Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф

• Название: Хитклиф
• Автор: Лин Хэйр-Серджент
• Жанр: Исторические любовные романы

Дочь йоркширского викария получила от случайного попутчика пачку писем некоего Хитклифа из поместья Грозовой перевал к подруге детства Кэти Эрншо… Она прочитала и поразилась сходству адресанта писем и мужчины, о котором часто рассказывала ее сестра Эмили.

В письмах заключено все: что думал и чувствовал Хитклиф, когда покинул Грозовой перевал, что он хотел рассказать своей Кэти, что было между ними. Шарлотта и Эмили узнают тайну личности Хитклифа и настоящий конец этой истории…

---

Гостиная, отделённая арочным проёмом с занавесом, мало чем отличалась от столовой, только отделана была белым и вишнёвым. Окна и тут были открыты. Взглянув, я увидел двух полосатых кошек, гревшихся на солнышке на стене сада, но нигде не было никаких следов человеческой жизни.

Первое, что пришло мне в голову, — это истории, которые нам рассказывала Нелли. Она говорила, что во времена «чёрной смерти»[3] в Англии многие люди падали там, где застигала их смерть — в поле, в кузнице, дома, — и трупы лежали и разлагались, взывая к оставшимся в живых о могиле. Может, на каждой кровати наверху лежит труп, и не осталось никого, кто мог бы помешать мне прибрать к рукам всё, что понравится. А может, я перенёсся в сказку, где герой идёт один по прекрасной ледяной стране, люди вокруг живы, но замёрзли, как растения зимой, они неподвижны и безмолвны, они видят своими застывшими глазами всё, что происходит вокруг, но не в силах помешать герою. Они полностью в его власти.

Это были приятные фантазии — но приходили и другие мысли. Джозеф говорил мне, что когда-нибудь придёт день Страшного суда. А что, если этот день настал? И волей рока все жители земли в одно мгновение перенесены на небо (возможно, как раз в тот момент, когда я открыл глаза сегодня утром), а я остался здесь один, и когда полчища Сатаны обрушатся на землю, они схватят меня и уволокут в адское пекло. Или (самое вероятное) я действительно сумасшедший, и пустой дом не что иное, как галлюцинация — на самом деле в комнатах полно народу. И возможно, в этот самый момент мистер Эр смеётся надо мной, а Джон сдерживает меня, пока я, охваченный безумием, не вижу, не слышу и не чувствую их.

У меня вдруг возникло желание проверить свою теорию. Отчасти из любопытства, отчасти из суеверия я загадал, что, если и в следующей комнате никого не окажется, значит, я и впрямь безумен и вполне способен перерезать себе горло. Я быстро подошёл к двери на другом конце гостиной и распахнул её.

Раздался грохот. Я испугал горничную, чистившую медную каминную решётку. Она повернула ко мне свою глупую физиономию и вопросительно уставилась на меня, разинув рот. Я тоже разинул рот пошире и вдобавок зарычал. Дурочка воскликнула «Ой!» и убежала, стуча каблуками.

Убедившись в том, что всё происходящее не пустые фантазии, я раздвинул занавески на ближайшем окне и выбрался в сад. Краем глаза я заметил, как мелькнуло что-то белое — похоже, нога, одетая в чулок, — мелькнуло и тут же исчезло за изгородью. Всмотревшись, я заметил человека (может, это был Джон?), прятавшегося за кустом. Он следил за мной, это точно.

Я прямо взбесился: кто им позволил проделывать со мной такие штуки? Этому шпику будет что рассказать, я уж постараюсь! Я швырнул в кошек сливами, а когда те удрали, набрал на дорожке белых камушков и запустил ими в цветочные горшки, рядком стоявшие на стене, — горшки попадали один за другим с глухим монотонным стуком; я рассердился на себя, что показал публике (пусть даже незваной) такое скучное представление. Затем вспомнил о прекрасных лошадях, на которых мы сюда приехали. Они могут дать моему спектаклю большой размах.

По доносившемуся до моих ушей ржанию я наконец нашёл конюшню; она скрывалась за колючими зарослями, столь густыми, что я не решился пройти напрямик, а обошёл их по краю, пока наконец не достиг цели.

Конюшня, как, впрочем, и сам дом, являла собой величественное сооружение. Огромные двойные двери были распахнуты; за ними открывалась высокая просторная галерея. В пыльном помещении стояли колонны света, проникавшего из маленьких окошек под крышей. Я шёл по проходу, и длинные лошадиные головы поворачивались следом за мной. О животных хорошо заботились, видно было, что их кормили и чистили только сегодня утром. Однако и тут, так же как и в доме, не было людей. Но что это? Лошади, стоявшие у дверей, переключили своё внимание на новый объект, скрытый от меня солнечным сиянием, идущим с улицы; очевидно, кто-то шёл за мной.

Ну, если им нравится играть в такие игры, пусть пеняют на себя. Я зашёл в кладовку, где стояли большие шкафы, в которых конюхи хранили своё снаряжение, а высоко под потолком висела великолепная испанская упряжь; выбрал самое лучшее седло и уздечку и оседлал гнедую кобылку — самую норовистую из всех (если не считать великолепного жеребца в углу, чьё недавно залатанное стойло и вращающийся глаз свидетельствовали о его подлом нраве). Демонстративно не замечая того, что за мной следят, я вывел кобылу из сарая, вскочил в седло, и мы рванули с места. Если шпик захочет присоединиться ко мне, ему придётся побегать за своими деньгами.

Я погнал кобылку через поле за конюшней, перемахнул через каменную изгородь и поскакал к поросшему утёсником холму с дубовой рощицей на вершине. На самом верху я осадил лошадь. Перед моим взором расстилалась свежая зелень лугов, белели приветливые сельские домики и только на горизонте виднелось какое-то дымное пятно — промышленный город, про который я слышал, что там самая большая в окрестности ярмарка. Неподалёку виднелась маленькая деревушка (она называется Хэй, как я потом узнал), примостившаяся между двумя пологими холмами. В другой стороне между двумя прямоугольными изгородями, рощами и лугами были разбросаны аккуратные фермы и домики; один или два рядом с домом мистера Эра — весьма внушительных размеров. Мне предстояло наслаждаться пейзажем, столь не похожим на наше логово троллей, со скалами и мшистыми болотами.

Я сориентировался по солнцу и определил направление на северо-восток, где, по моим представлениям, лежал Гиммертон и Грозовой Перевал. Внезапно мой порыв растаял, и через холмы и болота, через ручьи и родники, над дымными трубами фабрик и рыночной площадью в Манчестере душа моя устремилась к тебе, Кэти, к твоим пылающим щекам.

Как случилось, что мы расстались? Сколько раз мы клялись самым дорогим для нас — нашей единой душой, — что нет ни на земле, ни в небесах силы, способной разлучить нас? Сколько раз, прижав сердце к сердцу так, что их биение сливалось в одно, мы шептали друг другу на ухо, что всегда будем неразлучны?

Сколько раз! Однако я оказался здесь, откуда до тебя не дойдут вести обо мне, а ты предстанешь предо мной лишь в мечтах. Ещё несколько дней назад, когда в ушах моих всё ещё звучали твои резкие слова, я был твёрдо убеждён, что мне невозможно оставаться с тобой. Сейчас, когда я нахожусь на чужой лошади на вершине незнакомого холма и гляжу за горизонт, скрывающий тебя, у меня нет прежней уверенности, что я поступил правильно. Да, ты отвернулась от меня, но разве я виновен меньше? Ведь я ушёл, даже не дав тебе возможности объясниться. Моя вина больше твоей: ты только говорила, а я действовал.

Я вдруг почувствовал безумное желание натянуть поводья, пришпорить гнедую и скакать, скакать, скакать, не сворачивая, к крошечной точке за облаками, туда, где ты существуешь в реальности, скакать, пока не увижу Перевал и дальше — в гору, через ворота, — в твои объятия.

Я уже готов был послушаться голоса сердца; гнедая, предчувствуя команду, сама рванулась вперёд, но я осадил её. Я увидел свои руки, державшие поводья — грубые, мозолистые, почерневшие от работы, — они напомнили мне, какая жизнь ожидает меня, вернись я сейчас: унизительный, рабский труд от зари до зари и редкие торопливые встречи с тобой, которые, возможно, скоро совсем прекратятся. А может быть, сейчас ты держишь гладкую, ухоженную ладонь Линтона и целуешь её, как, бывало, целовала мою…

Вынести эту мысль я был не в состоянии. Я отпустил поводья, мы помчались вниз по склону, повернув на дорогу, широкой дугой изгибавшуюся между двумя холмами. Мы проскакали по улицам маленького городка (как его жители разбегались с нашего пути!) и наконец вернулись обратно в конюшню. На дорожке, ведущей к дому, я взял слишком близко к колючей изгороди, и торчащая ветка оцарапала лошади бок. Из раны тут же хлынула кровь. Я легко остановил её (помнишь наш старый способ — натолкать в рану паутины), почистил вспотевшую кобылку и поставил её в стойло.

Затем я вернулся в дом; если меня собираются уволить за сегодняшнюю эскападу, то лучше узнать об этом сразу. Но в комнатах по-прежнему не было никого, кроме солнца и ветра; лишь в обеденной зале на одном конце длинного стола стоял прибор и несколько блюд, которых я никогда в жизни не пробовал. Никто мне не мешал, и я принялся за еду.

Мои исследования закончились, когда я обнаружил в другом крыле здания обширную библиотеку. Стеклянные дверцы одного из шкафов оказались незаперты, и остаток дня я провёл, исследуя его содержимое. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как я последний раз держал в руках книгу, и в первый момент маленькие чёрненькие буковки предстали передо мной мириадами кусачих муравьёв, но мало-помалу в голове у меня начала складываться последовательность, в которой я должен буду прочесть эти книги, чтобы выкарабкаться из невежества, в котором погряз. Если я прошёл испытание (что бы ни подразумевал под этим мой странный соглядатай) и если порядки здесь действительно такие же свободные, как в этот день, тогда, должно быть, мне ещё представиться много возможностей провести часок-другой в библиотеке или унести несколько томов в свою комнату, затолкав их под рубашку. Только с наступлением сумерек я отложил книгу и почувствовал, что проголодался.