Сэм Тэйлор - Амнезия

• Название: Амнезия
• Автор: Сэм Тэйлор
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31761-5

Джеймс Пэдью счастливо и спокойно живет в Амстердаме. Однажды он ломает ногу и из-за гипса какое-то время вынужден сидеть дома. Эти дни в конечном счете меняют всю его жизнь. Джеймс становится одержим собственным прошлым — точнее, тремя годами из прошлого, о которых он не помнит ровным счетом ничего.

Вернувшись в город, где провел эти три года, Джеймс поселяется в своем старом доме и случайно находит в тайнике рукопись девятнадцатого века. Трагическая история, рассказанная в ней, странным образом перекликается с относительно недавними событиями. Обманчивые проблески утерянных воспоминаний, реальность и вымысел, судьба и случайность сплетаются в тугой клубок противоречий, распутать который кажется невозможным…

«Амнезия» — захватывающий роман от одного из самых многообещающих молодых авторов Британии.

---

В ту ночь мы с Ингрид занимаемся сексом трижды. Утром она спрашивает, когда я уезжаю. Я отвечаю, что еще не решил.

— Если останешься в Амстердаме до вечера, может быть, позвонишь мне? — спрашивает она на прощание и уходит, а я снова засыпаю.

Я остаюсь в квартире Ингрид до ее прихода. Прибираюсь, готовлю ужин. Увидев меня, Ингрид смеется, и мы начинаем целоваться. Я говорю, что никуда без нее не уеду.

— И как же ты выкрутишься? — спрашивает она очень серьезно.

— Украду тебя. Засуну в рюкзак, и все дела.

— Там неудобно.

— Тогда придется мне остаться здесь.

— Гм, а как же мой жених?

— Скажи ему, что расторгаешь помолвку.

Ингрид недоверчиво усмехается.

— Ты не шутишь?

— Нет.

Длинная пауза. Ингрид смотрит на меня удивленно.

— Ладно, — вздыхает она.

И это все.

Моя жизнь меняется в одночасье. Утром я встаю одним человеком, а спать ложусь другим.

Несколько недель я словно парю в воздухе, а затем без боли и сожалений медленно опускаюсь к земле.

Чем я занимался эти первые недели? Да почти ничем. Ингрид работала, а я проводил время по собственному усмотрению. В основном болтался по городу и наслаждался своим счастьем. Помню, что погода стояла превосходная. Обычно я просыпался рано, и мы занимались любовью. Потом завтракали, она уходила, а я снова заваливался в постель. Я обожал эти утра: тело сладко ломило после секса; подушка и простыни пахли Ингрид; во рту еще оставался вкус кофе и тостов; солнечные лучи пятнали стены и потолок.

Вставал я поздно, принимал душ, делал бутерброды и отправлялся гулять. Я мог бы воспользоваться велосипедом Ингрид, но мне нравилось передвигаться на своих двоих. Даже с картой я часто сбивался с пути. (Амстердам — странный город, построенный в виде концентрических кругов. В «Падении» Камю сравнивает его с адом, но тогда он казался мне раем. Этот город сразу пришелся мне по душе. Высокие дома, широкие улицы, тихие воды каналов. С первой минуты я ощущал себя здесь как дома. Впрочем, сегодня я думаю, что прав был Камю, а возможно, правы мы оба. Рай и ад — одно и то же место, все зависит от ракурса.)

Я осматривал достопримечательности, если случайно на них набредал, а чаще всего просто бесцельно шлялся по городу, заходил в бары и кафе, читал «Геральд трибьюн», грезил об Ингрид и делал заметки в дневнике. После обеда я отправлялся в Вонделпарк потолкаться среди нудистов и курильщиков марихуаны. Я рассматривал их с сочувствием и удивлением. В отличие от них я не нуждался в стимуляторах, ибо каждый вдох наполнял меня безумной радостью. Я не мог поверить в то, что мир может быть таким щедрым и прекрасным. Почему люди совсем этого не замечают?

Тем не менее я понимал, что когда-нибудь этой безмятежности наступит конец. Я не чувствовал острой нужды заниматься чем-нибудь определенным, да и Ингрид никогда не жаловалась, что я не зарабатываю денег, однако так не могло продолжаться вечно. Еще один день, и я начну подыскивать работу, твердил я себе, но на следующий день все повторялось снова. Пока позволяла погода и Ингрид не выказывала недовольства, я увиливал от принятия решения. Мне не хотелось ничего менять. И только в третью неделю октября я наконец-то занялся поисками.

Мы с Ингрид составили список возможных мест. Как всегда, мы постарались превратить это в игру. Снова стать журналистом? Все местные газеты выходили на голландском, да мне и самому не хотелось снова входить в дверь, за которой притаились почти забытые страхи. Я мог бы устроиться почтальоном, вагоновожатым или смотрителем в парке, но на такую непыльную работу вряд ли взяли бы иностранца. Подумывал и о работе в магазине, пабе или на заводе, но все это я уже проходил и успел люто возненавидеть. Хотелось найти что-нибудь простое и необременительное, но все же не слишком нудное, и чтобы платили не совсем уж жалкие гроши. Наконец Ингрид вспомнила о своем дяде Йоханне — совладельце маленькой строительной компании. На следующий вечер я с ним встретился. После пары бокалов пива и долгой дискуссии о футболе он согласился взять меня к себе с трехмесячным испытательным сроком.

Понемногу работа наладилась. Теперь дни пролетали гораздо быстрее. Я стал разбирать голландский — в основном ругательства и названия инструментов, написал родителям и нескольким друзьям, сообщив новый адрес. Каждый четверг играл в мини-футбол в местном центре досуга. Мне нравилось замечать тонкие различия между жизнью в Амстердаме и Лондоне: здесь на завтрак подавали шоколад и сыр; пабы не закрывались до рассвета; а иногда незнакомые мужчины на улицах по-особенному тебе улыбались.

Работа ничуть не походила на офисную рутину. Утром и в обед я варил кофе, таскал тяжести, пока остальные измеряли, пилили и сверлили дырки. Так продолжалось месяца полтора, пока однажды мне не всучили валик, кисть, несколько банок белой краски и не велели покрасить стену. Стена мансарды оказалась наклонной, с торчащими балками. Не самая сложная работа, но коллег удивил результат. Как выяснилось, у меня талант к покраске стен. Забавно, но меня это обрадовало. Одно из самых любимых моих воспоминаний — первая выкрашенная белым мансарда. Я был предоставлен самому себе, остальные трудились внизу. Стоял сухой ноябрь, и в двух больших окнах, выходящих на юг, отражалось яркое синее небо.

Помню, как солнце слепит и нагревает затылок; до ноздрей доносится слабый запах краски; из маленького, заляпанного белым приемника вещает популярная местная радиостанция. (До сих пор некоторые хиты той осени мгновенно переносят меня на чердак: «Right Here Right Now» или «Believe» приходят на ум первыми.) Помню, как уставал, как смаковал в шесть вечера свой бокал пива, с каким наслаждением целовал Ингрид и стягивал рабочую одежду. Как славно, словно под кайфом, спалось нам тогда после секса.

В те времена я был абсолютным оптимистом. Я жил одним настоящим, думал о будущем, а память была чиста и светла, как стены, которые я красил. О прошлом я не вспоминал вовсе. Прошлое осталось в прошлом и покрылось пылью. Его просто не существовало.

На Рождество я навестил родителей, забил фургон своими пожитками и на пароме вернулся в Амстердам. Новый год мы встретили вместе с Ингрид. И вскоре жизнь постепенно начала входить в колею.

Время шло: с понедельника по воскресенье, от рассвета до заката. Весна, лето, осень, зима и снова весна. Есть и пить, спать и трахаться, зарабатывать и тратить.

Я где-то читал, что у каждого есть свой уровень счастья, нечто вроде пульса, который на протяжении жизни остается неизменным. Когда вы влюбляетесь, этот уровень резко повышается, когда разлюбите — снижается. Спустя несколько дней, недель или месяцев после некоего события жизнь ваша возвращается в прежнее русло, в то переходное, мимолетное, неустойчивое состояние, когда на вопрос: «Как дела?» вы отвечаете: «Нормально».

Такой и была моя жизнь на протяжении четырех лет. Нормальной. Я был счастлив и доволен, наверное, впервые в жизни. И что осталось от этого счастья теперь? Смутные воспоминания, ничего больше.

Что мы называем счастьем? Из чего оно складывается? Из отсутствия неприятностей? Когда ты не печален, не испуган, не голоден, не болен; не страдаешь от бессонницы, депрессии или пагубных привычек; не мучаешься прошлым и не тревожишься о будущем? И это все?

Хотите, я скажу вам, что не так со счастьем? Когда вы счастливы, то уже не стремитесь улучшить свою жизнь, и каждый день становится повторением предыдущего. Незаметно, но неотвратимо жизнь начинает терять остроту. Упадок столь очевиден, что его можно выразить математически:

Эйфория + Время = Счастье

Счастье + Время = Удовлетворенность

Удовлетворенность + Время = Самодовольство

Самодовольство + Время = Скука

Впрочем, все эти формулы отражают лишь мое сегодняшнее восприятие. Скажем, я мог бы спросить себя, было ли мое бегство от настоящего постепенным? Да, разочарование копилось где-то внутри, словно гной под гипсовой повязкой, но откуда взялся этот вирус, крошечные семена, которые дали буйные всходы? Как слабое недовольство жизнью мало-помалу превратилось в отвращение? Оглянувшись назад, я наверняка смог бы найти какие-нибудь доказательства своей теории, и мне не пришлось бы ничего придумывать или лгать. Но если бы я принял предложение Ингрид, если бы мы завели детей, я с не меньшим пылом искал бы в прошедших пяти годах ростки нашей душевной близости и моей растущей уверенности в себе. И снова мне не пришлось бы ничего придумывать и лгать. Наше прошлое отбрасывает на настоящее слишком длинную тень. Прошлое похоже на гадалку: оно скажет вам только то, что вы хотите услышать.

Что же до документальных свидетельств, то здесь мои дневники оказались совершенно бесполезны. Они содержали в себе только факты. Места, куда мы ездили в отпуск; подарки, что мы дарили друг другу на дни рождения; мебель, которую покупали; фильмы, которые смотрели; еда, которую ели; журналы, которые читали; музыка, которую слушали. Полы, что я укладывал, двери, которые навесил. Голые, голые факты.