Андрей Белый - Том 1. Серебряный голубь

• Название: Том 1. Серебряный голубь
• Автор: Андрей Белый
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-00927-5,5-275-00928-3

Андрей Белый (1880–1934) вошел в русскую литературу как теоретик символизма, философ, поэт и прозаик. Его творчество, искрящееся, но холодное, основанное на парадоксах и контрастах.

Первый том Собрания сочинений включает в себя Повесть «Серебряный голубь» и рассказы разных лет.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— А?

— Ну-ка?…

— Служащий из ломбарда божился, что вы изволили заложить чудеснейший бриллиантик-с — хи, хи!..

— Надеюсь, не краденый?

— Хи, хи!

— Надеюсь! — иронически похохатывал генерал…

* * *

— Нет, господа: дело не в том — что там: подите рассказывайте… Как бы ни так! А вот я вам расскажу: мой приятель — так у него названия наливок, настоек и вин — в алфавитном порядке, от «а» до ижицы включительно… А то, что там — «сгорел»: как бы ни так! Вот приятель мой: бывало, к нему приедешь, сейчас это он тебе смесь на слово «абракадабра» предложит, либо на слово «Левиафан[75]»; «абракадабра»: «а» — анисовки подольет; «б» — барбарисовки; «р» — рислинга; и так далее; выпьешь — готов!

Так рассказывал осоловевший земский начальник из Чмари, махая рукой.

Затканный розовым шелком, огнями сиял кабинет: то и дело в двери врывался лакей; влетали и вылетали певички; губернские богатеи и дворяне в непринужденных позах разваливались кто на софе, кто на диване, кто на столе, а седеющий без сюртука красавец, так тот, стоя спиной к пьянино, шлепнулся вдруг на клавиши и вздыхал:

— Лучшие годы, лучшие годы! Москва — Благородное Собранье: а? Где это?

— А? Где это? — раздалось из угла.

— Мазурка: тра-рара-та-трарара! В первой паре — граф Берси-де-Вгреврен с Зашелковской, во второй паре…

— Во второй паре — полковник Сесли с Лили, — перебил голос из угла.

— Да: во второй паре полковник Сесли с Лили. Лучшие годы! А теперь: полчетверти в день!

— Какой там: я так давно переехал на четверть! — раздалось из угла…

— Может, у вас еще есть какой бриллиантик? — наклоняется к генералу толстяк, случайно попавший в дворянскую эту компанию. — Я бы ему уж нашел сбыт…

— Душка, подари его мне! — приникает к Чижикову певица…

— Что вы — никогда! Искьючитейный сьючай, когда пгиходится гасставаться с фамийными дгагоценностями: что пгикажете деять — вгеменная нужда! — конфузится генерал.

А сбоку раздается:

— Театр! Оперетка… Помнишь «Maskottе»… Чернов, Зорина[76] и незабвенное: «Каа-к я люю-блюю-уу-уу гуу-сят».

— «Аа яя люю-блюю-уу-уу яя-гнят», — подтянул голос из угла.

— «Как аании кричат: гау-гау-гау»…

— «Как заголосят: бээ!» — раздалось из угла.

— «Гау-гау-гау — бээ!»

— «Бээ!!»

— «Бээ!!» — подхватили хором седеющие дворяне, вспоминая молодость, незабвенную Москву, незабываемую «Maskotte»…

* * *

Обливался вовсе испариной сидевший в углу Лука Силыч; не поблескивали его сегодня глаза; намалеванная певичка не посиживала у него на коленях сегодня; явственней над шампанским согнулась спина; явственней под глазами повисли мешки; седая бородка дрожала явственно под губой, и серая явственно дрожала клетчатая коленка: его била дрожь — вот уж который, который раз; сладкая слабость и головокруженье уносили его домой, к Аннушке к Голубятне; что певички! Вот Аннушка — так уж Аннушка! Около месяца, как, тайно от самой, по его, Луки Силыча, настоянью она приходит к нему по ночам — спать вместе; пьют по ночам они сладкие вина — и, ну, всяким, забавляются меж собой; после же тех ночей — пуще прежнего слабость одолевает; вовсе на старости лет как последний мальчишка, или того хуже: как последний скот втюрился он в босоногую женину ключницу… Что певички! Аннушка — так уж Аннушка! Трясется коленка, бородка, паучьи пальцы, бокал; золотые капли, холодные капли шампанского расплескались на стол. Думает он: к Аннушке бы! От всего теперь здесь Луку Силыча мутит: от дворянчиков — мутит; ишь — пьяные рожи; собрались в губернское земское собранье — спасать Россию от революции; как же! От торгового люда Луку Силыча мутит; от шампанского — мутит; а пуще всего замутило от генералишки, от Чижикова; гадость от генералишки; натаскал за известный процент ему векселей Граабеной баронессы; Граабена у него в руках, генералишка же теперь ему вовсе не нужен; опивало он, обжирало, да к тому еще — и вор, сыщик и скандалист.

А генералишка там перешептывается в углу:

— Ну, пожагуй, я вам покажу бгиллианты…

— Да, сновиденья все полны знааченья…

— Даа, -

— снаа-вии-денья все праароочества…

— Паа-лныы… — ревут пьяные баре, и глаза их хотят выскочить из орбит; один обращается в пение к другому; другой делает жест первому; иной, выпятив шею, клюет в потолок носом; иной с певичкой куда-то скрылся давно.

— Да, снаа-виденья все полны значенья…

— Да, -

— снавиденья все праарочества…

— Паа-лны, — ревут пьяные баре.

Лука Силыч незаметно взглядывает на часы: не опоздать бы на поезд, отходящий в Лихов во что ни на есть неурочное время — в четыре часа утра; он встает, расплачивается по счету, оглядывает дворян, вспоминает поджоги усадеб; и выходит.

«Дырдырды» — подпрыгивает с ним пролетка по овчинниковским камням; уже светает; Лука Силыч думает о том, что у Аннушки белые ножки и что после завтрашней ночи будет он больной: слабость да испарина, испарина да слабость — пора помирать!

«Больше году не выдержать мне едакой жизни, — капут», — думает он и жалобно шепчет: — Аннушка!..

«Дырдырды» — подпрыгивает пролетка по овчинниковским камням: Метелкинская железнодорожная ветвь уже там, вон, блистает стрелками.

Спутник

На станции тягота, духота; хотя уже день, но мигают назойливо лампы; толстый офицер, чей смирительный отряд уже с месяц стоит на постое в подлиховских селах, аппетитно уписывает телячью котлетку и стреляет глазами в неизвестно для чего тут прогуливающуюся даму в ярко-зеленой шляпе и пунцовом пальто с лицом, на котором нельзя ничего разобрать, кроме белой мази, багрово вырисованных губ да красного на щеках

румянца.

Тут же на лавке среди картонок, тесемок, кульков, птичьих клеток, перевязанных тесемкой зонтов мечется в полусне изможденная дама с подвязанными зубами, с набок надетой шляпкой и пятью малышами, из которых один так и заснул с домашним в руке пирожком; пассажир неопределенного звания тут же прохаживается, поджидая поезда в Лихов; уже не производится продажа газет, уже последнюю в буфете заказали котлетку, последний выпит пива бокал: люди измаялись, свернулись на лавках; лишь палят духотою жестокие, желтые огни.

На платформе не то: там — утро, свежесть, движенье; многие перекрещивающиеся пути; на путях лиловые, желтые вагоны; и маневрирует, ползая по рельсам, и ревет паровоз; машинист в форменной фуражке высунулся с паровозной площадки; волосатые моет руки набранной в рот водой; там замигали многие стрелки; и бегает там, и поругивается сторож; в руке у него фонарь и свернутый у лакового пояса флаг; а наискось круглое здание многие на платформу разъяло зевы; из каждого зева поглядывает паровоз; но семафор взлетел на шестьдесят градусов и на запасном пути мчится товарный поезд.

Лука Силыч лениво позевывает, лениво поглядывает, угадывает надписи на вагонах, пролетающих мимо: «Владикавказская, Забайкальская, Рыбинско-Вологодская, Юго-Западная». Прочитывает невольно срочный осмотр: «1910, 1908, 1915»… Пролетают вагоны, пролетают в вагонах тупо жующие морды волов, пролетает белый вагон с надписью «Ледник»; и площадки летят; и пустые, и с песком, и с досками; пролетает площадка и на ней всего два колеса; пролетает и нефть «Тер-Акопова», еще площадка; а за нею последний вагон: пролетел поезд; улетает кондуктор, под ним же у рельс улетает красненький фонарик.

Опять многие рельсы; таскается по ним паровоз; в белое утро белые клубы извергает с криком свисток: сумасшедший, веселый окрик!

Бритый барин с серыми волосами, в наглухо застегнутом коричневого цвета пальто прохаживается медленно; и все мимо Луки Силыча; у барина шапка с наушниками; далеко выпятился вперед длинный нос и верхняя баринова губа; все же прочее далеко отступило; стройный барин, хоть старый; руки он прячет в кармашки, проделанные спереди пальто; и все — мимо купца; с правого зайдет с боку, с левого — обгонит, пустит вперед; лакей за ним носит плед.

И Лука Силыч интересуется барином; барин вперед отойдет — Лука Силыч за ним: с правого зайдет с боку, с левого — обгонит, пустит вперед; будто случайно; а думает: «и где только видывал я этого барина: ишь, какой — важная будет особа; лет, поди, шестьдесят; в спину же вовсе молоденький; выпрямил плечи, ходит себе — с лакеем».

Отойдет барин к самому к краю платформы, тащится за ним и Лука Силыч скуки ради и праздного любопытства ради; а пройди к тому к краю платформы Лука Силыч, да обернись, — тут как тут за ним старый подглядывает барин, а за барином — с пледом лакей.

Так и ходили тут более часу они друг за другом в ожидании лиховского поезда; а уже близится поезд, и подъят семафор; высыпали на площадку: барыня с подвязанною щекою, с пятью малышами, кульками, картонками, клетками, и уже на площадке отдельно от дамы толстенький офицер, пассажир неизвестного званья, толпа мужиков с пилами и мешками, жандарм и господин станционный начальник в красненькой шапочке — с Лукой Силычем раскланивается почтительно; Лука Силыч глядит — что за диво: бритый барин к начальнику станции подошел, на Луку Силыча носом указывает, громко сморкается, трет переносицу, и, видно, выспрашивает: какая такая, мол, ходит персона тут: Лука Силыч губы поджал и надменность у себя на лице изобразил: «Где я этого барина видывал? Только, будто, он был моложе»…