Андрей Белый - Том 4. Маски

• Название: Том 4. Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Терра - Книжный клуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-01089-3, 5-275-00928-3

Андрей Белый (1880–1934) вошел в русскую литературу как теоретик символизма, философ, поэт и прозаик. Его творчество искрящееся, но холодное, основанное на парадоксах и контрастах.

В четвертый том Собрания сочинений включен роман «Маски» — последняя из задуманных писателем трех частей единого произведения о Москве.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Николай Николаич, хозяйское око напуча, пожал лишь плечами; оглядывал комнату:

— Стулья-то где?

К Плечепляткину дернулся:

— Стулья.

И вылетел бомбочкою Плечепляткин, студент, Куланскому и князю по стулу втащить.

Синепапич у столика сел; князь; оправивши фалды, осанисто сел пред профессором; а Куланский сел за князем, он дивное диво, мечту, — не профессора, — видел впервые; и скорчился робко за князем.

Висело молчание.

Вечность — младенец играющий

Паузу князь, вероятно, нарочно продлил — склоном лба и бородкой; как ласково щурился он и как бархатно высказал тенором внятным:

— Давно искал случая я навести вам, профессор, визит, — где был прежде? — чтоб дань удивленья, — соболезнования чуть-чуть он не дернул было; и, — помедлил, — с осмотром прекрасного здания этого: соединить.

И бородкой на фавнову рожу: в окно.

На дворе он с Пэпэшем любезничал: цель посещенья — лечебница-де не визит; Пэпэш, боднув ножкой, вскричал Препопанцу глазами:

— Вы слышали, что было сказано — там? И вы слышите, что говорится теперь?

Наступило молчанье; всем стало неловко; профессор, стреляя очковыми стеклами в руку, рукой барабанил; он не отзывался.

Все ж экзаменуемый возрастом, знанием, опытом, силой таланта и видом, и позою экзаменаторам робость внушал, как экзамен начать?

И — с чего?

Но забывши о всех, через голову всех — к Серафиме Сергевне он, суетясь озабоченно носом:

— Вы, ясное дело, впишите: для памяти.

И преисполненный думы, свирепо локтями на стол он упал:

— Минус «бе», плюс два «це», взяв в квадрат!

Синепапич, сидевший за пузом Пэпэша, — на пузо Пэпэша, который, довольный таким оборотом беседы, с убийственным юмором, впрочем почтительным, выдал курьезный секретец, — «игру на дворе», — Синепапичу:

— Это-с, — наглядное изображение формул в пространстве.

— Скажите пожалуйста! — князь.

И улыбки не сдерживая, бросил взгляд Синепапичу, двинулся белой рукою, отставив мизинец; спросил деликатно: какими мотивами руководился профессор, — абстракцию, формулу, перелагая во что-то подобное,… — слов не нашел он.

И — задержь, замин:

— На каком основании?

Двинулся корпусом вместе с рукой: полновесно.

Профессор, упавший на локти, как ждавший атаки солдат, из окопа штыком вылезающий, — носом на князя полез из-за столика:

— Для упраженья ума-с!

И отбросившись к спинке, на ручку припавши, рукой Синепапичу высказал:

— Я держусь мненья, что Спенсер был прав, выводя из игры достижения высших способностей, — и облизнулся, как кот перед мясом, на мысли свои, — меж игрой и фантами нет перехода; и нет перехода меж знанием, — выпрямился, озирая их всех, — и фантазией; так полагал Пирогов.

И огладился.

— Так полагаю и я.

Явно — князь не понравился; явно — по адресу князя он выбросил:

— В ком нет игры, тот едва ли способен к культуре, — что? — к князю.

Но Спенсера князь не читал; Пирогова не знал; он уныло осекся; и хлопал глазами в окно, под подъезд, над которым баранная морда, фасонистый фавн. — Николай Николаевич, —

— пучился.

Тут Синепапич, забыв про экзамен, со вздохом, исполненным сентиментального воспоминания, — в нос: для себя самого.

— Гераклит полагал, будто вечность — младенец играющий.

— Темным его называли, — отрезал Пэпэш.

Синепапич, — вот шельма: ломал дурака?

А профессор очками блеснул:

— Диалектику мысль Гераклита ясна.

Но согласие экзаменатора с экзаменуемым в пику Пэпэшу — пощечина.

И Николай Николаич напучился в окна.

Там тень появилась из ниши: суровые, сине-лиловые ниши пред вечером; фоны фронтона — багровые.

Твердая морда из сумрака —

— в черные ночи —

— морочит.

Теория чисел

Бит экзаменатор, князь, — экзаменуемым!

— Шахматы, лучше заметить, — теория чисел «ин стату насценди»[90]…

— Теория чисел имеет историю? — бросил вопрос вперебив Синепапич.

Профессор, как конь боевой, отозвался:

— Начальный трактат по теории чисел написан Лежандром в средние столетия.

Встал:

— Восемнадцатого.

Распрямился.

Но вдруг перегляд Синепапича и Куланского; кивок Куланского, что — «так»; «настоящий экзамен» — прошлось в Серафиме Сергевне:

— Он выдержит ли?

— Извиняюсь, профессор, я — не специалист, — Синепапич опять вперебив и с какими-то тайными целями выставил нос из-под пуза Пэпэша, — как вы характеризовали б теорию чисел?

Он только что выбил теорию чисел историей чисел; теперь выбивал он историю чисел теорией; так он, вбивая вопросы в вопросы, сбивал; генетический «приус» — «постфактум» логический; сколькие сбивом таким заставляют ответчика глупо разыгрывать неисполнимую роль: коли ты о хвосте, — сади в голову; о голове — сади в хвост!

Узнаете себя, мои критики?

Явно гримаса Пэпэша означала: цель Синепапича бьет мимо цели; он выразил мимикою, что научная память больного, — одно, а больной — совершенно другое; так: знание математических принципов — не доказательство здравости; с неудовольствием видел: беседа свернула с дороги.

Профессор ответил:

— Теория чисел — теория групп числовых: она — царь математики.

Князь вильнул корпусом:

— Что, если свергнуть царя?

Что за глупость?

Профессор — небрежно, с достоинством, разоблачая намеренье князя: запутать.

— Не я выражаюсь так: Гаусс![91]

Он жаловался Серафиме Сергевне пожатьем плечей и глазами:

— За что меня травят?

И взглядом во взгляд: точно ветер сквозь ветер прошелся; в нем вспыхнуло:

— Да, ты — еси!

Он стоял, как гвоздями, глазами припластанный к камню тюремному.

Точно снежинка, слетела ей в сердце; и — стала слезой: как жемчужина, павшая в чашу.

И екнуло в ней:

— Ты — еси!

И ее он почувствовал.

Тенью немою и белою на подоконнике полусидела, схватяся руками за край подоконника, чтобы слетать на предметы и их подавать по команде Пэпэша, который, увидевши здесь Плечепляткина, выпер его бросом носа:

— А вам-то тут — что?

Он, как деспот, желающий встретить схождением с трона почетных гостей, оставался нарочно без стула, вскарабкавшись над Синепапичем на край стола.

Препопанц распластался халатом на двери.

Нильс Абель[92]

— Мы — слушаем: Гаусс… Что Гаусс? — ввернул Синепапич, напомнив профессору, что он — с гостями, а не в безвоздушном пространстве.

Профессор, себя обретя, руку бросил, как кот, зарезвившийся с мышкою: с экзаменатором:

— Гаусс — создатель теории чисел комплексных, в которой рассмотрены свойства больших числовых совокупностей.

— Так, — прошептал Куланской, скрипнув стулом.

То шею вытягивал он: из-за князя; то — прятался вовсе: за князя.

Профессор докладывал князю:

— И Эйлер[93] работал в теории чисел; а мысли Лагранжа к теориям Эйлера нам упростили знакомство с теорией этой.

Искал разрезалку.

Движением из-за профессора —

— Вот разрезалка! —

— ему Серафима Сергевна: и — из-под руки, разрезалку искавшей, схватила ее; и — просунула в руку.

За каждым движеньем глазами следила, из них выливаяся: два колеса, — не глаза!

И улиткой под домиком, пузом, свернувшийся, тихо поник Синепапич, ликующий, что дал беседе уклон, вызывающий негодованье Пэпэша.

Князь взвешивал, не понимая:

— Пустые слова: Абель, Абель!

— Нильс Абель…

— Да, да, — не стерпел Куланской, перебивший профессора, — Нильс Генрих Абель, которого имя — скрижали науки, — он князю.

Профессор как бросится;

— Абелевы интегралы, — рукой к Куланскому, — и Абелевы уравнения, — кто их не знает?

Рукою ему Куланской:

— Доказательство Абеля не было понято, — он через голову.

И голова, князь, — отдернулась.

— Абель писал: пока степень простое число…

— Затруднения не представляется, — перебивал Куланской.

— Когда сложное, — перебивал Куланского профессор.

Но тот, перебивши профессора:

— Вмешивается…

— Сам дьявол, — пропели друг другу они, соглашаясь: носами, очками, руками.

И вспомнив, что тут же — профаны, носы повернули к профанам; и им разъясняли:

— Имея в виду, — разъяснял им профессор, — решение алгебраического…

— Ческого, — эхом пел Куланской.

— Уравнения…

— Енья, — вибрировало басовое, воздушное тремоло: эхо.

— Должны мы…

— Должны, — сомневался тремоло, не представляя себе, что «должны мы».

— Почтить Галуа[94], — уже кавалерийской атакой ударил профессор.