Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

• Название: Поп Чира и поп Спира
• Автор: Стеван Сремац
• Издательство: Государственное издательство художестанной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

---

В эти дни Сида просто преобразилась: воплощённая кротость, мягкая как воск, она никого не бранила, даже Жужу, а только советовала. «Добром, — твердила она, — всегда можно добиться больше, чем злобным криком».

— Ну-ка, Жужа, дитя моё, сбегай, если нетрудно, принеси картошки из погреба! — просила она кротко, отдавая распоряжения Жуже.

В эти дни матушка Сида непрестанно шептала молитвы, даже когда, помогая Юле и Жуже, чистила вместе с ними картофель.

— О боже, боже! — шептала матушка Сида. — Только избави нас от этой напасти — и больше подобного никогда не повторится! Больше, господи, не будем тебе досаждать!

А Юла помогала матери по хозяйству, украдкой поглядывая на её озабоченное лицо.

Юла тоже многое претерпела в те дни. Её мысли были только наполовину здесь, в отчем доме, у плиты, а наполовину где-то далеко, на другой улице, возле мастерской, над дверью которой висит белое полотенце и покачивается латунный тазик. Читатели догадаются, что не кто другой, как Шаца, был предметом её мыслей, как и она была предметом размышлений Шацы. Они не виделись уже больше недели, ибо матушка Сида попросила Шацу потерпеть эти несколько дней до возвращения отца Спиры и даже не проходить по их улице. Вот почему Шацы не видать уже больше недели. И дожди прошли, и подсохло уже, и сапоги вернулись из починки, а его все нет как нет. Юла думала о нём и причесывалась в те дни так, как он любил, — от этого у неё становилось немного легче на душе. Да и Шаца порадовался, увидев это. Не мог он обуздать своё сердце, не выполнил наказа госпожи Сиды и прошёлся разок по их улице, — тогда и увидел он, как красиво причесана Юла, поздоровался с ней, и она ему кивнула так мило и показала на причёску. И это до того растрогало Шацу, что он в блаженном умилении долго-долго думал о Юле и, до глубокой ночи перелистывая «Песенник», перечитал и перепел множество песен; и наконец, придя в поэтическое настроение, сочинил песню и с оказией, тайно от матушки Сиды, передал её Юле.

В песне воспел он свою прогулку и блаженное чувство, охватившее его, когда он увидел свою красавицу в окне. Проклиная злосчастья, препятствующие их встречам, он утешал себя тем, что это не может тянуться долго, так как она помнит его, думает о нём и причёсывается по его вкусу. Особенно хорош конец песни:

Волосы вы уложили
Зыбью морской рядами,
Локоны вы завили
Мелкими завитками, —
Фрайлица, вы причесались
По моему желанью.
Редко осуществлялись
Пылких сердец мечтанья.
Я ль не счастливец? Всё это —
Золото кос, румянец
Щёк — столь прекрасного цвета…
Сердце пустилось в танец,
О любезная Юла!
Всё это будет моё!
Всё это будет моё!

Юла несколько раз украдкой прочла в кладовой это стихотворение и в первый же день выучила наизусть. Ею также овладело поэтическое и певучее настроение; она беспрестанно декламировала про себя эти стихи или вполголоса напевала известную песенку: «Приди, милый, дай сердцу волю; пройдись, милый, по той улице, взгляни, милый, на моё оконце». Слова эти, жалостливые и утешительные в то же время, не выходили у неё из головы.

Гораздо веселей и счастливей была в эти дни недавняя подруга Юлы — Меланья. Жених проводил с нею целые дни. Едва окончатся школьные занятия, он бежит к ним, — так приятно ему посидеть в кругу будущей своей семьи. Мама мастерит коврик из разноцветного тряпья, Меланья вышивает свою монограмму на салфетках, а Пера читает им вслух или рассказывает о своей жизни в годы ученья — о том, сколько наук он постиг, сколько раз заря заставала его за книгой, об экзаменах и их трудностях, а то вспоминает разные приключения, когда ему случалось бывать на краю гибели и на волосок от смерти. А они слушают его, затаив дыхание, и только после чудесного спасения вздыхают свободно и просят больше не рассказывать таких страшных вещей, действующих на их слабые нервы. Или втроём обсуждают план будущей квартиры и обдумывают, как расставить мебель. Окнами на улицу будут у них выходить две комнаты или одна; окнами во двор — ещё две (а пожалуй, вначале достаточно и одной); потом кухня и комната для прислуги. Из столовой дверь ведёт в кухню, а из кухни в чулан и в комнату для прислуги (и тогда уже всякий чёрт не притащится в дом). В этих комнатах они принимаются размещать обстановку: столы, стулья, кровати, диваны, шкафы, буфеты и тому подобное. Всё в доме уже расставлено по местам (пока ещё мысленно), неизвестно только, что делать с громоздким, весьма неказистым, но очень удобным шкафом старинного, очень старинного фасона, — был он, должно быть, времён в бозе почившей Марии-Терезы, а вероятнее всего — помнил ещё переселение сербов в эпоху патриарха Чарноевича, так как рассказывали, что этот шкаф неоднократно переходил из рук в руки — то к Ракоциевым куруцам[98], то к монастирлианским сербам[99], пока не сделался окончательно достоянием сербского народа. Девятый или десятый раз попадал он в списки вещей, предназначенных в приданое, и бог знает, в чьих только руках он не побывал и у кого ещё побывает. Судя по прочности и солидности работы, он достанется ещё многим невестам и попадёт во многие дома; «зуб времени», казалось, был бессилен перед ним, как зуб старика перед твердым орехом. Был он очень удобный и вместительный, но притом так неуклюж и смешон, что всякий, кому его предлагали купить, разражался смехом, вместо того чтобы осведомиться о цене. (А ведь есть предметы, от которых человек не в силах отделаться, как багдадский купец Абу Казем Тамбури у Доситея от своих старых шлёпанцев!) Вот почему молодым людям приходится тратить так много времени на обсуждение, куда его поставить, чтобы он не бросался в глаза посетителям.

И как раз в этот именно вечер, в пятницу, когда они так беседовали, вошёл отец Чира, волоча за собою ящик с покупками.

— А-а-а! — вырвалось у всех.

— Ну, как дела? Не ждали? — спрашивает Чира, вслед за которым ворвалась волна свежего, холодного воздуха, отчего в комнате сразу запахло сеном и навозом.

Все заволновались. Меланья тотчас бросила работу и кинулась рассматривать покупки.

— Что вы мне купили, папа? Ничего не забыли?

— Ну, Чира, как? — нетерпеливо спрашивает матушка Перса. — Получил тот по заслугам?

— Всё, всё, точно по инструкции купил, — отвечает Чира Меланье.

— Так как же?.. — повторяет вопрос попадья.

— Потом, немного погодя… всё узнаешь.

— Получил ты удовлетворение? — спрашивает матушка Перса, которая совсем недавно, недели за две, за три до этого пополнила свой и без того богатый словарь ещё и этим словом.

— Да погоди ты, господи… дай отдышаться! — просит отец Чира. — Свалится человек, как говорится, с груши, и то отдувается, а каково же мне после такой дороги? Погоди…

— Ах, папа, ум готес вилен[100], — возглашает Меланья, рассматривая рисовую пудру, — что вы наделали! Такая грубая пудра!

— Ну, что есть, то есть, не я её молол! Какую заказала, такую и купил.

— Нет, душенька, — говорит матушка Перса, пробуя пудру на ощупь, — не грубая, это лицо у тебя очень нежное, потому так и кажется.

— А зачем тебе это? — спрашивает её Пера.

— Ах, не мешайся в наши дела! — говорит Меланья, легонько и нежно ударяя его по руке.

— А разве не лучше, чтоб лицо было натуральным, каким сотворил его господь бог? — спрашивает Пера.

— Ах, я хочу быть для тебя и белее и красивее всех, всех женщин! — говорит Меланья и украдкой гладит его по щеке. — Все вы, мужчины, нас порицаете, делая вид, что это вам не по душе, однако все с удовольствием оглядываетесь, как только заметите что-нибудь этакое…

— Ну вот… — говорит поп Чира, доставая из ящика покупки, — вот и тебе, мать: как видишь, и тебя не забыл… Впрочем, сама угадан, что я тебе привёз! — требует он и прячет покупку.

— Ах, мама, сюрприз! А-а-а!

— Уж не очки ли купил?.. То ли зима и рано смеркается, то ли ещё что, только стала я рано откладывать вязанье, — пригодились бы, пожалуй…

— Ах нет, мама! Зачем тебе очки? Кого тебе суждено было увидеть, ты увидела много лет назад. Ха-ха-ха!

— Уж не молитвенник ли?

— Нет, не это… Ну, не стану тебя мучить… — говорит отец Чира и протягивает ей ботуши.

— О, ботуши! Как приятно будет зимой! А сколько ты заплатил? — спросила она, измеряя их. — Пядь и три пальца в длину, пять в ширину. Как раз. Сколько стоят?

— Три с половиной.

— Ассигнациями?

— Какими ассигнациями?

— Сребра! Ах, какая досада! Обманули тебя, прохвосты! Я бы, конечно, дешевле купила… Не умеешь ты, Чира, торговаться.

— Можно вернуть, торговец обещал принять…

— Ну, пускай уж, что там! — говорит попадья и с удовольствием поглядывает на новые ботуши, сравнивая их со старыми на ногах. — А у кого ты фланель покупал?

— Э, почём я знаю! Не посмотрел на фирму.