Андрей Лазарчук - Гиперборейская чума

• Название: Гиперборейская чума
• Автор: Андрей Лазарчук
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2001
• ISBN: 5-699-00479-3

Этот роман по праву можно отнести к жанру живой и даже «мгновенной» классики. Он номинировался на Букеровскую премию, но в то же время в нем можно найти все то, что притягивает поклонников современной остросюжетной литературы: на страницах романа встречаются ритуальные убийства и путешествия во времени, красотка, владеющая восточными единоборствами, и таинственные хранители древних знаний. Именно многогранность таланта его авторов, Андрея Лазарчука и Михаила Успенского, подкрепленная замечательным и живым языком, способствовала огромному успеху этой книги, представляющей собой совершенно чумовую, невозможную смесь из детектива, альтернативной истории, антиутопии... одним словом — своего рода фотографический снимок нашего сумасшедшего времени.

---

Трудно судить, насколько Чирей был близок к цели: все машины, приборы и материалы «ОКБ-9 бис» были уничтожены в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, вместе с материалами уничтожены были и сотрудники: от завлабов и выше, чисткой руководил сам директор в рамках кампании по борьбе с кибернетикой. После чего он, посыпав голову пеплом, оформил отношения с некоей Зоей Яценко, своей сотрудницей, взял ее фамилию под предлогом неблагозвучности собственной, и — исчез с горизонта.

Но что интересно: за время разгрома ОКБ директор заметно помолодел:

— Ты сам-то откуда все это знаешь? — спросила Ираида тоном Фомы Неверного.

— Да был там такой мэнээс по фамилии Вулич:

— Твой отец?!

— Да. В пятьдесят шестом освободился, в шестьдесят шестом умер. Как раз шел второй, окончательный, разгром кибернетики. Ну, и: Инфаркт. Рассказывал мало, боялся. Да и честный был: раз уж дал подписку не болтать — значит, болтать нельзя. А я — молодой осел — спрашивал редко. Не интересно мне это было. Такая вот общая беда:

— И больше про этого директора ничего не известно?

— Как сказать: Столкнулся я с ним однажды и сам — нос к носу. Было это в семьдесят пятом. Километрах в ста севернее Сайгона — не того, который в Питере, а который Хошимин.

— Это во Вьетнаме? — уточнила Ираида.

— На Вьетнамщине, — строго поправил ее Крис. — Да.

Выпала мне загранка. Большая редкость по тогдашним временам. Написал я довольно лажовую повесть про молодых музыкантов. А Скачок, покойник, уже тогда возле ЦК комсомола крутился и сам, представьте себе, задорные стишки писал. Он и помог мне эту лажу в «Юности» опубликовать. Спасибо покойнику: за это — да еще и за то, что устроил нам с ним да еще одному парню, Саньке, что потом песню «Ты хочешь меня, а я тебя» написал, а тогда неплохо сочинял и пел под гитару — устроил он нам поездку в свежеосвобожденный героический и братский Вьетнам. Тебе, Ира, этого не понять: Во-первых, не стадом в двадцать голов с комсоргом в качестве козла-вожака, во-вторых, не на автобусе, где все остановки предусмотрены, а выдал нам ихний Отечественный Фронт во главе с товарищем Хоанг Куок Вьетом новенький трофейный джип с шофером и переводчиком. И проехали мы по знаменитой «Дороге номер один» от Ханоя до Сайгона и обратно. Концерты устраивали для наших, которых там много было и которые сильно тосковали по родине, и я их понимаю. Привез я из той поездки и свой «Маджестик» — не успели его коммунисты утопить на барже вместе с сайгонскими проститутками и джазменами — там эти проблемы просто решали: Скачок, умница, тут же оформил мне его как подарок от вьетнамского комсомола — а то провладел бы я им аккурат до советской таможни. Короче, хиляем обратно. Но облом нам по той же дороге ехать — скучно. Да и Скачка людям показать стыдно: он после Сайгона закирял со страшной силой. А ром вьетнамский — до того жуткая вещь, что от него отказывались, бывало, даже переделкинские алкаши. Короче, уговорили мы шофера нашего добираться проселками. А берло стремное — то и дело живот прихватывет:

— Стремное — что? — испугалась Ираида.

— Берло, девушка, это: как бы поточнее выразиться: ну, что-то вроде провианта. Еда, в общем. Да, еда. И часто приходилось нам делать неплановые остановки. И вот остановились мы в очень живописном месте: дамба метров пять высотой, по одну сторону — рисовые поля, крестьяне в тростниковых шляпах, деревушка вдали с вышками для часовых. А по другую сторону — древний храм, и какие-то люди его разбирают киркомотыгами. Разумеется, под охраной.

Красивый такой храм: И вот сидим мы и пейзажем этим любуемся, и вдруг один из тех, кто с кирками, кирку эту бросает, бежит к нами и орет во весь голос: «Я — майор Фоггерти, личный номер такой-то, сообщите правительству Соединенных:» — не успел договорить, догнали его, повалили и стали избивать прикладами, а потом поволокли за ноги. А какие-то чины уже к нам бегут. Мы кое-как штаны надели, переводчик в машине спит, сморило его, и вдруг водила наш, до того по-русски ни шиша не знавший, быстро-быстро лопочет: «Вы ни слова не знаете по-английски. Повторяю: вы ни слова не знаете по-английски:» Первый раз я видел тогда бледного вьетнамца. Ужасное зрелище:

— Я тоже один раз бледных негров видел, — сказал Коломиец. — А уж какого я сам колеру был — и представить не могу.

— Как мне в голову стукнуло, не понимаю, но схватил я тогда скачковский ром, сам винтом высадил треть и парней заставил. Скачок тут же лег — на старые дрожжи много ли надо: В общем, продержали нас сутки в какой-то местной кутузке. Всех по-отдельности. Колоть пытались на знание английского, задавая внезапно вопросы. Все, как в фильме «ЧП», которого ты тоже не помнишь:

— Помню, — сказала Ираида. — В прошлом году показывали по НТВ.

— Я уже кричать начинаю: «Требую встречи с советским консулом!» — и другие глупости. А кричать их ни в какой тюрьме не рекомендуется. Даже в самой что ни на есть братской. В общем, ровно через сутки прибывает белый человек с военной выправкой, свободно говорящий по-русскому матерному. Он меня дешево колоть не стал, а лишь на сакс посмотрел и говорит: «Да чтоб джазист английского не знал!..» Я было крутнулся: трубу в подарок корешам купил, а сам как попка—попугай: пою, а слов не понимаю. Он на меня посмотрел, как на идиота, и говорит: «Ладно, Кристофор, пойдем, я тебе настоящую Америку открою». И проводит в другую камеру, попросторнее. А там лежит то, что от нашего водилы осталось.

Переводчик-то, пидор, вполглаза спал: — Крис сморщился, как от боли, мотнул головой. — В общем, как мы обратно в Союз попали, я просто не помню. Пили неделю и не разговаривали.

Потом разошлись: Со Скачком мы еще виделись изредка, а Санька сломался, похоже: стал тексты слов писать про БАМ да про сталеваров. Забогател, обнаглел. Окуджава как-то рассказывал: в лифте с ним едут, Санька хвастается: машину поменял, на даче бассейн построил, еще что-то. Я, говорит, возьми и спроси: деньги-то где берешь? А тот меня этак по плечу похлопал: песни писать надо: Эту: «Ласточку-птичку на белом снегу» — тоже он написал. Н-да: А Скачка я через полгода встретил, он испуганно так говорит: пить не могу! Чуть что крепче пива — во рту превращается в этот вьетнамский ром: и такой ужас скручивает:

— Крис Мартович, — спросила Ираида, — а вы про майора— то сообщили, куда следует?

Крис как-то длинно выдохнул. И вместо него ответил Коломиец:

— Сообщил бы — не сидел бы здесь:

— Объяснено нам было, — медленно сказал Крис, — что: первое, на этого майора, убийцу женщин и детей, выменяют твоего, пацан, ровесника, нашего славного парня, попавшего в засаду в каменных джунглях, второе, если америкосы про тот лагерь узнают и про того майора запрос сделают, сразу будет ясно, через кого они все это получили. И еще раз на нашего шофера, беднягу, посмотреть побудили. Я потом лет десять мимо американского посольства пройти боялся и от телефонов-автоматов шарахался.

— Так этот русский — он и был тот бывший директор?

— Ну да.

— А как вы узнали?

— Он сам сказал. Вулич, говорит? Мартович? Так я с вашим папашей работал. Привет ему передавайте от Антона Григорьевича. Обязательно, говорю, передам — только, наверное, не сразу: Ну, а как приехал — матери внешность этого черта описал, в подробности встречи не вдаваясь, подтвердила — он. Только вот слишком уж хорошо выглядит, не по годам: Н-да. Я ведь потом и из Москвы уехал — в Ташкенте джаз поднимал. И: впрочем, чего уж теперь:

— А потом? При Горбачеве?

— Как только прозвучало слово «гласность», я встал с дивана, подошел к телефону и набрал номер: Глупо. Кто мог прожить во вьетнамском плену десять лет? Да и: стыдно, главным образом. Столько трусил, и вдруг осмелел.

— А можно, я сообщу? — спросила Ираида.

— Зачем?.. — Крис отвернулся. — Впрочем, как хочешь:

— И вот что, ребята, — сказал Коломиец задумчиво. — Не вздумайте рассказать эту байду при докторе. Может негруба получиться.

Из записок доктора Ивана Стрельцова.

Когда все кончается и когда проходят возбуждение и страх, можно объяснить себе и другим, почему ты делал то-то и то-то, побежал туда-то, затаился, лег на амбразуру или поднял руки. Я знаю, что есть люди — профи разного профиля — которые действительно полностью контролируют себя в такие минуты. Но для этого нужны либо танталовые нервы, либо очень хороший курс спецподготовки.

Нервы мои были весьма средние, а подготовка только самая общая. Но еще в Афгане я узнал о себе кое-что интересное, а именно: в минуты опасности я безотчетно веду себя весьма рационально. Откуда что берется:

Во всяком случае, не из головы.

Я могу рассказать, как все произошло, но вряд ли сумею отчитаться, почему сделал что-то именно так, а не иначе. И еще стоит добавить: в эти минуты я все понимаю, но ничего не чувствую. Придумывать же всякие переживания мне влом.