Анатолий Брусникин - Девятный Спас

• Название: Девятный Спас
• Автор: Анатолий Брусникин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-048718-9, 978-5-271-18691-2, 978-985-16-3425-1

Историко-приключенческая эпопея в традициях Дюма, А. Н. Толстого, Переса-Реверте и Акунина.

---

Пожил Автоном Львович в немецкой земле, поездил туда-сюда, огляделся, принюхался. Ну-ка, чему истинно полезному у вас тут можно поучиться? Как Европу для зеркаловского блага употребить?

Понемногу созрела у него мысль. Большая, государственная. Такая, что можно не боясь кары за дерзость, самому царю прожект подавать.

Как раз, на счастье, и оказия подвернулась. Его царское величество надумал сам в Европу пожаловать, неприметным манером, будто бы сопровождая Великих послов. Как бы Автоном Львович свой всеподданнейший репорт в Москву послал, положенным порядком, еще неизвестно, дошла бы грамотка до государевых ручек или нет. А тут отписал приватной поштой, в англицкий Лондон, где, как сказывали газеты, ныне обретался русский царь — и дале осталось лишь Бога молить, чтоб бумага дошла до Петра Алексеевича.

Ибо если дойдёт, о прочем можно не тревожиться. Дело было верное, а письмо дельное. Царь на государственную пользу ухватчив.

Осмотревшись в Европе, многому там удивившись и над многим призадумавшись, понял Зеркалов: живём мы, русские, подобно слепцу, что бредёт через дикую чащу, не ведая, где ямы, где хищные звери, а где грибницы и ягодные поляны. Счастье, что и нас тамошние лесные жители почти не видят, не замечают. Однако стране, которая возжелала быть среди равных равной (а если получится, то и первой), нужно иметь не только клыки и зубы в виде армии и флота, но ещё зоркие глаза и острый нюх. Внутреннего супостата на дыбу вздёргивать — это мы умеем, дело нехитрое. Но времена настают новые, и супостаты ожидаются пострашней боярских да стрелецких заговорщиков.

Всё это в репорте было написано, а вывод делался такой: надобно России, по примеру англицкой короны и прочих великих держав, насадить по всей Европе соглядатаев, кто будет докладывать в Москву обо всём тайном и явном, нужных человечков прельщать щедрыми дарами, вредным — вредить. Но главной задачей сей службы будет всё-таки сведывать, выведывать да разведывать, потому назвать новый приказ челобитчик предлагал Сведочным, Выведочным или Разведочным.

Через малое время пришёл ответ от государева денщика Александры Кирьякова: быть тебе, волонтиру Зеркалову, не мешкая, в цесарской Вене и ожидать там; с тобой будет говорить господин Пётр Михайлов (так по-тайному звался в поездке царь).

Перекрестился Автоном Львович, плюнул в сторону постылого литейного завода и отправился в не столь дальнюю от Мюнхена цесарскую столицу. Теперь, твёрдо знал, жар-птицы не упустит.

До Вены его величество добрался через голландские и германские земли только летом. Дел у государя при императорском дворе было много, и главнейшее — укрепить союз против турецкого салтана. Цесарь Леопольд царя обхаживал, звал «дорогим братом», сулился верной дружбой до скончанья времён, а сам тем временем сговорился с Портой о замирении. Для Петра Алексеевича австрийское коварство было, как Перун средь безоблачного неба.

Лучшего мига для разговора о Разведочном приказе и помыслить было нельзя. Великая политическая конфузия произошла единственно из-за того, что глаз своих у Великого посольства не имелось, принимали всякое слово на веру.

Во время аудьенции (по-старому — «великогосударева очезрения») Автоном Львович всё продуманное высказал, прибавив ещё, что одной сведки мало, надобно в Москве и вдоль рубежей посадить знающих служилых людей, кто станет иностранных сведчиков выявлять. Ибо ныне, когда Россия стала игроком на европской шахматной доске, хлынут и к нам англицкие, французские, цесарские и прочих стран спионы. Так уж устроен мировой политик.

Хоть внутренне Зеркалов и трепетал, но излагал свои мысли складно и ясно. Был у Автонома особый к тому дар. Выслушан был как должно — со вниманием.

— Дельное глаголешь, — изволил обронить государь, а далее молвил то, на что челобитчик больше всего надеялся. — Затея нужная, большая. Ты придумал, тебе и…

Но недоговорил, нахмурился. Круглые глаза венценосца неистово сверкнули.

— Погоди. Ты какой Зеркалов? Не тот ли, что у Софьи служил? Завтра приходи. Подумаю, как с тобой быть…

«Эх, Софья-Софья, чтоб тебе удавиться в твоей келье! Всю жизнь ты мне сломала», — горько думал Автоном Львович, чувствуя, сколь опасно накренилась колесница его судьбы.

Накренилась, но пока ещё не перевернулась, как это случалось прежде — сначала из-за Софьиной бабьей слабости, потом из-за сатанинского происшествия в Синем лесу, когда по тёмному стечению обстоятельств разом пропало всё, на чём Автоном собирался зиждеть своё счастье.

Ночь он не спал, готовясь к новой беседе. И надумал, как поправить дело — не просто выровнять колесницу, но ещё и быстрей да ровней прежнего запустить.

Раз в Петре за минувшие годы ненависть против сестры не остыла, нужно пасть в ноги его величеству и рассказать про Сонькино блудное зазорство. Эту тайну Автоном Львович полагал для себя поберечь (имелось у него на сей счёт некое намерение), но ради государева доверия ничего не жалко. Пусть видит Пётр, что Зеркалов с царевной рвет крепко, навсегда. Власть этакую верность в человеках ценит.

Плохо ли было задумано? Куда как крепко. Но не назначила Фортуна зеркаловской колеснице гладких дорог. Вновь, уж в который раз, не повезло многотерпцу.

Второй встречи с царём не случилось. Назавтра из Москвы, от князь-кесаря Фёдора Юрьевича Ромодановского, примчался полумёртвый от скачки гонец. Привёз тревожную весть месячной давности: стрелецкие полки взбунтовались, идут на Москву. Стало Петру не до сведочного приказа.

Явился Зеркалов к назначенному часу в гостевой дворец, где остановился царь с приближёнными, а там все бегают, шепчутся. Чья на Москве взяла — наша иль ихняя?

Пока гонец пыль по дорогам взбивал, всё уже там, в двухтысячеверстной дали, разрешилось: или князь-кесарь бунтовщиков разметал, или они в столицу вошли, на правленье Софью вернули — кого ж ещё?

Александр Васильич Кирьяков, царский денщик, сказал: «Вот тебе, Автоном, случай — свою верность доказать. Скачи в Москву. Если узнаешь по дороге плохую весть — возвращайся быстрее ветра. Если ж, по Божьей милости, верх взял Фёдор Юрьевич, передай ему от государя письмо. А на словах прибавь: сыск вести строго, крапиву обрывать не по верху, дойти до самого корня. Он поймёт».

* * *

В первые дни бешеной скачки Автоном Львович ещё убивался из-за своего невезения, а пуще того страшился за сына. Ведь если Софья села в Кремле, она за пропавшую дочь, за стольникову измену весь зеркаловский род в пыль разотрёт — есть за что.

Но в Львове-городе узнал, что в Московии смута подавлена и власть царя Петра сохранилась. Тогда ход мыслей переменился.

Можно было, конечно, повернуть назад и доставить отрадную весть первым, обогнав эстафету. Хорошим гонцам испокон веку полагается награда. Однако, поразмыслив, Зеркалов делать того не стал, а двинулся дальше, ещё быстрей прежнего.

Невелика птица гонец, хоть бы и с благой новостью. А тут можно было, наконец, в Москву вернуться. Там, во-первых, сын Петруша. А во-вторых, чутьё подсказывало, хорошие времена настают. Ключевые.

Во всей России, кроме Зеркалова, тогда, может, один только человек уразумел, что весь стержень государственности отныне поменяется. Человеком этим был князь-кесарь Ромодановский, муж огромного ума — холодного, дальновидного. Через стрелецкую дурь, через Петров страх перед бородатыми крикунами можно было всю Русь на иную ось пересадить. Главной государственной опорой отныне будет не боярская дума, не казна, не войско, а ведомство третьестепенное, никогда прежде большой силы не имевшее. Оно царя, когда надо, напугает, а когда надо, успокоит. Кто ведает страхом, у того и власть — вот какое открытие сделал князь Фёдор Юрьевич, глава Преображенского приказа.

Названием своего детища князь-кесарь втайне гордился, о чём был у него с Зеркаловым в первый же день памятный разговор.

Порасспросив венского гонца о том, о сём, Ромодановский сразу понял: человечек полезный, пригодится — велел Автоному состоять при себе. И разговаривал не как со слугой, а как с помощником и единомысленником.

— Иные из моих дьяков сетуют. Мол, зовут нас «Преображёнкой», и сие нам в умаление. Надобно-де, как прежде, именоваться Приказом тайных дел, для острастки, — по своему обыкновению, медленно и лениво ронял слова Фёдор Юрьевич. — Псы они, дьяки-то. Острые зубьём, да не умом. «Преображенский приказ». Звучит-то как! Музыка сладостная! Прикажем — вся Русь под неё запляшет, преобразится.

Слушая подобные речи, Зеркалов таял душой. Вот начальник, перед которым не стыдно себя преклонить! С этаким орлом и сам воспаришь. Вот кого надо держаться!

Не зря Пётр этого рыхлого, отечного дядьку сделал своей правой рукой. Не Лефорта, не Бориса Голицына, хотя те царю во сто крат милей. Государь знает, с кем Хмельницкого гонять и шутихи шутить, а кому настоящее дело доверить. Ромодановский — скала, дуб несокрушимый, дракон огнедышащий. Счастлив монарх, кто может беспокойную державу оставить на такого наместника, а сам укатить в чужие земли на целых полтора года!