Сергей Черепанов - Кружево

• Название: Кружево
• Автор: Сергей Черепанов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Сказка
• Год: 1983

Новый сборник сказов и сказок старейшего уральского писателя.

---

Умылся Кирюха болотной водой и побежал в урочище к Чомору:

— Научи, дядя, как же справиться с мужиком?

— Кабы я знал, то не стал бы с тобой, бездельником, связываться, — обругал его Чомор. — Видно, у него наука нашей сильнее...

И не стал бы он дальше приневоливать своего племянника, но стук топора-саморуба уж до логова доносило. В густых черноталах появились просветы.

Призадумался старый бес: надо спешить!

— Дам я тебе, племянник, пучок сон-травы. Подкарауль Первопутка, изловчись, подкинь ему в еду этого зелья, уснет он, а ты, тем временем, топор-саморуб укради!

С этим пучком сон-травы залег Кирюха в кустарнике, начал выжидать, покуда стемнеет. Страшно ему было при виде топора-саморуба, но и зависть брала: ух, натворил бы делов, кабы им завладеть! Всех бесов и бесовок подчинил бы себе и даже старого Чомора загнал бы в болото: сиди там, помалкивай!

Допоздна топор-саморуб валил чернотал и кустарники, а Устин Первопуток вслед за ним чащу собирал, укладывал в кучи и граблями сгребал трухлявый валежник.

Когда сумерки окутали лес, отозвал он к себе топор, воткнул в пенек, развел костер и принялся похлебку варить.

Немного ума Кирюхе понадобилось отманить мужика от костра. Только по-заячьи поверещал, будто в капкан угодил. Устин сразу побежал выручать из беды. Похлебку-то без присмотра оставил. Кирюха тем и воспользовался, подкинул в нее сон-травы и обратно в кустарнике спрятался.

Зайчишку Устин не нашел, а потом, наевшись похлебки, вскоре уснул. Костер погас, от него дымок еле курился, зато топор-саморуб на пеньке засветился, как ясный месяц в полуночном небе.

Подскочил к нему Кирюха, хвать-похвать за топорище — ладони обжег. Обмотал руки тряпицей и опять за топорище схватился, поднатужился, рванул на себя — от пенька корневище поднялось, оплело ему ноги, через поляну к старой березе откинуло. Та сучками его подхватила, раскачала и перекинула дальше. И понесло Кирюху по вершинкам леса, где броском, где кувырком, покуда не упал он в болотную топь по самые уши.

С той поры и торчит там безвылазно.

А то место названо Кирюхиной топью.

БАБА ОХА

Приблудилась она в деревню незвано-непрошено, откуда-то из дальних мест. Лицо скуластенькое, волос темный, глаза чуть раскосые. Не молода — не стара, а так, середка на половинку.

Стояло на дворе глухозимье. Морозы трескучие. Красное солнышко в рукавицах. Пурга и бураны везде наметали сугробы. От снега на дорогах убродно. Не пройти, не проехать.

Люди дивовались потом: то ли, мол, она с неба свалилась, то ли ветром ее занесло? И как же, мол, не замерзла в пути? Обута в худые опорки на босую ногу, на плечах телогрейка — дыра на дыре.

Думали, безродная нищенка. Может, стряслась у бабы беда, осиротела кругом, некуда голову приклонить, вот и подалась попрошайничать.

Но сразу же с приходу купила она у Еремея Филатыча старую избешку и поселилась в ней. Для житья место было неловкое, на краю деревни да на семи ветрах. Насквозь продувало. Печку хоть топи, хоть не топи — одинаково не согреться. Без привычки ни вздремнуть, ни заснуть, тем боле на голых полатях.

Мало времени погодя, как обосновалась она, стали жители поговаривать: промышляет-де баба знахарством. Подглядел кто-то, как она разные взвары готовит.

Всяк по-своему строил догадки. Не знамо ведь было: на пользу это или во вред?

И как ее звать-величать, она не назвалась. А так в деревне не принято: хоть горшком назовись, лишь на имячко отзовись.

Кабы не ушлые ребятишки, осталась бы она, как некрещеная. Они сразу пронюхали: вот где можно сдобной шанежкой поживиться, сладкой кралечкой угоститься! И целой оравой в избу к ней набегали. По лавкам рассядутся, пока хозяйка готовит стряпню, чего-нибудь ей колготят, как у родной тетки в гостях, а она, нет чтобы их присмирить или на улицу вытурить — рада-радехонька.

— Ох, птенцы! Ох, дитятки ненаглядные! Ох, ладюнушки!

Все ох да ох! От того и прозвали ее ребятишки Бабой Охой. Не в укор, не в обиду, а мирно и ласково, за доброту.

Добрый человек всякому мил. Вслед за ребятишками начали навещать Бабу Оху девки и бабы. Девкам надо красоту на себя наводить. У одной волосы из косы выпадают, у другой румянец на щеках не играет, у третьей веснушки на лице, не то бородавки. Женихи обходят таких. Бабы шли с другими прикуками. У одной младенец криком исходит, у другой мужик простудился, у третьей старики животами измаялись.

Взвары и снадобья Бабы Охи снимали разные хвори и боли, а пуще того, она каким-то словом владела. Что сказывала, то и сбывалось.

Пришла к ней Фимка Окулова и давай реветь.

— Усы на верхней губе растут, как у парня. Стыдобушка ведь.

Баба Оха взяла ее за подбородок рукой.

— Никаких усов у тебя нет и не будет!

— Да есть же! Неужто не видишь?

— А ты сама посмотри. Эвон зеркало на простенке.

Та своим глазам не поверила: лицо стало чистое, даже родимое пятнышко со щеки будто смылось.

И уж совсем диво-дивное случилось с Аверьяном Кондратьичем. Долго маялся он с правой рукой. Обвисла она и перестала служить: чтобы щей похлебать, ложку брал левой рукой, да и по домашности уже не мог управляться. Надоумила его жена побывать у знахарки.

Баба Оха подергала его за висячую руку, пристально Аверьяну в глаза посмотрела.

— Небось, ты, Аверьян, заленился?

— С чего взяла? — осердился тот. — Сроду лень не приставала ко мне.

— Ну, коль не ленивый, так пойди во двор, наколи мне дров и сложи их в поленницу! Эвон возьми топор у порога!

Тут рука у него шевельнулась, почуял он силу в ней, схватил топор и побежал дрова колоть да в поленницу складывать. Наработался, обратно в избу зашел, из кошелька деньги достал.

— Сколь же тебе заплатить, Баба Оха? Не поскуплюсь!

— Не за что, Аверьян! — отклонила та. — На другой раз сам хвори не поддавайся...

И ни гроша не взяла. Не то, что другие знахарки. А их тут, в деревне, хватало. Любая старуха, уж сама-то согнутая в дугу, бралась пользовать мужиков и младенцев. Лишь бы на чужой беде поживиться. Бабка Кукариха лечила нашептываньем. Бабка Савельевна из суровых ниток узелки вязала, сухим веником парила и кышкала, чтобы хворь прогнать: «Кыш, кыш, проклятущая! Беги из избы и дорогу забудь!» Потом дары принимала и сама себя возвеличивала: «Уж вернее моего средства нету нигде!» Так и вошло у деревенских в обычай — не ходить к знахаркам с пустым кошельком.

Баба Оха за свое же добро накликала беду на себя. Поползла по деревне молва про нее: ведь должна брать дары, а пошто не берет? Ладно ли так-то? Не дурное ли чего-то замыслила? Вот-де войдет к людям в доверие, дождется подходящего часу и... невесть что сотворит!

Пуще всех об этом судачили Кукариха и бабка Савельевна.

Та же Кукариха даже уряднику донесла:

— Господин урядник, эт куда же ты смотришь-то? Поселилась в деревне чужая баба, людей смущает, как бы не влетело тебе от начальства?

Урядник был видом грозный, но умом недалек. Усы отрастил до ушей, наел брюхо, будто арбуз проглотил. На боку — сабля в ножнах. За малую провинность сажал мужиков в холодную каталажку.

Затопал на старуху ногами.

— Пошла вон! Без тебя забот полон рот!

Как раз перед приходом старухи получил он от высшего начальства дурное известие: убег опасный злодей, коего надо непременно поймать и сопроводить обратно на каторгу. Злодей этот, ни много ни мало, супроть царя замышлял. Дальше начальство предписывало — учинять строгий допрос всякому, кто явится в деревню без казенного вида на жительство, а короче сказать, держать ухо востро и в оба глаза глядеть.

Выпроводил он Кукариху, а сам спохватился:

— Кажись, старуха не зря наговаривала. Поселилась пришлая баба, никого не спросилась. Не с умыслом ли выбрано место? Не затем ли, чтобы встречать и провожать беглецов?

Как это ему ударило в голову — испугался:

— Влетит от начальства, ежели упущу...

Поахал, поохал, а все ж таки надо было дело поправить, как-никак показать себя верным служакой. Послал стражника.

— Хоть таском, хоть волоком немедля предоставь бабу ко мне на допрос!

Ушел стражник. И вот нет его, нету и нету. Уж вечерело, когда он чуть не на карачках приполз.

— Господин урядник, к ее избе ни пешему, ни конному подойти невозможно. Кругом сугробы, и весь двор вроде кружится...

— Быть не может! — осерчал урядник. — Накажу, коль соврал.

Приказал подать верхового коня и сам туда поскакал.

Баба Оха в тот день была не одна. Еще прошлой ночью постучался к ней в окошко прохожий. Вышел он из лесу украдкой и даже в избе не сразу отошел от порога, покуда не осмотрелся вокруг. Бородой оброс. Заморен. Испростужен. От слабости пошатнулся, как тростиночка на ветру. Одежа на нем вся казенная. По ней-то Баба Оха враз угадала: убеглый мужик!

— Не прогоняй, хозяйка! — попросил он. — Экая стужа на улице. Сколь можешь, напои, накорми, дай хоть часок обогреться и к городу путь укажи. Заблудился я, а на торные дороги нельзя выходить.