Сергей Баймухаметов - Александр Невский. Спаситель Русской земли

• Название: Александр Невский. Спаситель Русской земли
• Автор: Сергей Баймухаметов
• Издательство: Астрель: Олимп
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7390-2351-3

Каноническая фигура Александра Невского подернута густой завесой тумана из мифов и одновременно — официального глянца. На самом же деле его основополагающая роль в истории Русского государства замалчивалась и до сих пор недооценена.

---

РУССКАЯ ЭПОХА

Все для Бога и князя, и ничего — для себя

Много лет назад, во время одного из наших походов по лесам Подмосковья, как-то застала нас ночь возле села Истомино, под Тарусой. Мы спешили к реке, чтобы разбить ночлег. Но вдруг приятель мой, обернувшись, окликнул меня: «Смотри!»

За нами, на восходе луны, на фоне светящегося горизонта, возносились к небу черные силуэты — купол и колокольня Истоминской церкви. Они возвышались над нами, и не было в обозримом сумрачном мире ничего, кроме них! А внизу, у земли, как бы лепились, прижимались к их каменному подножию сараюшки, стожки, скособоченные крыши деревеньки.

— А представляешь, как смотрели на это темные мужики в каком-нибудь восемнадцатом веке?! — сказал приятель. — Только на колени упасть, трепетать. Мрачное величие и непонятность! А тут они — в своих курных избенках…

Я вспомнил тот вечер, когда снимал фильм о загадке древнерусской архитектуры, о том, что города и храмы в древности ставились так, чтобы они открывались с реки, с главной и единственной дороги! Было это у стен Михайло-Архангельского монастыря в Юрьеве-Польском.

Мы стояли на земляном валу, который и поныне опоясывает исторический центр города.

— Бери кадр так, чтобы первый план был подробным и четким, — наказывал я оператору Саше Терентьеву.

А на первом плане — дворы, огородики с немыслимыми заборчиками, где и плетень, и разрушенная бетонная плита с разлохмаченной арматурой и спинки старых кроватей; свиные сараюшки, дощатые сортиры, клети и подклети, белье на веревках, дрова, кучи непонятного барахла — обычный сор обычной жизни. И над ней — вздымаются зубчатые стены и купола монастыря — красота, мощь и величие ушедших веков.

Давно точит меня мысль, которая получила яркое, зримое воплощение именно в этой картине.

Окинем взглядом все, что мы видели и видим: наши церкви древние и не очень древние, монастыри-крепости грозные. И задумаемся: а что еще? Ну, несколько кремлей каменных да палат княжеских. И — все.

То есть архитектурный гений народа, ремесленнический талант, мастерство, все силы ума, души и тела — отданы, растрачены на строительство церквей и монастырей.

А сами как жили — так и живем. Да Господи, боже мой, если смотреть ночью, под луной, на крыши истоминских домов и не знать, что там внутри есть электричество и телевизор, то далеко ли они ушли от курных изб XVII века?

Вот и получается: все — для Бога и князя, и ничего — для себя.

Так и привыкали с годами, с веками. До того привыкли, что в Москве даже богатых людей пришлось заставлять, чтобы они строили себе каменные дома. Конечно, не из любви к ним заставляли, а чтобы пожаров не было.

Величие своими руками сотворенных храмов, необъятность полей и тьма лесов, и рядом с ними убогость собственного существования — не эти ли крайности вековечно разрывали душу русского человека и сказались на его характере? Не в этом ли истоки российского максимализма: пан или пропал… и в то же время дикой кичливости собственной же нищетой: полюбите нас черными — белыми нас всяк полюбит?.. И еще много чего в народном характере можно вывести из этой картины. Только боюсь уподобиться той части российской интеллигенции, которая «загадку России» сделала своей профессией. И тем самым недалеко ушла от массового сознания, потому что в основе ее метаний лежит все тот же принцип максимализма: или мы — все, или мы — ничего, или мы — и то, и другое вместе…

А ведь максимализм — это потакание собственному или толпы примитивному знанию и примитивному сознанию, примитивному мышлению, а следовательно, примитивному образу жизни и поведения. Мы сами до сих пор выясняем и других учим выяснять, кто же сильнее и красивее — кит или слон. Все обсуждаем, все цитируем предыдущих спорщиков. То опять пытаем бедную Россию: «Каким ты хочешь быть Востоком? Востоком Ксеркса иль Христа?», сознательно или по лености мысли не замечая, что и Ксеркс, и Христос в данном поэтическом контексте не что иное, как символы с разными знаками. А символы — опасная вещь. Стоит перейти на мышление символами, как за ними моментально теряется, расплывается реальность, уходят в сторону знания и размышления. Например, о том, что Ксеркс был обыкновенным властителем древности, строителем своего государства, не менее и не более деспотичным, чем его современники. И что именем Христа было в свое время пролито столько крови, сколько Ксерксу и не снилось.

То вспомним о степной крови, текущей чуть ли не в каждом. Вспомним, что строитель церквей святой князь Андрей Боголюбский и спаситель Руси от крестовых тевтонских походов святой князь Александр Невский — сыновья раскосых половчанок — и объявляем себя «гуннами» и «скифами», грозя обернуться к Западу «своею азиатской рожей».

А то отвернемся с досадой от «узкоглазых» и льнем к Западу, робко напоминая, что Азия-то начинается за Уралом, а географический центр Европы все-таки у нас, не то в районе Жмеринки, не то Житомира…

Цивилизация всегда притягательна, и потому в Европу хотят все: и «узкоглазые» азиаты, и чернокудрые кавказцы, некоторые из которых даже объявили себя родичами испанских басков, и, разумеется, русые, курносые и голубоглазые.

Только не разрез глаз и не цвет кожи определяют Европу. У народов — своя история, свои исторические, этнические и прочие стереотипы. В основном романо-германский по языку, католический по вере конгломерат западных народов обособился еще в раннем Средневековье, назвав себя «Европой», назвав себя «христианским миром». И в нем даже католическая Польша чувствует явственную зыбкость своей европейской направленности».

Там, в том мире, издавна сложились характерные восприятия «своего» и «чужого». Например, скандинавские бандиты-викинги три века грабили, жгли, насиловали Европу, оставляя после себя руины великих ныне городов, гарь, мор и трупы. И — ничего. Все забылось. Никто не говорит и даже не вспоминает. Потому что — «свои».

Зато не забывается мимолетное появление монголов на границах, краткие походы Суворова, казаки и калмыки в Париже. Но ведь тогда, в восемьсот четырнадцатом, против злодея Наполеона сражались вместе со всей Европой, в одной общей армии! Вместе! Однако Наполеон, исчадие ада для тогдашнего цивилизованного мира, остался «своим», а Россия — «чужая».

И это — нормально. И относиться следует спокойно. Потому как научный факт. Этнопсихология, если хотите.

Другое дело, что они европейскую особость превратили в высокомерие. Никогда не забуду строчку — одну лишь строчку! — из «Дневника» Гонкуров. Речь там идет о том, что приходил Тургенев, сидели, разговаривали. Потом Тургенев ушел… Ну вы знаете, Иван Сергеевич долгие и долгие годы так и прожил в Париже возле Полины Виардо. Понятно, ближе всего сошелся со своими собратьями-писателями…

Так вот, после ухода Тургенева братья тут же садятся записывать впечатления в «Дневник» и о Тургеневе роняют: «Этот добродушный варвар…» (курсив мой. — С.Б.)

И это пишут просто профессиональные плодовитые литераторы, которых, кроме Франции, никто нигде и не знает — о нашем аристократе, барине, великом писателе, черт возьми!

Но урок нам не впрок. Сами позволяем, сами обижаемся, сами лебезим и угрожаем. Это комплекс европейской неполноценности не дает нам покоя. Рождая тот самый убогий максимализм. От самоуничижения до угроз танками и ракетами.

Никак у нас не получается быть скромным без самоуничижения, блюсти свое достоинство без высокомерия и хамства. То есть не получается быть самодостаточным благородным человеком.

Как-то знаменитый наш режиссер, долго живший в Америке, публично, через нашу прессу, объяснил своим западным друзьям, чтобы они не удивлялись. А то они все поражаются, побывав в России: как же так, такие же люди, как они, но нравы, но быт?! «Не такие же, — объяснял им режиссер. — Только по виду такие же. А на самом деле, если ехать с Запада, Европа кончается в Польше. А дальше начинается дичь…»

Да, верно, уважение к личности, представления о гуманизме, о ценности самой человеческой жизни у нас такие, что ужас иногда берет. А уж над общественными сортирами только бомж брезгливо не издевался, говоря, что это и есть лицо нации.

Ну, так что ж теперь — повеситься? Или быстро менять обличье, имя, паспорт и пристраиваться грузчиком в Кёльне? Так от себя не уйдешь…

Правда, почему-то вспоминается, с каким брезгливым ужасом смотрели высококультурные средневековые арабы на западных рыцарей-крестоносцев, на их нравы, особенно на гигиенические особенности быта. Не могли поверить. И только когда приехали с посольством в Париж, увидели Лувр с курами и коровами, тогдашнюю европейскую жизнь, сравнимую с нашими нынешними общественными сортирами, только тогда поверили и вынесли приговор: «Дикари…»