Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

• Название: Иезуитский крест Великого Петра
• Автор: Лев Анисов
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19610-2

В конце XVII века Россия корчилась в родовых муках социальной революции. Ломая и корежа православный московский быт, рождалась буржуазно-крепостническая Российская империя. На алтарь ее величия было принесено много жертв — от стрельцов до царского сына. Разгромом Московской Руси незримо дирижировали иностранные эмиссары — прежде всего иезуиты. Им удалось проникнуть на самый верх и взять под свое влияние царя Петра. Ради победы в борьбе за власть ему пришлось вступить в союз с иезуитами и всю жизнь нести этот тяжкий крест на своей совести. О подводных течениях и тайнах русской политики конца XVII — начала XVIII века новая книга писателя Льва Анисова «Иезуитский крест Великого Петра». Книга написана увлекательно и доступно и будет интересна самому широкому кругу читателей.

---

«Помилуйте, что отвечать ему более, если он с обвинением вполне соглашается, и даже наказание за негодность безусловно принимает, отказываясь от престола?»

Когда читаешь документы, приводимые в исследованиях, невольно напрашивается мысль: а по силам ли было Екатерине Алексеевне додуматься до всего этого? Не вела ли эту хитрую и обворожительную женщину чья-то более опытная рука? Интересно было бы узнать поболее об окружении этой женщины. Возможно, кто-то из историков возьмет на себя сей труд, и мы будем счастливы ознакомиться с ним. У нас ведь много тем, не затронутых в исторической науке. Нет, например, серьезного исследования о Немецкой слободе. А тема тоже немаловажная для познания действительных событий в России на исходе XVII и в начале XVIII века.

Одно можем сказать уверенно: Екатерина Алексеевна, как и всякая женщина, хорошо изучившая нрав своего супруга, без труда управляла его чувствами, могла направить их в нужное русло.

Письмо царь заканчивал следующими грозными словами: «Отмени свой нрав, и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах; ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ, или на письмо, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю».

— Дай знать отцу духовному, что идешь в монастырь по принуждению — ни за какую вину, — посоветовал царевичу Вяземский.

Алексей то и сделал.

Отцу же, на другой день по получении письма, сообщил, что «по болезни не может много писать и желает монашеского чину».

Ответ царевича застает царя врасплох. Впрочем, происходит это, возможно, оттого, что в голове у него не сложился до конца план, как поступить с сыном. Ясно ему и то, что клобук к голове не прибивают гвоздями. А сын молод, умом Бог его не обделил. Нерешительностью отца объясняется и непоследовательность его действий, когда он, получив одно согласие сына; требует от него следующего.

Через неделю отцу уезжать за границу. Именно к этому времени относится рассказ датского посла Вестфалена, о котором мы упоминали ранее и к которому вернемся вновь.

Посол сообщал, что Екатерина, собираясь следовать за супругом за границу, боялась оставить в России Алексея, который в случае смерти Петра овладел бы престолом во вред ей и ее детям; поэтому она настаивала, чтобы царь до отъезда из Петербурга порешил дело царевича; он не успел этого сделать, вынужденный уехать раньше. Мы привели рассказ посла дословно, как он излагается в «Русском биографическом словаре».

Отец навестил больного сына, сказал при прощании:

— Это молодому человеку не легко; одумайся, не спеши, потом пиши ко мне, что хочешь делать, а лучше бы взяться за прямую дорогу, нежели идти в чернецы. Подожду еще полгода.

И вновь одно «но». Первым его заметил М. П. Погодин.

«Тягостно предполагать в нем лицемерие; не говорил ли он искренно? Так к чему же было говорить! На что были Петру отвлеченные обещания: буду стараться, буду исправляться, буду заниматься. Возьми его с собою просто, и заставляй делать что угодно».

Царь уехал. За ним последовал вскорости в Карлсбад А. Кикин, обещав найти царевичу место в чужих краях. Еще в предыдущую поездку Алексея Петровича за границу его друзья советовали задержаться с возвращением на родину, потянуть время. Авось да что-либо выйдет. Авось, с грустной иронией замечает Погодин, входило в планы царевича и его партии, точно как и в план царя со своими наперсниками. Авось царь умрет, думали одни; авось царевич как-нибудь попадется и сам причинит себе гибель, думали другие.

Внешне же все шло достойным образом. Велась переписка между царем и его сыном. Сообщал Алексей Петрович и матушке о здоровье братца и сестриц. Интересовалась и царица здоровьем детей царевича.

Вяземский между тем просит брата Семена отыскать в своих московских бумагах купчие на Евфросинью и Ивана Федоровых. Купчие Семеном не найдены.

XVIII

В конце сентября из Копенгагена приехал царский гонец и вручил Алексею Петровичу третье письмо с требованием либо постричься в монахи, либо ехать к отцу, на войну.

«Неужели Петр хотел, чтобы царевич приехал и вдруг принялся за войну? Какую важность, какое значение имело б это насильственное занятие? Ясно, что Петр не имел в виду такого неблагонадежного исправления, а говорил, чтобы сказать что-нибудь, и вызвать какие-нибудь новые обстоятельства поудобнее, — пишет историк, — это новый ход в шахматной игре, а может быть, и обстоятельства были уже подготовлены, и ход вел к мату».

Так и хочется высказать свою догадку: а не умышленно ли было предоставлено время для обдумывания своих действий и принятия решения Алексею? И не рассчитан ли за полгода разлуки его ответ и вероятные действия?

Царевич явно опасался за свою жизнь.

В Вене он скажет Шенборну:

— За год пред сим отец принуждал меня отказаться от престола и жить частным человеком или постричься в монахи; а в последнее время курьер привез повеление — либо ехать к отцу, либо заключиться в монастырь: исполнить первое значило погубить себя озлоблением и пьянством; исполнить второе — потерять тело и душу.

Вероятно, Кикиным было найдено убежище для Алексея, и потому он принимает решение: бежать. Отцу он напишет, что едет к нему, но после Данцига исчезнет.

В новой столице узнают о скором отъезде Алексея Петровича за границу, к отцу.

— Где ты оставишь Евфросинью? — поинтересовался Меншиков.

— Я возьму ее до Риги, а потом отпущу, — ответил царевич.

— Возьми ее лучше с собою, — заметил князь.

Что за странность: давать совет, который заведомо вызовет гнев у государя? Кто-кто, а Меншиков знал, что с царем шутки плохи. На что же он рассчитывал и мог ли без ведома Петра советовать Алексею брать с собой чухонку? И не прав ли М. П. Погодин, писавший, что князь советовал, надеясь на Петра, будучи уверен, что не подвергнется его гневу за свой предательский совет?

Евфросинья Федорова сыграла роковую роль в деле царевича. Косвенные данные говорят о том, что она была человеком, доверенным Меншикову. Иначе чем объяснить тот факт, что из главных лиц, привлеченных по делу Алексея Петровича, она, одна из немногих, избежала застенка и не была предана суду? Забежим немного вперед и сообщим, что через некоторое время после кончины царевича, именно 5 июля 1718 года, на докладной выписке о колодниках появится царская резолюция: «Девку Евфросинью отдать коменданту в дом и отпускать со двора со своими людьми».

Перед отъездом из Петербурга царевич посетит сенат, простится с сенаторами. Они выразили ему свое сочувствие. Покидая залу, наклонившись к Долгорукову, Алексей Петрович шепнул на ухо:

— Пожалуй, меня не оставь.

— Всегда рад, — отвечал Яков Долгоруков, — только больше не говори: другие смотрят на нас.

Александр Данилович напишет в тот же день письмо государю о скором отъезде царевича из России.

В хмурый сентябрьский день карета царевича тронулась в путь. Алексей покидал Петербург в сопровождении Евфросиньи, ее брата и служителей: Носова, Судакова, денщика Петра Мейера (умрет в крепости 5 сентября 1718 года).

Миновали Ригу. Не доезжая Митавы, в дороге встретились с теткой царевича, Марьей Алексеевной. Она ездила лечиться в Карлсбад и теперь возвращалась домой. Царевна любила племянника. Разговор между ними шел сердечный. Говорили о матери, отце. Не любила Марья Алексеевна, как и сестры ее София, Марфа и Екатерина, Петра. Не по душе ей были его нововведения, немцы близ престола. При Марье Алексеевне теперь служил, кажется, Кикин. Держала она связь с Суздалем. Натура деятельная, волевая, царевна, как и многие другие из русской знати, желала видеть на престоле Алексея, потому говорила с ним откровенно. Давала советы. Сказала при прощании:

— Я тебя люблю и всегда рада всякого добра, не много вас у нас; только б ты ласков был.

(Царевна Марья Алексеевна подвергнется допросам и заключена будет, в Шлиссельбургскую крепость 2 июля 1718 года.)

Больно было за мать, тетку, за новые многочисленные мытарства. Не потому ли в письме к Афанасьеву царевич напишет, что возвращаться не хочет «для немилости вышних наших». (Афанасьев 8 декабря 1718 года будет казнен близ гостиного двора у Троицы. Ему отсекут голову.)

В Митаве Алексей Петрович встретился с Кикиным.

— Поезжай в Вену, к цесарю, — говорил тот, — там не выдадут. Сказывал мне Веселовский, что его спрашивают при дворе: за что тебя лишают наследства? Я ему отвечал: знаешь сам, что его не любят; я чаю, для того больше, а не для чего инаго. Веселовский говорил о тебе с вице-канцлером Шенборном, и по докладу его цесарь сказал, что примет тебя, как сына: вероятно, даст денег тысячи по три гульденгов в месяц.