Вутенов

• Название: Шах фон Вутенов
• Автор: Теодор Фонтане
• Издательство: Художественная литература. Москва
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

Романы и повести Фонтане заключают в себе реалистическую историю немецкого общества в десятилетия, последовавшие за объединением Германии. Скептически и настороженно наблюдает писатель за быстрым изменением облика империи. Почти все произведения посвящены теме конфликта личности и общества.

---

И еще одно. Ты никогда не считала его особенно умным, а я лишь боязливо тебе возражала. Но ум у него наилучший, то есть средний ум честного человека. Я думаю об этом всякий раз, прислушиваясь к его спорам с Бюловом. Тот возвышается над ним настолько же, насколько стоит ниже его. Сейчас мне вдруг пришло в голову, что злость, которая при таких столкновениях вскипает в нашем друге, сообщает ему находчивость и даже остроумие. Вчера он назвал Зандера - тебе этот муж хорошо известен - Санчо Пансой Бюлова. Вывод напрашивается сам собою, и, по-моему, вполне благоприятный.

О публикациях Зандера сейчас говорят больше, чем когда-либо; время разжигает интерес к острополемической литературе. Кроме статей Бюлова, вышли в свет еще статьи Массенбаха и Пулля; посвященные объявили их чем-то невиданным и неслыханным. Все ополчаются на Австрию, сызнова доказывая, что «кто в беде, над тем и посмеются». Шах, возмущенный этим наглым всезнайством, как он выражается, вернулся к прежним своим радостям - скаковым лошадям и гравюрам на меди. Его маленький грум становится все меньше. Как для китаянок непременный атрибут красоты - маленькие ножки, так для грумов - миниатюрное телосложение. Я, со своей стороны, отрицательно отношусь и к тому и к другому, особенно к забинтованным китайским ножкам, и напротив, с удовольствием влезаю в удобные туфли. Никогда я не могла бы руководить им, его вдохновлять, делать такое умеет разве что моя дорогая Лизетта с деликатностью, которая ей свойственна. Передай мой поклон своему милому мужу, согрешившему лишь однажды, когда он увез тебя от нас. мамa тоже кланяется и целует свою любимицу, я же только прошу тебя, среди полноты счастья, тебе дарованного, не забывай ту, которая принуждена довольствоваться лишь малой его толикой.

Виктуар».

Глава шестая У ПРИНЦА ЛУИ

В тот вечер, когда Виктуар писала письмо Лизетте фон Пербандт, Шах, в своем доме на Вильгельмштрассе, получил приглашение от принца Луи, собственноручно им написанное.

Оно гласило:

«Милый Шах. Я всего три дня нахожусь в стране Моабитской и уже жажду людей и разговоров. В четверти мили от столицы ее уже не чувствуешь и оттого тоскуешь по ней. Могу ли я надеяться завтра видеть Вас у себя? Бюлов со своим неразлучным издателем уже дали согласие, так же как Массенбах и Пулль. Словом, сплошная оппозиция, а она всегда меня тешит, хоть я и борюсь с нею. Из Вашего полка будут еще Ноштиц и Альвенслебен. Итак, форма одежды - непарадная, время - пять часов.

Ваш Луи, принц Прусск.».

В назначенный час экипаж Шаха, предварительно заехавшего за Альвенслебеном и Ноштицем, остановился перед виллою принца. Она стояла на правом берегу реки, окруженная заливными лугами; из ее окон открывался широкий вид на Шпрее и далее, вплоть до западного края Тиргартена. Парадный подъезд находился с обратной стороны. Торжественная лестница, устланная ковром, вела на просторную площадку и оттуда в зал, где принц встречал гостей. Бюлов и Зандер были уже там, Массенбах и Пулль письменно извинились за то, что не могут быть. Шах остался этим доволен, ему уж и одного Бюлова было предостаточно, и ни малейшего желания видеть большее число гениев он не испытывал. Был еще день, но в столовой, куда они проследовали, уже горели свечи и - правда, при открытых окнах - были опущены жалюзи. С этим искусственным светом, к которому примешивался свет, проникавший снаружи, прекрасно гармонировал пылающий камин. Спиной к нему сидел принц, сквозь створки жалюзи глядя на деревья Тиргартена.

- Я прошу снисхождения,- начал он, когда гости расселись по местам,- мы с вами в деревне, и да послужит это извинением за все, чего здесь недостает. А 1а guerre comme а la guerre[21]. Наш гурман Массенбах, видно, ничего лучшего не ждал и заранее испугался. Меня это, впрочем, не удивляет. Недаром говорят, мой милый Зандер, что ваш превосходный стол, больше даже чем превосходное издательство, скрепил вашу с ним дружбу.

- Вряд ли я решусь это оспаривать, ваше королевское высочество.

- По правде говоря, вы обязаны это делать. Ведь в вашем издательстве нет и следа той laisser passer[22], что является привилегией, более того - долгом пресыщенных людей. Ваши гении (прошу прощения, Бюлов), все без исключения, пишут как алчущие и жаждущие. Что ж, это их дело. Над нашей парадоманией вы можете издеваться сколько угодно, но то, что вы так дурно обходитесь с австрийцами, мне, право, не по вкусу.

- Я, ваше высочество? Мне и в голову не приходит претендовать на высокую стратегию. Но разумеется, я хотел бы, так сказать, посредством моего издательства, прямо поставить вопрос: «Умно ли мы действовали под Ульмом?»

- Ах, любезный Зандер, а что умно? Мы, пруссаки, внушаем себе, что мы умны, а известно ли вам, что сказал Наполеон о нашей прошлогодней тюрингской диспозиции? Ноштиц, пожалуйста, повторите его слова… Не хочет, что ж, придется мне это сделать. «Ah, ces Prussiens, ils sont encore plus stupides, que les Autrichiens»[23]. Вот вам критическое замечание о нашем прославленном уме, да еще со стороны достаточно компетентной. Если эти слова попали в цель, то нам в конце концов еще придется поздравить себя с миром, который выторговал для нас Хаугвиц. Да, выторговал! Что другое можно сказать о подарочке, оплаченном нашей честью? На что нам Ганновер? Этим кусочком подавится прусское дворянство.

- Я с большим доверием отношусь к глотательному и пищеварительному аппарату прусского дворянства,- возразил Бюлов.- Что-что, а глотать и переваривать оно умеет с давних пор. Тем не менее об этом еще можно спорить, но о мире, принесенном нам Хаугвицем, спорить не приходится. Этот мир нам необходим как хлеб насущный, и мы должны его иметь, если хоть сколько-нибудь дорожим жизнью. Ваше высочество ненавидит беднягу Хаугвица, чему я поневоле удивляюсь: ведь Ломбар, душа этой политики, пользовался неизменным благоволением вашего королевского высочества.

- Ах, боже мой, Ломбара я всерьез не принимаю и к тому же учитываю, что он наполовину француз. Вдобавок меня обезоруживает его остроумие. Вы же знаете, его отец был friseur[24], а отец его жены barbier[25]. И вот однажды входит его супруга, тщеславная до сумасшествия, которая к тому же кропает прескверные французские стишки, и спрашивает, как будет лучше: «L'hirondelle frise la surface des eaux» или «L'hirondelle rase la surface des eaux»[26]. Что же он отвечает? «Не вижу особой разницы, дорогая: «l'hirondelle frise» славит моего отца, а «l'hirondelle rase» - твоего». В этом bon mot[27] весь Ломбар. Что касается меня, то должен сознаться - против такого умения посмеяться над самим собой я устоять не могу. Он озорник, а не государственный муж.

- Пожалуй, то же самое можно сказать и о Хаугвице - как в хорошем, так и в дурном смысле. За него я не стану заступаться перед вашим высочеством. Только за его политику. Она уже тем хороша, что оперирует реальными величинами. И ваше высочество знает это лучше, чем я. Каковы в действительности наши силы? Мы едва сводим концы с концами, а почему, спрашивается? Потому, что государство Фридриха Великого не страна, имеющая армию, но армия, имеющая страну. Наша страна всего-навсего казарма и военные склады, а сама она сколько-нибудь крупных ресурсов не имеет. Победим мы - еще куда ни шло; но вести войны вправе лишь те страны, что могут вынести и поражения. Мы этого не можем. Погибнет армия - и все пропало. А как быстро может она погибнуть, нам показал Аустерлиц. Одно дуновение может сгубить нас, да, и нас. «И бог дохнул - и грозный флот, рассеян бурею, пошел ко дну морскому». «Afflavit Deus et dissipati sunt»[28].

 - Господин фон Бюлов,- перебил его Шах,- разрешите мне одно замечание. В адском ветре, что дует сейчас над миром, думается, нельзя распознать дыхание господа, рассеявшее армаду.

- Тем не менее, господин фон Шах. Или вы и впрямь полагаете, что дыхание господа состоит на службе у протестантизма или, еще того чище, Пруссии и прусской армии?

- Надеюсь, что так.

- А я боюсь, что нет. У нас «образцовая армия», вот и все. Но образцовостью битвы не выигрывают. Помните, ваше высочество, слова великого короля, когда генерал Левальд вывел на парад свои трижды побежденные полки? «Образцовые парни,- сказал он.- Но пусть посмотрит на моих. С виду черти болотные, а кусаются». Увы, у нас слишком много Левальдовых полков и маловато Фридриховых. Духа больше нет, осталась игра и дрессировка. Находятся же офицеры, которые из пустого бахвальства и модничанья надевают мундир прямо на тело. Все противоестественно. Даже уменья маршировать, этой простейшей способности человека переставлять ноги, из-за нашего вечного парадного шага более не существует. А ведь хорошая маршировка сейчас главнейшее условие успеха. Все современные битвы выиграны ногами.

- И золотом,- прервал его принц.- Ваш великий император, любезный Бюлов, не брезгует и мелкими средствами. Даже низкими. Он лжец, это не подлежит сомнению. Но он еще и великий мастер подкупа. И кто же открыл нам на это глаза? Он сам. Прочитайте-ка, что он говорил перед самым Аустерлицким сражением: «Солдаты, враг пойдет в наступление, стремясь атаковать наш фланг, но при этом маневре обнажит свой. Мы по нему ударим, разобьем его и уничтожим». Так и протекала битва. Нельзя поверить, что он только по диспозиции австрийцев разгадал их умысел.