Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

• Название: Зигзаги судьбы
• Автор: Сигизмунд Дичбалис
• Издательство: Ин-т полит, и воен. анализа, Центр по изучению Русского Зарубежья
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-93349-024-5

18-го февраля 2011 года в госпитале, в Брисбене (Австралия) умер один из последних ветеранов Вооруженных Сил Комитета Освобождения Народов России, солдат разведдивизиона 1-й пехотной дивизии ВС КОНР, участник боёв на Одере и в Праге Сигизмунд Анатольевич Дичбалис (1922–2011). По его распоряжению, прах будет погребен в Санкт-Петербурге.

Сигизмунд Дичбалис (СД) оставил прекрасные воспоминания о своей невероятной жизни «Зигзаги судьбы».

Как вспоминал сам Сигизмунд Анатольевич, после событий в Праге командующий РОА, генерал Андрей Андреевич Власов сказал: кто уцелеет, пусть расскажет всю правду о Русском Освободительном Движении. Именно это Сигизмунд Анатольевич и делал всю свою жизнь.

Наверное, он был единственным бойцом РОА, который вел свой собственный сайт (http://roa2.narod.ru/), отвечая на вопросы посетителей о тех исторических событиях, очевидцем и участником которых ему довелось быть. Немало найдется людей, познакомившихся с ним через его «Гостевую книгу», которым он оказал подчас неоценимую помощь в сборе материалов по истории РОА.

---

Знавший от Гришки, что я работал на ЛМЗ обкатчиком мотоциклов, капитан предложил мне испробовать машину. Это был одноцилиндровый «Цундап-400», с карданом. Простая, но очень крепкая армейская машина. С её вертикально расположенным цилиндром она была словно сделана специально для русских дорог с их ухабами и разбитыми колеями.

Должно быть, мое вождение понравилось Феофанову, так как я стал его шофёром, связным, разведчиком и посыльным.

Каждое утро старик-хуторянин привозил на телеге молоко капитану. Я счищал грязь с моей машины, когда он подошёл ко мне и тихо, оглянувшись по сторонам, сказал, что у местного кузнеца есть всё необходимое для ремонта проколов, добавив загадочно, что для меня будет очень важно посетить кузнеца сегодня же.

В багажнике мотоцикла была коробочка со всем необходимым для ремонта шин, была даже запасная шина, немцы позаботились обо всём. Пришлось эту коробочку спрятать и обратиться к капитану с просьбой разрешить навестить кузнеца, у которого есть резиновый клей для шин велосипедов.

Кузница помещалась в двух сараях, соединённых перекрытием, под которое я закатил мой «Цундап». В сарае слева кузнец занимался починкой «точных изделий» — так называл он велосипеды, швейные машинки, охотничьи ружья и тому подобные предметы домашнего обихода, которые нуждались в ремонте. Правый сарай был гораздо просторнее, но там было темно, всё покрыто копотью, и на земляном полу валялись части колёс, подвод и земледельческих машин всех моделей, когда-либо бывших в употреблении на этом свете.

Услышав ритмичный звон ударов молота по наковальне, вошёл туда и я. Молодой, но коренастый парнишка, держа в руках не очень тяжёлый молот, равномерно ударял по ободу, подставляемому под удары самим кузнецом.

«Куй железо, пока горячо». Я знал эту пословицу, но не спешил подойти ближе, а стоял в дверях и обдумывал, как начать разговор, чтобы не попасть впросак. Почти все эстонцы понимали и говорили по-русски, здесь не было проблемы. Но для чего просить резинового клея, когда он мне не нужен, и что значат слова молочника, что «это очень важно»? Я не был уверен, что это не ловушка, устроенная Феофановым.

Кузнец видел, что я жду перерыва в ковке, чтобы заговорить, но не торопился с перерывом. Только после того, как обод был одет на колесо, он поднялся с табуретки, и, проходя мимо, бросил только: «Подожди!» Через короткое время, из дверей другого сарая, в который зашёл кузнец, вышел худой парень в очках и на костылях. Подойдя ко мне, он вручил мне маленькую бутылочку с клеем. Опешив, я спросил, сколько это стоит, и полез в карман за сигаретами, игравшими тогда роль валюты.

— Это подарок от «Старшого», — прозвучало в ответ.

Я сразу же понял, что жизнь идёт дальше, и что я опять «в работе».

С неподдельным московским произношением очкастый, даже не представившись, передал мне поручение моего начальника-невидимки. Каждый раз перед выходом отряда на задание, мне надо будет сообщать, куда и по какому маршруту он будет двигаться. На мой вопрос, кто меня оповестит об этом, парень сказал одно только слово: «Гришка».

Мне повезло, у меня были крепкие нервы и здоровое сердце, другой просто не выдержал бы такого сюрприза.

Передавать информацию надо было старику-молочнику или сынишке прачки, приходившей два раза в неделю к капитану за его бельём. Пока она раскладывала чистое и забирала грязное бельё, мальчуган, а ему было лет 13, всегда любовался моим мотоциклом, который я, не имея других обязанностей, всегда начищал до блеска. Вот тут то и было удобно передать названия мест и время выхода отряда.

Теперь я прерву хронологическое перечисление событий и углублюсь в раздумье. Прошу читателя с помощью догадок и путём подведения событий «к общему знаменателю прийти» к своему собственному выводу.

Антипартизанский отряд капитана Феофанова состоял не только из головорезов; были в нём и люди самых разных возрастов, вступившие в отряд из идейных соображений. Был там, например, девятилетний мальчик, сын обозника, вступивший в отряд после того, как где-то в Белоруссии партизаны убили его мать по ничтожному подозрению. Был там и 55-летний казак-офицер из группы Каминского, оперировавшей где-то на юге. Этот офицер всегда водил отряд на задания, и о нём говорили, что он не знает страха под пулями и ненавидит «красных».

История первых дней нашей группы, имевшей в своих рядах несколько десятков человек, мне неизвестна.

О ней не говорили, и я не спрашивал. Но вскоре в моей голове зашевелилось какое-то подозрение. Почему после того, как партизаны знали через меня наперед, где можно устроить засаду группе, не только засад или стычек, но и просто встреч с ними не было? Казалось, что они разрешали отряду выйти на прогулку, пострелять в воздух и вернуться назад для чистки оружия.

Почему никто не напал на меня — с капитаном на багажнике — во время наших многочисленных поездок в штаб за приказами? Возил я Феофанова по непроходимым дорогам во всякую погоду, часто был вынужден просить помощи на хуторах, вооружённый одним только пистолетом, но за все мое пребывание на территории Эстонии не встретил, или точнее, не опознал ни одного партизана.

Наш отряд не потерял ни одного человека, за исключением пятерых раненых. Но эти ранения были получены в дни отсутствия Феофанова. Я привёз его на несколько дней в немецкий полевой госпиталь к зубному врачу, где и мне, кстати, наложили коронку. У него было что-то с дёснами, и ему была необходима лёгкая операция. Вот как раз в эти дни заместитель Феофанова получил срочный приказ выйти на охрану железнодорожного полотна в соседнем районе.

Стрелявшим из леса партизанским снайперам удалось нанести нам урон — пять человек были вынесены из-под обстрела на носилках. Когда о случившемся узнал Феофанов, он только покачал головой.

Приказы штаба дивизии, к которой мы были прикреплены, выполнялись чётко. Наши «ударные» группы, численностью от пары разведчиков и до 30–40 человек были предназначены для специальных заданий, например, для прочёсывания леса перед размещением там немецких частей.

Мы всегда соблюдали все правила боевой подготовки: будучи в охране, выставляли часовых, пускали осветительные ракеты при малейшем шорохе и однажды подстрелили кобылу, не знавшую пароля. Но до встречи с партизанами дело не доходило.

За все эти процедуры, иногда проводимые в присутствии офицеров Вермахта, отряд заслужил похвалу от немецкого командования, а Феофанову дали какое-то отличие. Загадочный нейтралитет и невмешательство отряда в стычки с партизанами (а их было хоть отбавляй в районе нашей группы) вызывали мой интерес до такой степени, что я не удержался и спросил капитана об этом. Его ответ отбил у меня всякий дальнейший интерес к этой теме:

— Это благодаря тебе, Саша. С тех пор, как ты присоединился к отряду, нам везёт без границ.

Это было сказано с такой усмешкой, что я и до сих пор не могу понять, «где была зарыта собака». В придачу, и Гришка меня однажды обидел. Когда я задал ему как товарищу в нашем «шпионаже» подобный вопрос, ответ его был кратким: «Много будешь знать, скоро состаришься».

Уже после войны, в конце 1946 года, Феофанов, узнав от кого-то, где я проживаю, встретился со мной в городе Эрланген, под Нюрнбергом, с целью вербовки меня на работу для американской разведки.

Разговор зашёл об отряде, и он пообещал рассказать все при следующей нашей встрече. Но мне не хотелось опять «залезать в петлю», и та встреча не состоялась[3].

ОТСТУПЛЕНИЕ

Вскоре отряд Феофанова снялся с насиженных мест, и, как цыганский табор, начал долгий путь на Запад.

На мой запрос, что мне делать, невидимка «Старшой» прислал приказ: следовать с отрядом до следующего извещения. Оно не пришло и до сих пор, но тогда на душе стало легче — я не один, я вместе с «нашими»!

До Радома — через Мемель, мимо Варшавы (ещё до Варшавского восстания), по просёлочным дорогам, со всевозможными приключениями — прошагали мы около 700 км. Наиболее запечатлелось в памяти одно происшествие, чуть ли не покончившего разом с моей деятельностью в отряде Феофанова.

Ещё на литовской земле, посланный на мотоцикле впереди отряда на разведку дороги (а отряд передвигался только по ночам, чтобы избежать бомбёжки с воздуха), я заехал в темноте в противотанковый ров. Деталей не помню. Меня нашли без сознания и с вывихнутой ключицей по ту сторону рва. «Цундап» валялся внизу между вкопанными рельсами, а рядом со мной, обращённый в сторону следующего за мной отряда, стоял на земле включенным на красный цвет мой сигнальный фонарик. Как я его включил, остается загадкой. Потом, когда Феофанов вручал мне во время парада в Мюнзинге медаль «За отличие в обязанностях солдата», узнал я от него детали моей аварии. Когда Феофанов подошёл ко мне, лежавшему на земле, я вскочил, отрапортовал, что я заехал в противотанковый ров и… упал опять без сознания.