Аркадий Львов - Седьмой этаж

• Название: Седьмой этаж
• Автор: Аркадий Львов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Гор Максович встретил их у дверей и немедля, прямо с порога провел Дина Григорьевича к столу, на котором распластался огромный лист, испещренный зигзагами.

- Смотрите, друг мой, и удивляйтесь. Я снова вижу Афродиту, рожденную из пены, - шумел он, тыча пальцем в лист, - и только тот, кто слеп, увидит здесь лишь ломаных чреду.

Дин Григорьевич не был слеп, но пеннорожденной Афродиты он все-таки не видел: трехнедельная табель-кривая Гри с десятого дня падала все круче и к шестнадцатому дню стала вовсе отвесной, застряв где-то между сорока и пятьюдесятью единицами - единиц на пятнадцать ниже обычной нормы первоклассника. Но на восемнадцатый день она круто, до отметки триста сорок, взмыла кверху, а вчера - девятнадцатый рабочий день поднялась еще на тридцать единиц. Семнадцатый день на графике не был обозначен.

- Гор Максович, - вполголоса произнес Дин, - здесь пропущен семнадцатый день.

- Нет, - сказал старик, протянув руку в сторону Гри, это здесь он пропущен. Где ты был, Гри, во вторник? Вы слышите: в энтомологическом саду. Почему тебе захотелось именно туда? Изумительно, исчерпывающий и в высшей степени оригинальный ответ: не знаю, просто так захотелось. Почему ты не рассказал о прогулке отцу? Ага, понятно; не хотел огорчать его. А теперь, Гри, выйди и погуляй четверть часа.

Едва в конце коридора утихли шаги Гри, декламаторский зуд остановил Гора Максовича. С минуту оба они - и старик и Дин Григорьевич - молчали, а потом старик подошел к Элу Большому, положил ладонь на его зеленый глаз и сказал:

- Эти слова не для него, но, право, я без колебаний признал бы его гением педагогики, если бы он с упреждением хотя бы в одну-две недели отыскивал пути активизации информационного потока у моих школяров. Почему Гри захотелось именно в энтомологический сад? Почему только на семнадцатый день, хотя кривая начала откровенно падать с десятого дня? Почему?

- Не знаю, ничего не знаю, - шептал Дин Григорьевич, симптомы есть, но прогнозов нет. Элу - просто бездарный констататор. И чтобы понять это, мне понадобился сын, мой собственный сын. Интуиция вела Гри. Но как долго она будет служить ему? Элу показывает меру его одаренности. Но я должен знать меру устойчивости этой одаренности, иначе - она призрак... призрак, который может раствориться в первых же лучах рассвета.

- Нет, Дин, не то, - воскликнул старик, - исследователь не вправе ставить так вопрос - "все - или ничего". И как бы вам ни хотелось узнать тысячепроцентно гарантированное будущее уже сегодня, ничего не получится. Может быть, это достанется вашему сыну, а может, только его правнуку. Но если ваш новый Элу заглянет на неделю, на месяц вперед, мы двинемся втрое быстрее и увереннее.

"Втрое быстрее и увереннее", - машинально повторил Дин Григорьевич, досматривая картину, которая возникла перед ним еще до того, как старик обрушился на него с упреками и разоблачениями. Уже с месяц она неотступно преследовала его, эта картина: автомобиль идет не огромной скорости по солончаку, и фары его высвечивают солончак перед машиной метров на двести, в дальше, до горизонта,- сплошная темень. Ему нестерпимо хочется увеличить скорость, но чтобы увеличить скорость, надо увидеть всю дорогу - до горизонта.

Но как, как может он увидеть ее вгю? И под силу ли это человеку вообще? А что, если мойры и парки - вовсе не гениальное прозрение человеческой интуиции, а всего лишь заманчивый и удобный поэтический образ?

Хорошо, допустим, так, допустим, невозможно просмотреть дорогу в деталях, но хотя бы направление определить возможно! Ведь работа системы во времени - это и есть направление. Но что он, собственно, знает о системе, которая называется Гри, о системах, которые под миллиардами имен прыгают, грустят, валяют дурака сейчас на всех шести континентах!

Когда он сконструировал своего Элу, президент Академии педагогики на годичном собрании объявил, что школа обулась, наконец, в семимильные сапоги. И все аплодировали словам президента, как будто эти самые семимильные сапоги не пылились уже добрых полсотни лет в музеях космонавтики, ядерной физики и даже музеях медицины. И никто не вспомнил при этом, что педагогика по-прежнему сама величает себя наукой, и никто не вспомнил при этом раблезианской аллегории президента Академии наук; когда дети играют в ихтиандров и авиандров, глупо и бесчеловечно разубеждать их - надо подождать, пока они вырастут.

- Удивительно, - сказал вдруг громко Дин Григорьевич, педагогика, древнейшая человеческая наука, только начинается. А может... Тоска, дедушка Гор.

- Дин, - очень строго, очень сурово произнес старик, перестань ныть, иначе я выставлю тебя за дверь. За четверть века ты мог, ты должен был стать мужчиной. Когда ты учился, был только Элу-двоечник, а теперь есть Элу Большой. За ним придут Элу Максим, Элу Магнус, Элу Ультрамагнус и...

- ...и а этом смысл прогресса, - Дин Григорьевич улыбнулся, но глаза его оставались грустными. - И все-таки сегодня мне... нам трудно, труднее, может быть, чем четыре с половиной века назад - Коменскому, чем триста лет назад - добрейшему Песталоцци.

- Нет, - воскликнул Гор Максович, - нет...

И в то самое мгновение, когда он сделал шаг, чтобы ухватить своего оппонента за полу куртки, Гри, названивая еще, отворил уже дверь и прямо с порога объявил, что ему надоело слоняться по саду, где тыщу раз останавливают и поучают. Лучше посидеть здесь, с Элу Большим. Почему с Элу? Потому что Элу говорит лишь, что правильно и что неправильно, и никаких внушений не делает.

- Вы слышите, Фома вы, - поднял старик палец, - Элу учит, но не поучает! Сдеяайте так, чтобы и в постылом ворчуне Горе не было нужды здесь, на седьмом, чтобы Элу Магнус, Элу Великий, вытеснил отсюда всю эту компанию - Элу Большого и старика Гора.

- А время? А... - Дин Григорьевич показал глазами на сына: "А он?"

- Не надо, друг, трагедий! - декламаторский зуд вновь овладел стариком. - Что есть трагедия? Неверие всего лишь, пустое лишь неверие и страх!

Переведя клавиши Элу на оранжевое свечение, Гри выстукивал рассказ на свободную тему - "Жизнь и нравы церцерис-златкоубийцы". Старик включил сигнал "Тихо! Идут занятия!" и занялся своими табель-графиками.

Дин Григорьевич сначала склонился над сыном, а затем, минут через пять, подошел к окну - школьный сад и игровые площадки были пусты. Только солнца внизу, на земле, было много, фантастически много. И опять, как еще до того, когда старик в первый раз обрушился на него, перед ним возник автомобиль и солончаковая степь, высвеченная фарами метров на двести, не больше. Свет был далеко на горизонте - тонкой дугой он опоясывал землю, а между ним и высвеченным солончаком была сплошная темень.

Педагогика, древнейшая человеческая наука, только начинается.

Видимо, он произнес эти слова вслух. Да, вслух: вот и желтый сигнал загорелся - "Порядок нарушен" - и старик грозит ему пальцем, кивая на красное "Тихо! Идут занятия".

ОБ АВТОРЕ

Аркадий Львович Львов родился в 1927 году под Одессой, детство провел в Одессе, здесь же окончил университет и в настоящее время работает преподавателем в одной из одесских средних школ. Львов и пишет почти исключительно о родной Одессе. Его колоритные рассказы "Город солнца", "Ошибка дюка де Ришелье", "Уполномоченный Осоавиахима" и др. печатались в "Неделе". В Одесском областном издательстве вышла его книга рассказов "Крах патента".

"Бульвар Целакантус" - первый сборник фантастических рассказов молодого писателя.