Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

• Название: Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания
• Автор: Фёдор Головкин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-224-03681-Х

Граф Ф. Г. Головкин происходил из знатного рода Головкиных, возвышение которого было связано с Петром I. Благодаря знатному происхождению граф Федор оказался вблизи российского трона, при дворе европейских монархов.

На страницах воспоминаний Головкина, написанных на основе дневниковых записей, встает панорама Европы и России рубежа XVII–XIX веков, персонифицированная знаковыми фигурами того времени.

Настоящая публикация отличается от первых изданий, поскольку к основному тексту приобщены те фрагменты мемуаров, которые не вошли в предыдущие. Таким образом, данное издание представляет собой наиболее полный свод воспоминаний Ф. Г. Головкина.

---

В одном из этих поместий, соседнем с знаменитым владением Тульчиным, с ней познакомился граф Потоцкий. Его сердце, уже так давно свободное от увлечений, воспылало к ней любовью, которая довела его до самых сумасбродных и непристойных действий, причем в числе его соперников оказался его старший сын. У поляков такого рода дела устраиваются быстро; заговорили о разводе и было решено принудить графиню Потоцкую дать свое согласие. Она перестала пользоваться милостью; к тому же ее язык создал ей много врагов, а ее чрезмерные расходы — много кредиторов, так что ни граф Шуазель-Гуффье, ни я оставшиеся ей верными, не могли ей ни в чем помочь, ни даже дать ей совет. Однажды ее спросили о ходе ее разводного процесса: «Увы! — ответил она, — граф Потоцкий настаивает на том, что он не отец своих детей. Но это прибавляет лишь несправедливость и злословие к роковой печати их законности».

Павел I, который не любил г-жу де Витт, отнесся к ней отрицательно. Несмотря на то, вновь испеченная графиня Потоцкая появилась при Дворе. Но насколько она была хороша собою и очаровательна в греческом костюме, настолько она показалась смешной в придворном туалете и с манерами великосветской дамы. Можно было сказать, что эта комедиантка была восхитительна в роли горничной-любовницы и некрасива, даже противна, в роли Нинетты при Дворе. В то же время, настоящая графиня Потоцкая старалась утешиться или отомстить, распуская разные остроты, которые окончательно отдалили ее от Двора и от столицы.

XI. Граф Шуазель-Гуффье

Граф Шуазель принял двойную фамилию после того, как он женился на последней представительнице рода адмирала Бонниве, известного сподвижника короля Франциска I[239]. Граф был французским послом при Блистательной Порте, когда вспыхнула Революция. Он совершил путешествие по Турции, результатом которого явилось прекрасное и общеизвестное сочинение «Живописная поездка по Греции». В Константинополе он был известен своими интригами против России, но зато, когда возникла война между Турцией и Россией, он приобрел не меньшую известность деятельной защитой русских пленных и даже выстроил для них среди арсенала деревянный госпиталь, где они пользовались прекрасным уходом. Когда на его родине Революция восторжествовала, он еще некоторое время держался в Турции против интриг якобинцев Востока, но, в конце концов, все-таки был вынужден искать приюта у поверенного в делах России, который, не зная взгляда на него своего Двора, обошелся с ним сначала довольно пренебрежительно. Но после того, как из Петербурга было получено на имя бывшего французского посланника весьма любезное приглашение, поверенный в делах понял, слишком поздно, как ему следовало обращаться с графом.

В Петербурге никогда никого не возвещали с большим шумом и не ожидали с большим нетерпением, как его. Я помню, как в Царском Селе императрица, спускаясь, в сопровождении принца Нассауского, по маленькой лестнице колоннады и завидев меня, крикнула мне издали: «Отгадайте, кого мы здесь через две недели увидим!» Шуазель не мог мне прийти в голову, так как я знал о нем лишь из его сочинения, которое я как-то перелистывал. «Граф Шуазель! — продолжала императрица, — мне доносят, что он уже вступил на нашу территорию и может быть здесь скорее, чем мы думаем». Она произнесла эти слова с таким увлечением, что я приписал это литературной известности Шуазеля, соблазнившей, вероятно, фаворита Зубова, а также симпатиям, которые императрица всегда питала к парижским остроумцам. И вот, по истечении месяца, к нам прибыло возвещенное чудо и на первый же взгляд было оценено гораздо ниже своей репутации. При Дворе, а особенно при тогдашнем Петербургском Дворе не долго ломали голову над людьми, и вновь прибывший человек быстро подвергался критике, после чего он, через какие-нибудь сутки или одобрялся, или же безапелляционно осуждался.

Граф Шуазель был небольшого роста, широк в плечах, с приятными жестами и огромными черными бровями, торчащими на лбу, как конский волос из лопнувшего тюфяка; его маленький нос напоминал клюв попугая; его взгляд казался слишком обдуманным, а лицо было чересчур разгоряченно; его черты выдавали более хитрость, чем ум, а под его размашистыми и простыми манерами скрывалась некоторая неловкость. На груди ни звезды, ни ленты, а лишь маленький крестик св. Людовика в бутоньерке. Всего этого было достаточно для его осуждения и падения с самого порога. Так как Шуазель уже несколько лет тому назад выехал из Франции, то этот главный предмет для разговоров того времени оказался мало интересным в его устах. Он, между прочим, рассказывал, что Отэнский епископ Таллейран, его близкий друг и товарищ детства, не признает долга в четыреста тысяч франков, которые он ему отдал на хранение; это обстоятельство показалось довольно пикантным. Но на следующий день он опять об этом заговорил и это уже показалось пошлым. В обществе Шуазелю столь же мало повезло, как и при Дворе. Смешная страсть к одной великосветской кокетке окончательно лишила его симпатии. Ее Величество, обещавшая ему место президента Академии наук, как только княгиня Дашкова выйдет в отставку, стала увертываться от обещания, отказывая Дашковой в отставке, и ограничилась тем, что велела купить у Шуазеля его серебряный сервиз, представлявший значительную ценность. Наконец, граф Эстергази, поверенный французских принцев, обладавший весьма твердым положением и пользовавшийся, вопреки данным ему инструкциям, своим влиянием для того, чтобы топить тех из французских подданных, которые могли бы его затмить, нашел Шуазеля достойным предметом для своих интриг и окончательно погубил его в глазах императрицы. Вот доказательство тому: однажды вечером, когда я стал утверждать, что нельзя более приятно и поучительно толковать о всем, касающемся искусств, чем это делает Шуазель — что была сущая правда — императрица обошлась со мною довольно круто, посоветовал мне не решать вопросов которых я не понимаю.

Некоторые лица, из чувства ли справедливости, или из расчета, старались, в разное время восстановить его репутацию. Это попробовал между прочим сделать граф Марков, по просьбе своей возлюбленной г-жи Гюс, но несмотря на его влияние у императрицы, все было тщетно, и Шуазель мог попасть ко Двору не иначе, как в толпе остальных царедворцев. Эта опала, по-видимому сильно огорчавшая его, при перемене царствования сама собою поставила его в ряды почетных жертв предшествовавшего режима. Павел I допустил его в свою интимную компанию, назначил его президентом Академии художеств, поручил ему знаменитую Варшавскую библиотеку и, что лучше всего этого, подарил ему поместье в Самогитии, дающее 50 000 руб. дохода, благодаря чему он стал гораздо богаче, чем он когда-либо был, так как все, что он раньше имел, принадлежало не ему, а его жене. Но легкость, с которой он попадал под влияние первой встречной женщины, оказавшей снисхождение к его безобразной внешности, затем некоторые ростовщические дела, скомпрометировавшие его имя, а больше всего — ненависть новых министров к эмигрантам, низвели его скоро до худшего состояния, чем он находился при смерти Екатерины. О нем еще раз вспомнили на один момент, когда было решено поставить Суворову памятник. Его пригласили, спросили его совета и он мог подумать, что входит опять в милость; но 21 января 1800 г. он был выслан из Петербурга за то, что обедал у графа Кобенцля, австрийского посла, которому тогда было запрещено появляться при Дворе, а, может быть, и за то, что он разговаривал с Дюмурье, относительно которого Павел еще сам не знал, как ему быть.

Так как и я, на следующий день, оказался высланным, то мне пришлось с ним встретиться в маленьком трактире, в двух милях от столицы, где он наравне с многими другими, ожидал прибытия своих экипажей. Нас там было около восьмидесяти изгнанников, все из того же разряда, между прочим престарелый маркиз Ламбер и г-жа Жеребцова, сестра Зубова. Бедный Шуазель с грустью расставался с довольно посредственной женщиной, которую он воображал любить до безумия, и с хорошенькой квартирой холостяка, где он нас нередко угощал маленькими обедами на шесть приборов.

Я уже сказал, что с Шуазелем можно было весьма приятно разговаривать обо всем, что касалось искусства, и, действительно, это было большое удовольствие. Если он вам объяснял какое-нибудь ремесло, он говорил весьма ясно и поучительно. Но помимо этих предметов его разговор был самый обыкновенный. Зато никто в его положении не рисовал так хорошо карандашом. Он, впрочем, только этим и занимался и, ради рисования, забывал о самых важных делах. Что же касается нравственной стороны его характера, то находили, что я совершенно правильно обрисовал его, сказав, что если бы Таллейран был послом при Порте, а Шуазель — епископом Отэнским, то мы первого встретили бы в Петербурге, а второго — в должности министра иностранных дел Конвента, Директории и Бонапарта. Вся разница между ними состояла бы во внешности, росте и таланте.