Геннадий Падерин - Таштагольская история

• Название: Таштагольская история
• Автор: Геннадий Падерин
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

---

Дубынин усмехнулся, подвигал своим упрямым подбородком.

— Видите ли, таких, кто не осознал, сейчас уже нет. Есть такие, кто не делает. И, к сожалению, свести их количество до «отдельных личностей» никак нельзя. Не делают же, в основном, потому, что слишком хлопотная и слишком дорогостоящая операция. Особенно, когда глубина карьеров приближается к узаконенному пределу, а это — шутка ли? — полкилометра! Ведь и сами орджоникидзевцы сделали пока лишь первые шаги на пути спасения тех десятков тысяч гектаров земли, что разрушены у них карьерами.

Десятки тысяч гектаров в границах одного комбината! Сколько же, в таком случае, пашни, сенокосов, лесных делян, сколько первозданной, дарованной людям красоты пустили в потраву карьеры в масштабах всей страны?

Оказалось, профессор не располагает такими данными, возможно, подобного погектарного учета не ведется вообще. И все же я получил представление о размахе открытых разработок, когда Дубынин сообщил мне, что в настоящее время с помощью этого способа у нас добывается четвертая часть каменного угля, две трети железной руды, половина горно-химического сырья и все неметаллические ископаемые и строительные материалы.

— При этом нужно иметь в виду объемы: страна ежегодно извлекает из недр земли больше миллиарда тонн одних лишь твердых веществ. Конечно, это в общей сложности: и открытым способом и в шахтах. Но ведь — миллиард тонн! Миллиард, не считая нефти! Ежегодно!

Он помолчал, давая мне время осмыслить сказанное, потом придвинул поближе к себе газету, пошарил глазами по колонкам статьи.

— А теперь посмотрите, что здесь пропагандируют орджоникидзевцы.

Ткнул пальцем в один из абзацев, принялся читать вслух:

«Внедрение карьерной добычи марганцевой руды помогло решить одну из важнейших проблем — ликвидировать тяжелый подземный труд. В 1974 году у нас закрылась последняя рудная шахта…»

Посмотрел на меня с упреком, точно это мне принадлежали процитированные строчки, буркнул:

— Закрыли последнюю шахту и радуются: ликвидировали тяжелый подземный труд.

— Но это же истина: подземный труд — тяжелый труд!

— Правильно, это истина. Точно так, как и дешевизна карьерного способа. Поэтому-то всякий раз, когда заходит речь о негативной стороне этого способа — о разрушении природы, сторонники карьеров прикрываются утешением: неизбежные издержки производства. Зато, дескать, открытый способ улучшает условия труда, резко повышает его производительность, удешевляет добычу.

— Прямо скажем, весьма весомые аргументы. Несли поместить на одну чашу весов их, а на вторую — это…

Я кивнул на фотографии.

— Думаете, с одним этим оружием, — улыбнулся он, — мы бы рискнули «поднять восстание», как вы это называете?

Я молча ждал продолжения. Дубынин спросил:

— Приходилось спускаться в шахту?

Я рассказал об Анжеро-Судженске.

— После таких впечатлений, — согласился он, — карьерная добыча, конечно, покажется благом. Но все дело в том, что этим вашим впечатлениям, как и всем аргументам, теперь имеется возможность противопоставить не только фотографии, не только эмоции по поводу гибнущей природы, хотя это также чрезвычайно весомо, а следующий факт: мы нашли пути ликвидации тяжелого подземного труда на месте, то есть прямо там, под землей, в шахте. И добились того, что подземная добыча не уступает по своей производительности открытой. И она будет дешевле, чем открытая. Дешевле, понимаете?

Он смотрел на меня пристальным, изучающим взглядом, словно проверял, оценил ли я в должной мере значение сказанного им.

— Даже на первом этапе, — счел он необходимым добавить, — на первых шагах нам удалось снизить себестоимость добычи руды в два раза.

Я вспомнил о тех глыбах, какие были у меня за пазухой, когда шел сюда: от них не осталось и следа.

И тут произошло нечто, поставившее меня в тупик.

— Прониклись? — спросил мой собеседник с неожиданной для меня горькой усмешкой.

— Проникся, — подтвердил я в недоумении.

— А теперь я вас разочарую: руководители да и весь коллектив рудника, где мы поставили свой эксперимент, вовсе даже не обрадовались небывалому достижению…

Такое было выше моего понимания.

— Да, да, — продолжал Дубынин, вздыхая. — Собственно, и не могли обрадоваться. Суть этого парадокса… Впрочем, ухватить оную суть можно, лишь ознакомившись с историей вопроса. Начав, так сказать, с истоков…

Визит министра

Наверное, если порыться в архивах, можно было бы сосчитать, сколько плавок уже выдали доменные печи Кузнецкого металлургического комбината после той, исторической, что состоялось 3 апреля 1932 года. Да, можно было бы сосчитать, но не в этом суть — главное, что сибирский чугун, сибирская сталь, сибирские рельсы, сибирский прокат составляют вполне определенную часть фундамента, на котором покоится индустриальная мощь страны.

Кузнецкий комбинат, как известно, создавался из расчета, что кокс и уголь будут свои, местные, а железной рудой снабдит Урал. Недаром в ту пору у всей страны на устах была аббревиатура — УКК: Урало-Кузнецкий комплекс. И долгие годы работал комбинат на магнитогорской руде, что доставлялась за две тысячи километров.

Тем временем геологи, обследуя сибирские недра, вышли на богатый рудный след, можно сказать, под боком у комбината — в заповедных таежных урманах Горной Шории. Вообще-то говоря, незначительные выходы руды были известны здесь еще до революции, велись даже разработки, однако месторождения промышленного масштаба удалось открыть именно теперь.

Комбинат расположен в Новокузнецке. Новокузнецк стоит на Томи-реке, а Томь под самым городом принимает в свои объятия одну из младших сестриц — звонкоголосую Кондому. Если пойти вверх по течению, говорливая речка приведет в самое сердце Горной Шории — к отрогам Абаканского хребта.

Туда, к истокам Кондомы, прорубаясь сквозь тайгу то по одному берегу, то по другому, лег от Новокузнецка рельсовый путь. Обосновались в железнодорожных тарифах звучные шорские названия — Тельбес, Мундыбаш, Темиртау, Каз, Шерегеш, Таштагол. Пробудилась таежная глухомань, потревоженная грохотом маршрутов, везущих руду. Руду, которая в шесть раз ближе (по сравнению с магнитогорской) к домнам сибирской металлургической житницы.

Конечно, не сразу, не в один присест перешли кузнецкие печи на местный паек. Тем более что начало этого перехода совпало с черной годиной в жизни Родины: первая большая руда на самом крупном из здешних рудников — Таштаголе — была добыта месяц спустя после нападения гитлеровской Германии, в июле 1941 года.

Трудным был период становления горношорских рудников, не вдруг набрали они силу. Старожилы вспоминают, как здесь, на равных с прочей техникой, выступала обычная совковая лопата, а на откатке руды использовались лошади.

Николай Дубынин посетил впервые Горную Шорию в 1954 году. К тому времени успел пройти хорошую жизненную школу: был учеником электромонтера, электромонтером, рабочим на одном из бодайбинских золотых приисков, потом закончил Иркутский горно-металлургический институт, несколько лет работал на шахтах Урала и Сибири, пока не занялся научным поиском в стенах Института горного дела. И сюда, в рудную «глубинку», приехал тоже с научной целью: исследовать возможности совершенствования добычи руды подземным способом.

Странно, но эта первая поездка не оставила следа в памяти — были какие-то встречи, разговоры, экскурсионный спуск в шахту, но все прошло, как бы скользнув по самой поверхности сознания. Зато последующие командировки помнятся в деталях, окрашены многоцветной гаммой неповторимых впечатлений.

Но впечатления впечатлениями, детали деталями, а все же пищи для больших идей, чувствовал Николай Григорьевич, не хватает, решающие обобщения нуждаются в гораздо более обширном исходном материале. С таким вот чувством неудовлетворенности, гнетущего недовольства своей работой на рудниках — ее эпизодичностью, невольной обрывочностью — приехал Дубынин в очередной раз в Таштагол. Приехал, надел брезентовую робу, каску и спустился в шахту. А там — аврал, генеральная, что называется, уборка: ждут, оказывается, приезда Ивана Федоровича Тевосяна, который в то время был заместителем Председателя Совета Министров СССР, одновременно исполняя обязанности министра черной металлургии.

В откаточном штреке Дубынину повстречался коногон, который вел в поводу полдесятка лошадей. Вслед ему кто-то кричал раздраженно:

— Да не вздумай мне в шахте спрятать: ненароком еще попадутся на глаза. В клеть их — и наверх, пусть на воле до завтра погуляют.

Пропустив табунок, с неохотой трусивший за коногоном, Дубынин увидел в глубине штрека молодого проворного горняка с метлой и совковой лопатой. Он подбирал оставленные лошадьми шматки «пустой породы», ссыпал в большое ведро. Когда Дубынин поравнялся с ним, горняк, резко выпрямившись, спросил в упор: