Виктор Колупаев - Жизнь как год

• Название: Жизнь как год
• Автор: Виктор Колупаев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

Я приношу в дом еще одно ведро ледяной воды, потом закрываю сруб колодца и иду в сарай за дровами. Странно, но я не оставляю на снегу следов. Даже иглы инея на нем не ломаются. Вот как все сковал мороз! Или это я невесом? Дров я принес много, не только на сегодняшний день, но и на Новый год. Вдруг мороз продержится до того дня? Тогда им не придется лишний раз ходить в промерзший сарай.

Теперь можно посидеть у открытого поддувала, покурить. Я дед, но трубку не курю, курю сигареты с фильтром. Несолидно для деда, но что делать – привычка. На трубку все не хватало времени. Теперь-то вот хватает, но только трубка уже не нужна. Ничего не нужно. Посидеть вот только, глядя на мерцающие красные с черными прожилками угольки, живые, в самом деле живые, двигающиеся, дышащие, шевелящиеся, меняющие окраску, но все же умирающие, потому что у них уже все выгорело внутри и не хватает огня. Все, дальше для них ничего не будет. Только сверху сыплются и сыплются другие, огненные, раскаленные, они, наверное, еще и не предполагают, что это конец. Но они дали тепло дому, хотя, и не осознают этого. Только не расстраивайтесь, угольки. Вы горели. Я видел. Я тому свидетель.

– Задремал, старый?

Это ее голос.

Нет, я не задремал, я думал. Ну что ж… Теперь моя задумчивость похожа на сон. И она это знает. Знает. Но не может сдержаться. Не хочет просто.

– Задремал, – отвечаю я.

А из русской печи такие запахи! Томление и пряный дурман. Умение и искусство. Радость и надежда. Это она может. Это у нее получалось и ранее. Это у нее получалось всегда.

– Хочешь попробовать?

– Нет, – отвечаю я.

Мне теперь достаточно и запаха.

Мне теперь вообще ничего не надо.

Кроме моих воспоминаний.

Хорошо.

Легко.

Светло как-то и радостно-грустно.

Пусть другим и непонятно.

Но я ведь только про себя.

Да еще про нее.

– Ну вот, – говорит она, – теперь хватит на всех. Придут ли только?

– Придут, – отвечаю я. – Обязательно придут. Уже и встречать пора идти.

А сам смотрю на вино в бутылке, которая стоит на подоконнике, чтобы не согрелась. Смотрю и смеюсь. Никогда мне не обнаружить тайник, в котором такие вкусные и красивые настойки и наливки. И сколько уже лет? Знает ли кто? Вряд ли. Даже она сама.

– И зачем такой мороз?

Это ее голос.

– Декабрь ведь. У нас здесь всегда так. Забыла?

– Как забыть это? Просто боюсь, ведь маленькие еще.

– Ты за них не бойся. Сама-то разве когда боялась? Помнишь, как мы носились? И мороз нипочем. А морозы раньше были не то, что сейчас.

– Морозы были такие же, – говорит она. – Загибаешь, старый.

– Пусть такие, – соглашаюсь я.

Она права. Она всегда была права.

– Так пойдем встречать?

– Пойдем, пойдем. Вот только приберу маленько.

В доме все чисто, все ждет гостей. Уютно и тепло.

– Пошли, что ли? – говорит она.

– Пошли, говорю я.

На улице все-таки под пятьдесят, и мы одеваемся потеплее.

Выходим. Иглы холода только и ждали этого, чтобы наброситься на нас. А пусть! Идем тихо, всматриваясь в искристый сверкающий воздух. Это солнце, невидимое солнце подсвечивает его, чуть оторвавшись от горизонта, но не пробивает. Силы еще не на его стороне. Мы идем к калитке, у которой нет щеколды, да, наверное, никогда и не было, и снег осторожно хрустит под ногами, но следов нет.

За нами не остается следов.

Теперь уже в молоке тумана можно разглядеть и сосны, конечно, когда ты рядом с ними. Я задираю голову вверх и смотрю. Ледяное развесистое чудо, молчаливое и неподвижное. Неужели ты оживешь весной? Неужели тебе не холодно? Можно стукнуть тебя по стволу, но снег не осыплется с твоих ветвей. Это плотная бахрома инея. Как давно не было снегопадов…

Она идет впереди. Оглядывается. Говорит. И пар изо рта вылетает тугими струйками.

– Да ты был ли молодцом? Плетешься еле-еле.

– А ты не помнишь?

– Забывать стала.

Она не забывает. Это просто так, чтобы я пошевеливался побыстрее. А что? Я еще могу наддать ходу. И наддаю. Даже теплее становится.

– Ну, помчался!

– Руку давай! Руку!

Она подает мне руку в двойной вязаной варежке. Варежкам этим уже очень много лет. Она подает мне руку, но дышит сначала где-то за спиной, потом рядом. Я не смотрю в ее сторону. Я знаю, что сейчас морщины на ее лице разглаживаются, а кровь бросается к щекам, и волосы снова черны, как много-много-много лет назад. Я это знаю, потому что помолодел и я. Ах, морозец! Что ты делаешь со стариками! Все шутишь? Играй! Балуйся!

А мы уже бежим, сначала медленно, потом все быстрее. И сосны справа в снежно-ледяной броне проносятся мимо, а пустое поле слева подпрыгивает своими сугробами и ухает в заснеженные ямки-ложбинки, а мы бежим вниз, туда, где летом ручей, а через него мостик, но сейчас все занесено белым хрустом и тишиной.

Тепло, жарко даже.

Все вниз и вниз.

– Хорошо! – кричит она.

И голос ее звенит, а сосны откликаются, но это вовсе не эхо. Это другое.

– Хорошо! – кричу я.

Я молод. Вот чудо! А ну, мороз! Ударь покрепче! Соберись с силами.

Что, не можешь?

Вот и лог. А теперь вверх. На бугор. Оттуда мы увидим их всех.

Они обязательно должны прийти.

Мне смешно и жарко.

Она толкает меня в бок, но не сильно. Откуда возьмутся силы у девчонки? А вот я ее сейчас толкну! Бац! Летит с тропинки в снег, смешно вздергивая ногами. Снег облачком, а через него радуга, бледноватая, но все равно цветная.

– Противный! – визжит девчонка.

«Ты противная», – хочу сказать я, но не говорю, а протягиваю руку, а она пинает меня, отбрыкивается, но это все нарочно, потому что эта девчонка хочет, чтобы я ее поднял. И я хочу этого.

Поднимаю, отряхиваю снег. Лицо ее мокро, а на ресницах капельки воды. Это растаял снег.

Она смотрит на меня удивлено, растерянно. Что же произошло? И я растерян. Шапка сидит на мне боком, смешно, нелепо.

– Глупый! – говорит она.

– Ага, – соглашаюсь я, но это машинально.

Она еще раз отряхивается и бежит в гору. Я за ней. Оглядываюсь.

Мы не оставляем следов.

А зачем они нам?

Она выскакивает на пригорок и машет кому-то рукой. И я останавливаюсь рядом. А пар уже идет от нас клубами.

Снизу поднимаются от автобусной остановки люди. Отец, мать, дяди, тетки.

– Обморозите носы! – кричит мама.

– Какое там, – смеется отец.

А нам только это и надо! Теперь мы к дому! Срываемся с места и мчимся вниз, но теперь уже к дому, который отсюда кажется едва торчащим из сугробов. Бежим и проваливаемся в снег, барахтаемся и снова бежим. Да… Давно никто не ходил по этой дорожке. И змейка следов катится за нами с пригорка вниз.

Ну, конечно. Кто первый? А пусть она. Ей так хочется первой открыть дверь. Толкает калитку, у которой никогда не было щеколды, взбегает на крыльцо, радостно заскрипевшее от ее легкого тела или мороза. Не разберешь. Взбегаю и я. Что ж. Мальчишки всегда уступают девчонкам.

Порог. И что-то другое. Какая-то другая сущность. Непонятная ему, мальчишке, но очевидная мне, его деду.

Я принимаю их в себя, и детей, и внуков.

Мои и ее руки переплелись венцами бревен. Мы и есть этот старый дом. Старый, старый. Ему уже 100 лет. Когда-то я вбегал в него так же. И она.

– Здравствуй! – кричит девчонка.

– Здравствуй! – кричит мальчишка.

И сбрасывают с себя пальто, шапки и рукавицы, которые чуть влажны от налипшего на них снега. Потом замирают.

– Слышишь? Скрипит…

– Это он здоровается с нами.

– Ну, конечно, здоровается.

– И тепло.

– А в печке огонь.

– Это потому, что дом волшебный.

– Ясно, что волшебный.

– Смотри! Пирожки!

– Ага. И горячие еще.

– А тут льдинки в ведре.

– Вот так дом!

– Вот это дом?! Да?

– Ага.

За порогом топанье ног. Голоса. И клубы пара, когда они все входят.

– Закрывайте! Холодно ведь.

– Да тепло здесь, тепло!

– Мам, и пирожки.

– Какие еще тебе пирожки?

– Да ты посмотри!

– Господи! Кто же это?

– Да-а. – Это их отец, это наш сын.

– Пап, – а голос таинственный и загадочный, – ведь дом-то волшебный!

В доме тепло. Все раздеваются. Вешают одежду на крючки или бросают в комнате на кровать. Трут лица и руки. Эти-то, конечно, замерзли. Час на автобусе из города, да еще пешком то такому морозу минут пятнадцать.

– Да-а, – еще раз говорит их отец.

– Хорошо здесь будет в Новый год, – говорит наша дочь.

– Хорошо.

– Нет, ломать его не надо.

– Пусть стоит. Хорошо здесь.

– А дед с бабушкой здесь долго жили? – это девчонка.

– Да. Долго. – Это ее отец. Хмурится вдруг и отходит к окну. Там бутылка с настойкой, горькой или сладкой, я не знаю. Знают они.