Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

• Название: Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Этот роман — откровенная правда о необыкновенных приключениях известного российского ученого и изобретателя. Жизнь этого человека удивительным образом прошла через калейдоскоп исторических эпох. Детство с унижениями, издевательствами, а затем и местью за это; позже — спорт, секс, браки и разводы, обильные возлияния, встречи со знаменитостями, любовные истории. Наука и мистика, загадочные происшествия, розыгрыши и авантюры, наконец, просто хулиганства — ничто не было чуждо нашему герою. Это и многое другое настолько круто замешано в одном человеке, что на его примере можно составить обобщенный портрет целого поколения, активно влияющего на современную жизнь. И еще — прочтя этот роман, вы с удивлением узнаете, сколько неожиданных "скелетов в шкафах" может тайно храниться у ваших вполне добропорядочных и респектабельных знакомых.

---

Устроились в гостинице «Урал» в двухместном номере. Я тут же побежал в Минвуз, и по паспорту получил мой диплом кандидата наук. Корочки покупать не стал — так носить удобнее и меньше места занимает.

Таня снова работала в утро, я вечером созвонился с ней и уговорил ее приехать к нам в гостиницу. К ее приезду мы с Хвингией были уже хороши. Михаил Владимирович, человек очень строгих нравов, признался мне, что так сильно выпил впервые.

Был уже первый час ночи, когда мы стали выяснять, как быть с Таней. Почему-то к нам не зашла «проверяльщица» в 11 вечера, и мы потеряли счет времени. К Тане было ехать уже поздно, да и я был сильно «выпимши». Мы с Таней стали ложиться вместе, но Хвингия запротестовал:

— А если придут проверять, а ты лежишь с женщиной? — сурово спросил он, и предложил лечь к нему в постель.

— А если придут проверять, а я лежу с мужиком, это лучше? — парировал я.

В результате, Хвингия заснул на своей постели, а мы с Таней на своей. Утром все-таки нас заметили дежурные и пожурили. Но мне было все равно, так как я ушел жить к Тане, а Хвингия остался один. Ему очень понравилась Таня, и он назвал меня аморальным типом, за то, что я «обманываю» и жену и Таню.

Как мне рассказывали общие знакомые, Михаила Владимировича уже нет в живых. Он стал академиком Грузии, но жуликом так и не смог стать. Поэтому, в трудные для Грузии 90-е годы, он умер, почти что от голода и недостатка лечения. Так, по крайней мере, мне рассказали, а как было взаправду, я и не знаю.

Ну, а пока, вернувшись в Тбилиси с победой, я получил должность старшего научного сотрудника с зарплатой 210 рублей. Должность была пока установлена по директорскому приказу, а по конкурсу меня так и не выбрали. Но об этом отдельно.

Международный съезд в Сухуми

В июле 1966 года состоялся международный съезд по теории машин и механизмов в столице Абхазии — Сухуми. Героем съезда был его организатор и душа — академик Иван Иванович Артоболевский, фактический создатель этой науки. Открытие съезда проходило в красивом и по архитектуре, а особенно по местоположению, Институте Субтропиков. Он возвышался на горке, между морем и облаками, и Иван Иванович, стоя на возвышенном плацу, окруженный рукоплещущей толпой, поднимал руки над своей львиной головой, и, глядя в небо, потрясал ими. Поистине фантастическое зрелище — фигура Артоболевского с поднятыми руками, как бы повисала между небом и морем на фоне пальм, эвкалиптов и цветущих олеандр на горке. Это был звездный час маститого ученого, всемирное признание созданной им науки, да еще в месте, напоминающем древнегреческий Олипм.

От нашего института на съезд поехало все руководство во главе с академиком Трили, а также — Хвингия, Маникашвили и я. Я написал доклад по теории и испытаниям гибридной силовой установки, изготовил демонстрационные плакаты, но делать доклад поручили начальнику отдела — Маникашвили.

Геракл, с пренебрежительным видом спросил у меня пару вопросов по плакатам, в частности, про длинную формулу с интегралом. Он любил шутить: «В дифференциалах я еще разбираюсь, а в интегралах — ни черта!». Имелся в виду дифференциал автомобильный, а не математический, в чем, собственно, и состояла шутка. На плакате же был изображен так называемый эллиптический интеграл, и Геракл несколько раз повторил это название, чтобы не забыть.

Я развесил плакаты совсем не в последовательности изложения доклада, причем плакат с эллиптическим интегралом повесил первым. В этом была моя маленькая шутка, превратившаяся в большой конфуз для Геракла.

Доклады проходили в большом актовом зале. Трили хотел «поразить» международную общественность эффектной теоретической работой, давшей и практический «выход», что бывает нечасто. Авель Габашвили, Хвингия и я сели в первом ряду и приготовились слушать. Вел собрание академик Трили, сидевший в Президиуме.

Наконец объявили наш доклад и Маникашвили с пренебрежительной улыбкой маститого «мэтра» вышел на трибуну. Вышел — и стушевался. Он не знал с чего начать. Долго топтался у плакатов, повернувшись спиной к залу, и, видимо, вспомнив что-то, обернулся к нам лицом, посеревшим от ужаса. Он обвел указкой длинную формулу на плакате и прерывающимся голосом проговорил в микрофон: «Эллиптический интеграл!». Зал замер от неожиданности, и было слышно, как переводчик перевел для кого-то эту фразу на английский.

— Идиот! — уже без стеснения, громко проговорил сидевший со мной Авель. Он обменялся взглядами с обеспокоенным Тицианом в Президиуме и указал пальцем на меня.

— Прошу прощения у уважаемого собрания, но ввиду недомогания докладчика, мы просим выступить молодого кандидата наук Нурбея Гулиа, автора устройства, о котором идет речь в докладе! — сообщил в микрофон Трили, и Геракл, пошатываясь, сошел с трибуны. Сел он, почему-то, на мое место. Было видно, как Авель отодвинулся от него, как от зачумленного.

Я с удовольствием доложил о моем устройстве, упирая не столько на теорию, сколько на его практическую эффективность. Мне надо было, в первую очередь, дать его рекламу на заграницу. Но я зря старался. В зале присутствовали только теоретики, и основные вопросы ко мне были по методам составления и решения дифференциальных уравнений движения агрегата и по тому же злосчастному эллиптическому интегралу.

— Ну, что, разметал бисер не перед тем контингентом? — проворчал Авель, когда я, потеснив Геракла, сел на свое место. Это же теоретики, им наплевать на твою экономию бензина. Лишь бы эллиптический интеграл решить побыстрее!

Вечером должен был состояться, как нам его назвали «а ля фуршет» в ресторане «Амра», что по абхазски означает «Солнце». Ресторан располагался на бывшем причале, выходящем далеко в море. Академики и иностранцы были приглашены в особый зал с сидячими местами, а нас, включая и дирекцию института, запустили в общий зал.

Я до сих пор побаиваюсь слова «фуршет» после того, что довелось мне увидеть в ресторане «Амра». Солидные деды и тетки, уж не менее профессоров рангом, расталкивая друг друга, бросились к столу. Наметанным глазом мгновенно определялись самые дорогие напитки, в основном, марочные коньяки, разливались в стаканы, которые тут же залпом опустошались. О закуске речи не шло — нужно было сперва расправиться с дорогими напитками, которые закончились мгновенно. Потом уже стали уничтожаться закуски в той же последовательности — бутерброды с черной, потом с красной икрой, балык из семги, форели и так далее. Всякие там салаты и винегреты остались на потом, когда стали уже доставать бутылки, принесенные за пазухой.

Мы, как зачарованные, смотрели на эту поспешно пьющую и жующую толпу ученых, как в фильме, прокрученном с повышенной скоростью. Нечто подобное я видел в фильмах с участием Чарли Чаплина. Пожилые люди, изголодавшиеся за годы индустриализации и коллективизации, войны, вечного «дефицита», забыв все свои ученые степени и звания, накинулись на «халявные» еду и питье…

Мы, не притронувшись ни к чему (да нам и не дала бы это сделать обезумевшая толпа!), пошли в соседний ресторанчик «Диоскурия», где мы спокойно поужинали, вволю попив белого «Псоу» и розового «Лыхны» — абхазские сладковатые слабенькие вина.

После окончания съезда нас — представителей Тбилиси и некоторых, уж не знаю по каким критериям выбранных, российских ученых, пригласили в дом, вернее во двор, кого-то из местных ученых. Там был накрыт настоящий абхазский стол с местным тамадой. Правда, его быстро сменил блестящий эрудит-ученый и писатель, сотрудник московского института Машиноведения (ИМАШ), профессор Арон Ефимович Кобринский. Позже Арон Ефимович уедет в Израиль и умрет в США, а пока он, брызжа сверкающим юмором, провозглашал свои тосты.

Юмор Кобринского был хоть и блестящим, но злым, и я, набравшись наглости, стал понемногу поддевать мэтра. Затем ко мне подсел профессор из Ленинграда Владимир Калинин, тоже посчитавший нужным «повозражать» тамаде. К нам присоединился и Константин Васильевич Фролов, нынешний директор Института Машиноведения, вице-президент РАН, академик, а тогда еще молодой кандидат наук, и мы втроем организовали «оппозицию» Арону Ефимовичу.

Но поистине «смертельный» удар ему нанес, как ни удивительно, Авель Габашвили, тоже недовольный «шуточками» Кобринского. Под конец ужина тамаде, по кавказскому обычаю, преподнесли голову жареного поросенка, лежащего в центре стола. По обычаю же, тамада должен был поцеловать эту голову в пятачок. Странный, но общеизвестный обычай, и Арон ничего не мог поделать — пришлось еврею поцеловать поросячий пятачок. «Мерзость это для вас!» — так поучал Моисей в своем пятикнижьи евреев общению со свинским родом. И когда, превозмогая «мерзость», Арон все-таки целовал поросенка в пятачок, Авель громко выкрикнул: «Горько!».

Арон отбросил поросячью голову, и, обернувшись в сторону выкрика, яростно спросил: «Кто?». Но в ответ раздались лишь аплодисменты и смех. Пришлось ему тоже улыбаться и превратить все в шутку. Но обиженный Арон, потом долго спрашивал у всех знакомых, включая и меня: «Ты крикнул «горько?». Ответ был, разумеется, отрицательным. А Авеля он и не спросил, так как был с ним незнаком.