Луис Ламур - Походный барабан

• Название: Походный барабан
• Автор: Луис Ламур
• Жанр: Путешествия и география

Ученый, воин, влюбленный, отважный искатель знаний и счастья, один из самых ярких героев писателя — Кербушар устремляется в путешествие неслыханной дерзости, полное опасности, страстей и леденящих душу тайн — через всю Европу, русские степи и византийские чудеса Константинополя...

---

Париж был не похож на города, к которым я привык; это было убогое, маленькое местечко с грязными улицами, и жители его подозрительно относились к чужакам.

Отец рассказывал мне, как поселились рыбаки на острове посреди Сены и основали там городок, названный Лютецией, который много раз разоряли викинги. В конце концов, граф Эде и епископ Гозлен возвели на острове укрепления и, сплотив жителей городка, отбили викингов, которые после этого отправились вниз по течению реки и обосновались в земле, названной по их имени Нормандией. Северные люди — нортманы — стали известны во франкских землях под именем норманнов.

Город Париж — если можно его так называть — представлял собой, по сути, три города. Остров, где раньше была Лютеция и где теперь возвышался собор Нотр-Дам, служил местопребыванием правительства и резиденцией короля. На острове жил и епископ. На правом берегу, в качестве самостоятельной части, находился Город — лавки, рынки и шесть крупных гильдий. Здесь жили менялы, ювелиры и банкиры. Управлял этой частью города Профос Парижа — начальник конной полиции. На левом берегу располагались «школы» со своими собственными законами, властями и обычаями; эта часть только начинала развиваться. Епископ Парижский был крупным феодальным землевладельцем, обладающим не меньшей властью и могуществом, чем сам король.

Древнее место расположения Лютеции именовалось теперь «островом Ситэ», однако проживавшие там король и епископ меньше имели дела с тем, что называлось правительством, нежели с членами гильдии или с любящими поспорить и частенько наглыми студентами университета. Когда этими землями владели римляне, они, как я заметил, жили не только на острове: на левом берегу до сих пор сохранились остатки амфитеатра и несколько арок акведука.

Мы с Сафией расстались на мосту, потому что у меня не было желания попадать в места, где распоряжаются официальные власти. Чем дальше человек держится от властей, тем дольше и счастливее оказывается его жизнь. Ну и, кроме того, не по сердцу мне долгие прощания…

— Так у тебя все будет хорошо? — спросил я.

— Могу сказать только одно. Я останусь здесь на некоторое время. Кое-какие мои друзья… неважно, кто именно… замыслили основать в Париже шелковую мануфактуру.

— Это хорошая мысль, Сафия. Времена меняются. Еще недавно города не имели никакого значения. Теперь они перестали служить только убежищами на случай войны и превращаются в рынки. Ты это сама видела. Странствующие купцы перестают переезжать с места на место и оседают в городах. Ты мудро решила. Где есть женщины, там будет и спрос на шелка.

Больше мы ничего не сказали и расстались, послав друг другу на прощание долгий, неотрывный взгляд. И я поехал прочь, такой же несчастный, как и она.

Старая римская дорога на Лион вела меня к окраине города, но я свернул в сторону, увидев сборище молодых людей.

Подъехав поближе, я остановился и прислушался. Группа юношей сидела на вязанках соломы и слушала лекцию. Это место называлось Фуар, и здесь была одна из первых школ в Париже.

Некоторые искоса, с подозрением посматривали на меня, сидящего верхом на прекрасном арабском скакуне, но в помятых доспехах, с мечом на боку, с луком и стрелами, подвешенными к седлу. Без сомнения, они удивлялись, что такого человек может интересовать их дискуссия.

Лектор, худой мужчина с кислым лицом, толковал проклятие, провозглашенное Бернардом Клервоским Абеляру за приложение к теологии здравого смысла и доводов разума, и восхвалял Бернарда за это обвинение Абеляра, которого называл еретиком.

— Чушь! Бессмыслица! — раздраженно вмешался я. — Твой Бернард был просто старым глупцом!

Все головы разом повернулись в мою сторону, а лектор уставился на меня в ужасе:

— Как ты осмеливаешься произносить такое? — спросил он.

— Я осмеливаюсь произносить что угодно, — ответил я более веселым тоном, — потому что подо мной резвый конь.

Некоторые слушатели расхохотались, а один крикнул:

— Здорово сказано, солдат!

— Неужели нет у тебя ни капли почтения? — вопросил лектор.

— Я почитаю всех, кто задает вопросы и ищет честные ответы.

— Да ты философ! — засмеялся кто-то.

— Я странник, ищущий ответов, — заметил я, а потом снова обратился к учителю: — Ты спросил, имею ли я почтение. Так вот, я почитаю истину, но не знаю, что есть истина. Я подозреваю, что есть множество истин, потому-то мне и подозрителен каждый, кто провозглашает, что владеет единственной, воистину истинной истиной.

— Ты еретик! — провозгласил он с угрозой.

— Я язычник, а язычник не может быть еретиком.

— Ты ездишь на мусульманской лошади.

— Моя лошадь никогда об этом не заявляла, но, судя по её поведению в морозное утро, она вообще неверующая…

Раздались подавляемые смешки, и учитель прищурил глаза:

— Ты смеешься над Церковью, — вновь в его голосе прозвучала угроза.

— А кто сказал хоть слово о Церкви? Напротив, я весьма почитаю религию. Мои возражения относятся лишь к тем, кто столь многое отвергает и столь мало приемлет.

— А ты что приемлешь? — крикнул кто-то из студентов. — Скажи, солдат!

— Что я приемлю? Поскольку я мужчина, то очевидно, что я приемлю женщин.

Эта реплика вызвала взрыв хохота.

— В одном моя беда, что у меня нет знакомых в городе.

— Оставайся ночевать, солдат! Мы тебя представим Толстухе Клер!

— У меня есть теория, — возразил я, — которая говорит, что, будучи искателем истины, я должен сам находить себе и ответы, и женщин.

— Скажи нам, солдат, в твоих странствиях выяснил ли ты, круглая земля или плоская?

— Земля круглая, — ответил я, — это было известно и грекам, и арабам. Кстати, это известно и людям Хинда, который очень далеко отсюда.

— Ты сам это узнал, солдат, или говоришь с чужих слов?

— То, что земля круглая, я знаю по собственному опыту, потому что плавал далеко по морю-океану, а что об этом известно арабам, я знаю из разговоров с их наставниками. Что же до греков и жителей Хинда, то я читал их книги.

— Ты умеешь читать по-гречески? — теперь учитель изумился.

— По-гречески, по-латыни, по-арабски, немного по-персидски и немного на санскрите, — сказал я. — И очень многое умею прочесть в сердце женщины.

— Думаю, ты врешь, — проговорил наставник.

— Кто ест перец, — отрезал я, — у того начинает гореть во рту. — Потом добавил: — Вот что, наставник, если уж ты говоришь, что я вру, говори это с мечом в руке.

Тем временем студенты начали подниматься с мест.

— Солдат, близится ночь. Если даже ты не приемлешь нашего совета насчет Толстухи Клер, то все равно пошли с нами, посмотришь, что ещё может предложить Париж. А заодно испытаем местное вино, дабы посмотреть, достоин ли твой вкус твоего остроумия.

— Обязательно, благородные господа! Ведите меня, ведите! Истинный философ никогда не отказывается от девчонки, стакана вина и часа беседы!

Повернувшись к учителю, я сказал:

— Я не собирался проявить непочтения ни к тебе, ни к тому, чему ты учишь; я всего лишь хотел задать тебе некоторые вопросы…

— Вопросы будет задавать епископ, — мрачно ответил он, — и не мне, а тебе!

— Ну, тогда посади его на самого быстрого коня, — заметил я, — иначе придется ему задавать вопросы ветру…

Глава 31

Церковь Сен-Жюльен-ле-Повр была построена на месте старинного укрепленного аббатства, часть которого ещё сохранилась.

У путешественников, прибывающих к воротам Парижа поздно вечером, вошло в обычай проводить ночь в аббатстве, а когда место оказалось занято церковью, — в нескольких гостиницах, возникших по соседству.

Эти гостиницы влачили, однако, довольно жалкое существование, пока на левом берегу Сены не стали появляться различные школы. Большинство наставников этих школ получали патенты у канцлера Нотр-Дам, однако то ли ввиду скученности, то ли желая получить больше свободы для выражения своих взглядов, то ли по ещё каким причинам они переправлялись за реку, покидая остров Ситэ.

Позднее такие патенты выдавал аббат монастыря Святой Женевьевы.

Помещений у этих школ не было, занятия проходили под открытым небом, студенты сидели на принесенных с собой вязанках соломы. Со временем некоторые школы нашли приют в церкви СенЖюльен-ле-Повр, которая приобрела известность благодаря горячим спорам и студенческим дракам.

С появлением школ Левого берега в гостиницы начали стекаться студенты, и, хотя многие из них едва перебивались с хлеба на воду, гостиницы эти, благодаря большому числу постояльцев, держались на плаву.

Надо сказать, среди студентов, пользуясь их положением, одеждой и покровительством церкви, вертелось изрядное число беглых, воров, сводников и головорезов. Студенты терпели их, и некоторые из них сами становились студентами или жили тем, что угождали им.

Эту часть левого берега стали называть университетом, подразумевая в данном случае просто определенную группу людей — студентов и учителей. Вначале студенты сходились в галереях Собора Парижской Богоматери, где и сейчас ещё читались лекции. В университет же отправлялись самые буйные, непочтительные и вольнодумные и, большей частью, — самые мыслящие.