Айзек Марион - Тепло наших тел

• Название: Тепло наших тел
• Автор: Айзек Марион
• Издательство: Астрель
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-33804-5

Американскому блогеру Айзеку Мариону удача улыбнулась неожиданно, ослепительно и совершенно заслуженно. Крупное издательство в поисках нераскрытых талантов обнаружило его оригинальный роман, переворачивающий с ног на голову концепцию современной мифологии хоррора, и книга немедленно произвела грандиозный фурор и легла в основу сценария для фильма. В настоящее время готовится экранизация.

Мир поражен чумой и стоит на грани вымирания. Покойники ходят по земле и норовят употребить в пищу живых, которые, оставшись в катастрофическом меньшинстве, с трудом держат оборону. Перемены начинаются, когда один зомби, чье имя при жизни начиналось на "Р", спасает девушку, вместо того чтобы ее съесть. Дружба, завязавшаяся между представителями враждующих сторон, грозит обоим самыми нехорошими последствиями. Но Р и Джули, сами того не подозревая, держат в руках простой и единственный ключ к спасению гибнущего мира.

---

— Она станет одной из них?

— Нет. — Он снова переводит взгляд на дорогу.

— А я думаю, что да. Сейчас ведь все так.

— Перри, — произносит папа. Слова, похоже, даются ему с трудом. — Нет. Я об этом позаботился.

На его лице прорезались глубокие морщины. Они меня одновременно завораживают и отталкивают.

— Почему? — спрашиваю я. У меня дрожит голос.

— Потому что она умерла. На самом деле они не возвращаются. Понимаешь?

Пустоши и отдаленные холмы затуманиваются у меня на глазах. Я пытаюсь смотреть на лобовое стекло, считаю пятна от насекомых и крошечные царапины. Но и они расплываются.

— Главное — помни, — продолжает папа. — Помни ее так долго, как сможешь. Теперь она может вернуться только в воспоминаниях. Благодаря им она все еще жива. И никакие проклятия это не изменят.

Я смотрю ему в глаза, силясь разглядеть в них правду. Он еще ни разу не говорил мне такие вещи.

— Наши тела — это просто мясо. Все, что в ней было самого важного… все это останется с нами.

— Джули.

— Чего?

— Иди сюда. Посмотри.

Мы в заброшенной больнице, собираем все, что может пригодиться. Ветер со свистом рвется внутрь сквозь трещины оконного стекла. Джули подходит ко мне и смотрит вниз.

— Что он делает?

— Не знаю.

Внизу, на засыпанной снегом улице, более-менее по кругу бредет одинокий зомби. На наших глазах он врезался в автомобиль, пошатнулся, отступил к стене, развернулся — и зашаркал в обратную сторону. Все это беззвучно, ни на что не глядя. Мы с Джули следим за ним еще несколько минут.

— Не нравится мне это, — говорит наконец она.

— Ага.

— Как-то… грустно.

— Ага.

— Что с ним такое?

— Не знаю.

Зомби замирает посреди улицы и лишь чуточку покачивается. Его лицо абсолютно пустое. Кожа, натянутая на череп.

— Интересно, как это.

— Что?

— Быть как они.

Я смотрю на зомби. Покачавшись еще немного, он падает. И лежит на боку, и смотрит на промороженный асфальт, и совсем не шевелится.

— Что это?.. — начинает Джули и замолкает. Переводит удивленный взгляд с меня на зомби. — Он что, умер?

Мы молча ждем. Но труп не встает. Меня охватывает гадкое чувство, как будто по позвоночнику ползут маленькие-маленькие насекомые.

— Пошли отсюда, — командует Джули и отворачивается. Я иду за ней. Всю дорогу домой мы молчим, не знаем, о чем говорить.

Стой.

Сделай бессмысленный вдох. Отпусти этот кусочек жизни, который прижимаешь к губам. Где ты? Давно ты здесь? Стой. Ты должен остановиться. Зажмурь нестерпимо горящие глаза и съешь еще кусочек.

Утром меня находит жена. Я сижу, привалившись к стеклянной стене, выходящей на взлетную полосу. Мои глаза открыты и полны пыли. Голова свесилась набок. Я редко позволяю себе выглядеть таким… мертвым. Со мной что-то не так. В животе зияет болезненная пустота, что-то среднее между смертельным голодом и похмельем. Жена хватает меня за руки и заставляет встать. Идет вперед и тащит за собой, как чемодан на колесиках. Меня вдруг кидает в мучительный жар — и я начинаю говорить.

— Имя, — требую я, уставившись на ее ухо. — Имя?

Она только бросает на меня холодный взгляд и идет дальше.

— Рабо… та? Школа? — Я уже не спрашиваю, я обвиняю. — Фильм? Песня? — Меня прорвало, как нефтяную вышку. — Еда? Дом? Имя?

Жена поворачивается и плюет в меня, попадает на рубашку. Рычит как животное. Но стоит мне посмотреть ей в глаза — и слова застревают у меня в горле. Ей… страшно. У нее дрожат губы. Что я творю?

Я смотрю в пол. Несколько минут мы стоим и молчим. Наконец она идет дальше, а я следую за ней, пытаясь стряхнуть странное черное облако, окутавшее мои мысли.

Мы приходим в давно разоренную сувенирную лавку, и она издает ласковый стон. Из-за перевернутого шкафа, полного бестселлеров, которых нам никогда не прочесть, выходят наши дети. Оба гложут по человеческой руке, не очень свежей, заветревшейся по краям.

— От… куда? — спрашиваю. Они пожимают плечами. Я поворачиваюсь к жене. — Надо… лучше.

Она хмурит лицо и тычет в меня пальцем. Презрительно хмыкает. Меняюсь в лице, подобающе пристыженный. Это правда. Я не самый лучший отец. Можно ли схлопотать кризис среднего возраста, если даже не знаешь, сколько тебе лет? Может быть, мне за тридцать, а может, еще и двадцати нет. Может, я младше Джули.

Жена хмыкает детям и указывает на коридор. Они вешают носы и издают сиплые хнычущие звуки, но идут за нами. Мы ведем их в школу.

Кто-то, возможно, те же трудяги, что возвели для Костей их церковь из автотрапов, сложили в ресторанном дворике стены из чемоданов и обустроили "школу". Едва мы подходим поближе, как до нас доносятся стоны и крики. Ко входу в эту импровизированную арену тянется небольшая очередь из детей. Ставим своих в хвост и идем внутрь посмотреть на урок.

Пятеро мертвых окружили тощего пожилого живого. Он вжимается спиной в чемоданную стену и лихорадочно озирается по сторонам. Его руки пусты и сжаты в кулаки. Двое детей пытаются удержать его за руки, а третий откусывает от плеча маленький кусочек — он кричит, как будто получил смертельную рану. Впрочем, так и есть. В современном мире много способов умереть — от голода и укуса зомби и до старых добрых болезней и преклонных лет. Прекратить жить можно по-разному. Но за некоторыми полностью переваренными или обезмозгленными исключениями, все эти способы ведут к нам, мертвым. К нашей неприглядной разновидности бессмертия.

Осознав неизбежность превращения, живой деревенеет. Одна девочка вцепилась зубами ему в ногу, а он даже не дергается. Просто колотит ее кулаками, пока в черепе не появляется вмятина, а шея не щелкает. Насупившись, девочка отступает. Ее голова заметно свернута на сторону.

— Нет! — рычит учитель. — Горло!

Дети настороженно отходят, не спуская с живого глаз.

— Горло! — повторяет учитель. Они с помощником врываются на арену, бросаются на живого и быстро валят его на землю. Учитель добивает жертву и поднимается — по его подбородку стекает кровь. — Горло, — снова повторяет он, указывая на труп.

Пятеро детей выходят с пристыженными лицами. Заходят следующие. Мои нервно смотрят на меня. Глажу их по голове.

Убитого оттаскивают на съедение, а на арену заталкивают следующего. Он старый, уже седой, но крупный — наверное, когда-то служил в охране. Чтобы он не вырвался, его тащат сразу трое мертвых. Бросают в угол и быстро возвращаются сторожить выход.

Дети нервничают, но учитель рявкает, и все пятеро идут вперед. Они действуют как одна команда: по двое повисает на руках, последний целится в горло. Но живой слишком силен. Резко развернувшись, он таранит стену, и сверху падает крепкий металлический кейс. Им он изо всех сил бьет нападающего мальчика по голове и проламывает ему череп. Мозг брызжет наружу. Мальчик не кричит и не дергается, просто падает на пол, как мешок, как будто он мертв уже не один месяц. Его забрала смерть, запоздалая в своей неизбежности.

Наступает полная тишина. Дети пятятся прочь из класса, и их никто не останавливает — взрослые бросаются на живого. Мы смотрим на труп ребенка с унылым смирением. Кто из присутствующих взрослых его родители, непонятно — у всех одинаковое выражение лица. В любом случае они скоро забудут о своей утрате. Завтра к ним придут Кости и приведут другого мальчика. Или девочку. Позволяем себе еще несколько секунд скорби. Затем урок возобновляется. Некоторые переглядываются, гадая, что значит этот опрокинутый, вывернутый наизнанку круговорот жизни. Впрочем, возможно, я сейчас додумываю за них.

Мои дети следующие. Они напряженно всматриваются в происходящее на арене, иногда даже поднимаются на цыпочки, чтобы лучше видеть. Им не страшно. Они моложе остальных. Скорее всего, против них выставят кого-нибудь совсем слабого, кто не сможет оказать сопротивление. Но дети этого не знают, и не страшно им не поэтому. Когда весь твой мир построен на смерти, когда все твое существование тонет в кошмаре безысходности, сложно волноваться о чем-то конкретном. Конкретные страхи давно потеряли всякий смысл. Мы укрылись от них удушающим одеялом ужаса, превосходящим их все, вместе взятые.

Около часа я брожу вокруг "боинга", не решаясь войти. Наконец тихо открываю дверь. Джули спит в бизнес-классе, скрючившись на сиденье. Укрывается лоскутным джинсовым одеялом, которое я принес несколько недель назад. Утреннее солнце озаряет нимбом ее светлые волосы, причисляя ее к лику святых.

— Джули, — шепчу я.

Она приоткрывает глаза. На этот раз не вздрагивает и не шарахается. Просто смотрит усталыми, опухшими глазами.

— Чего тебе?

— Как… ты…

— А ты как думаешь?

Джули отворачивается и натягивает на себя одеяло.