Григорий Кириллов - Подводный разведчик

• Название: Подводный разведчик
• Автор: Григорий Кириллов
• Издательство: Военное издательство министерства Союза ССР
• Жанр: О войне
• Год: 1957

Книга "Подводный разведчик" содержит ряд рассказов, повествующих о героизме подводников во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.

---

— Вообще-то и среди белого офицерства тоже были хорошие люди, не все собаки, — вставил Головлев. — Ну, ну, значит, баню она согласилась истопить, а на ужин все-таки не пошла?

Широков бросил докуренную папиросу и шумно сплюнул.

— Да нет, пошла, — разочарованно сказал он.

— Пошла?

— Да. Не знаю, мать ее уговорила или, может быть, подумала, что если не пойдет, так офицер отменит свое обещание. А ей, должно быть, очень хотелось, не так для себя, как для нас, получить этот ливер. Нас она жалела. Утром она угостила меня конфетами, а в полдень принесла целую кошовку ливера и две коровьих головы. Помню, нажарили этой печенки, свежей, душистой, огромную сковороду, и я так наелся, что три дня страдал животом.

— Пожадничал, — усмехнулся Головлев.

— Так ведь до этого на одной картошке сидели. А на четвертый день ночью нас снова разбудила стрельба, и утром вместе со своими дружками к нам в дом вернулся Кузьма.

— Ну? Значит, он не погиб? — оживленно оказал Головлев.

— Нет, не погиб. Он потом рассказывал, что когда за ним гнались кавалеристы, он свернул в переулок. А там стояла пожарная с небольшой вышкой. По деревянной лесенке он взбежал на вышку и лег, притаился, потому что ни патронов, ни гранат у него уже не было. Двое кавалеристов пролетели мимо и понеслись по переулку, а третий заметил его, подскочил к пожарной, спешился и с обнаженной шашкой кинулся по лестнице к матросу. А тот спрыгнул с вышки, махнул на коня и ускакал за угол раньше, чем конник успел снять винтовку.

— Молоде-ец! — с удовольствием засмеялся Головлев и вдруг прислушался. Где-то в сером, еще не совсем развидневшем небе послышалось рыкающее гуденье самолетов.

— Слышите? — сказал он Широкову.

— Да. Это звук немецкий. Надо скрываться, могут заметить.

Головлев посмотрел в небо, но там ничего нельзя было разглядеть. Самолеты шли высоко за облаками. Море сделалось серо-свинцовым. Утренние сумерки рассеивались, редели. Обозначился берег. Гул самолетов стал удаляться, и моряки было успокоились. Но тут Широков заметил на горизонте дымок, и Головлев, выпрямившись, поднес бинокль к глазам…

А в лодке, в кругу своих товарищей, сидел на рундуке скуластый голубоглазый торпедист Верба в синем берете, который делал его лицо круглым, как луна, и, почесывая висок, с наивной задумчивостью говорил:

— Интересно, що зараз гитлеровцы думають, чи думають воны, що о туто мы их пиджидаемо?

— А ты как думал? — отозвался маленький плотный моторист Толстухин, с пухлого лица которого никогда не сходила добродушная улыбка. — Они, брат, тоже не лыком шиты.

— Знаете, хлопцы, — снова заговорил Верба. — Хочется мени крейсер або хоть миноносец до горы ногами перекинуть, так хочется, аж пид ложечкою щекотно.

— Гм! — усмехнулся рыжий и веснушчатый старшина второй статьи Скворцов. — А больше ничего не хочется?

— Хочется, товарищ старшина, — ухмыляясь, отвечал Верба, — хоть який небудь невелычкий орден заробыть. А то ж просто соромно. В он а у кожном письми про орден пытае, а я не знаю що и говорить.

— Кто, жена?

— Та ни, дивчина. Але дуже гарна дивчина! Глаза як полумя, а спивае — забудешь усе на свити.

— И ты не знаешь, что написать? От чудотворец! Да напиши, что орден Ленина получил — и все дела, — весело посоветовал Толстухин.

— Як же ж я напишу? Вона усй газеты читае.

— Пиши. Пока письмо твое дойдет, и орден получишь.

— Точно! — смеясь, подхватили матросы. — Вот гитлеровцев перекинешь кверху ногами — и дадут…

— А промахнешься — медаль «За хлопоты».

— И нагрудный значок «Мазила».

Веселый беззаботный смех оборвал раздавшийся сигнал на погружение. Матросы вскочили и, мелькая синими беретами, быстро разбежались по своим местам… Заработали насосы. В цистерны с шумом пошла вода, и через несколько минут на поверхности моря, то обнажаемый, то скрываемый волной, медленно двигался только одинокий глазок перископа…

Замеченный Широковым на горизонте дымок рассеялся, но скоро показалась цепочка кораблей. Большой черный транспорт шел в сопровождении надежной охраны: два миноносца спереди и сзади, четыре катера с боков.

— Многовато, — сказал Головлев, наблюдая в перископ. — Но, как говорил Суворов, воюют не числом, а умением. У них преимущество в силе, у нас в невидимости. Только бы подойти на нужную дистанцию. Только бы акустики не обнаружили нас раньше времени.

— Я думаю, нам надо атаковать задний миноносец, — сказал Широков, тоже наблюдавший за врагом. — Это наиболее уязвимое место, „да и урон для врага не малый. Тут мы наверняка угробим его и сами можем уйти невредимыми.

— Не в том дело, лейтенант, чтобы уйти невредимыми, — возразил Головлев, — а в том, чтобы этот транспорт пустить на дно. Вот главная наша задача.

— Да, но…

— Что но? Катера нападут? Так они так и так нападут.

— Я не спорю. Но если мы атакуем задний миноносец, так катера будут далеко, и пока они сбегутся к месту атаки, мы уйдем, и поймать нас будет уже трудно.

— Я вижу, лейтенант, вы боитесь смерти, — заметил Головлев, продолжая наблюдение.

Широков отошел в сторону, присел на ступеньку трапа.

— Да, я хочу еще пожить, — согласился он. — И не только сам, но хочу, чтоб и другие еще пожили и чтобы лодка наша тоже еще пожила. Как хотите это называйте, трусостью или боязнью смерти, но я лихость за геройство не признаю. Если можно нанести врагу чувствительный удар и остаться самому невредимым, зачем же идти на такую операцию, где наверняка погибнешь и сам?

— Почему это наверняка?

— Безусловно. Вы хотите атаковать транспорт. Допустим, что нам удастся перехитрить немцев, а это еще неизвестно, они тоже не дураки. Но допустим, что нам удастся подойти к транспорту на нужную дистанцию и торпедировать его. Но ведь рядом будут катера. Они немедленно закидают нас десятками бомб, если не разрежут тараном миноносцы.

— Так что же, по-твоему, пускай идут? — раздраженно сказал Головлев, оторвавшись от пери-, скопа. — Плохой из вас вояка, лейтенант. Здесь драться надо, а не философствовать!..

Широков замолчал. Ему подумалось, что и на самом деле не место и не время сейчас спорить, когда нужны единая воля и единое желание уничтожить врага. Поняв, что он заставил Головлева нервничать и это может плохо сказаться на предстоящем деле, Широков чистосердечно извинился:

— Сознаю, товарищ капитан-лейтенант, философствовать сейчас действительно не время. Вы лучше меня знаете, что надо делать, и ваш приказ для меня закон.

— Вот это другой разговор! — сразу отмякнув, сказал Головлев. — Ты, брат, извини, если я вспылил. Сейчас нам с тобой надо действовать и как можно решительнее. — Он подошел к Широкову, присел рядом. — Я думаю вот как: глубина тут позволяет. Мы сейчас ляжем на грунт и будем слушать. Высунемся, когда шум винтов будет рядом. Атакуем головной миноносец. Это собьет немцев с толку. Строй их изломается, поднимется паника, и пока они очухаются, мы разнесем транспорт вдребезги и до свиданья! Потом пускай ищут-свищут.

В голосе Головлева была такая уверенность, что Широков не стал возражать, хотя план и удивил его. «Да и разве не может получиться все именно так, как задумано? Может. И это будет действительно здорово!» Загораясь азартом командира, он потер ладонь о ладонь, одобрительно сказал:

— Дерзко! У меня даже ладони зачесались, честное слово!..

И лодка, затаившись в глубине моря, стала ждать, когда послышится шум винтов головного миноносца. Замысел командира дошел до команды, и матросы, коротая время, продолжали разговор.

— Ну, Верба, теперь тебе предстоит держать главный экзамен, не подкачай смотри.

— Получишь орден, после войны к нам в Грузию поедем, дорогим гостем будешь, — с живостью и забавным акцентом сказал электрик Дадиани. — Знаешь, какой у нас место? Замечательный место! Волна так тихо, так нежно идет на берег. А тут пляж, песок мелкий, горячий, сядешь, все забудешь. А дальше долина счастья, как море, туда смотришь, сюда смотришь — нет края, вся долина — абрикосовый сад. Идешь с девушкой, поднял руку, бери абрикос, желтый, нежный, вкусный!..

— Да-а. От это действительно Грузия! — мечтательно отзывается Верба. — А грузинки, интересно, балакають по-нашему чини?

Лица матросов трогает улыбка, и они вступают в разговор.

— Видал, чем интересуется!..

— А как же, вопрос законный!

— Не горюй, Верба, — насмешливо говорит Толстухин, — не поймет на украинском, так ты ей на английском объясни. Английскому ж тебя чистокровная англичанка учила.

— Зачем смеяться, нехорошо, — вступается Дадиани.

— Та ни, — с добродушной ухмылкой говорит Верба, — вин правду каже. Колы я учився в школе, то у нас була учителька англичанка. 3#а, як черт. Часто вона до нас приходыла, бо я по английскому був першим от заду, и батько наняв ии, щоб вона со мною занималась. А мени и говорить с нею муторно. Высока, тоща, зубы, як у того мерина. От один раз приходыть и каже: «Ты що, одын дома?» — «Одын, кажу. Батько кобыли хвиста пидстригае, а маты пишла шукать, десь курка с яйцом потерялась». — «Ну, каже, меня это не интересуе. Урок выучив?» — «Выучив, кажу, а вас побачив и знову все забув». — «Як это забув? Ты що смиешься?» — «Який же, кажу, тут смих. Просто як вы приходыте, то у мене все из головы уходыть». Вон а пидскочила до мене, пидняла за чуб мою голову и кричить: «Як ты смеешь со мною так говорить? Звиняйся сейчас же!» Тут вийшов мий батько, подывивеь, як мене учителька английскому языку уче, и каже: «Микола, ты жив?» — «Жив, кажу, батько». — «Так чего ж тебе як цуцыка за чуба тягають?..»