Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон

• Название: Каньон-а-Шарон
• Автор: Арнольд Каштанов
• Издательство: Журнал «Знамя» № 5
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Арнольд Львович Каштанов родился в Волгограде в 1938 году. Окончил Московский автомеханический институт. Много лет работал инженером-литейщиком на Минском тракторном и Минском автомобильном заводах.

Первая повесть А. Каштанова «Чего ты хочешь, парень» была напечатана в журнале «Неман» в 1966 году. В 70-80-е годы его повести и рассказы публиковались в журналах «Новый мир» и «Знамя», составили 5 книг прозы, были переведены на английский и немецкий языки. Написал несколько сценариев, по которым были поставлены кино— и телефильмы.

С 1991 года живет в Израиле. Издал там книгу по социальной антропологии «Дарование слез» (1996 г.). Этому же посвящены эссе, опубликованные в 1996 и 2000 годах в журнале «Дружба народов».

---

Я изумился:

— Мать Григория Соломоновича? Как это может быть?

— Дедушку расстреляли, бабушка после лагерей с новым мужем-поляком, с которым сидела, в Варшаву подалась, это уже было после войны, из Варшавы сюда. Берия, конечно, знал, но давал папе работать. Ну а папа… Вы ж его знаете, непрошибаемый, идейный, добровольцем на фронт ушел, довоенная работа о векторе появилась, когда он в госпитале лежал, в сорок втором, — он до сих пор живет воспоминаниями. И вот теперь, когда все едут в Штаты… вы же знаете, у нас сейчас даже зарплату не платят, оставаться просто нет смысла, — он решил сюда. Тут его ученики, он считает, будет работать, школу научную создаст… Я разговаривал с советником министра по науке, папа тут никому не нужен, смешно даже говорить об этом. Но он как ребенок. Появилась какая-то Лилечка, подзуживает его. Может быть, вы написали бы ему, объяснили ситуацию…

— А что за Лилечка? — спросил я.

— Мало ли у него баб было… Вы ж его знаете… Какая-то из них. Теперь она с его помощью сюда надеется перебраться. Впрочем, ничего плохого про нее не могу сказать. Но она молодая, зачем он ей здесь? Она его бросит. А он готов развестись с мамой и жениться на ней.

— Не думаю, — сказал я, — чтобы мое письмо что-нибудь для него значило. И в любом случае ни в какие Америки твой папа не поедет.

— Но как я могу его, в сущности, беспомощного старика, отпустить сюда, практически одного? Он о детях и внуках не способен думать, но мы-то не можем о нем не думать.

— Но ты же не можешь ему помешать, правда? — спросил я.

Он хотел быть хорошим сыном. Ведь и мужем хотел быть хорошим. Просто как-то все не получалось. Старался, как мог. Взвешивал все варианты:

— А если он сюда приедет, вы за ним присмотрели бы?

— А ты куда?

— Герман Львович, где работа будет. У меня мама, жена, ребенок вот-вот родится.

Прощаясь, улыбнулся неотразимо:

— Ире Николаевне привет передавайте. Если б не такая плотная программа, я бы обязательно ее повидал.

Отец его приехал через год с небольшим. Мы с Ирой ждали в квартире, которую загодя сняли для него и Лилечки. Она позвонила из аэропорта, удивленная, что никто не встретил, я объяснил про бесплатное, за счет Еврейского агентства, такси, продиктовал адрес. И вот из окна второго этажа мы увидели, как остановилось такси с чемоданом на крыше, по-российски обвязанным бечевкой. Из машины молодо выскочила рыжая женщина в свитере и джинсах, помогла выбраться высокому и тощему старику. Таксист стаскивал чемодан. Бечевка порвалась, чемодан издал какой-то звук, таксист занервничал. Прежде чем грохнуть груз оземь, сердито крикнул:

— Ма зе? Барзэль?[7]

— Дас Бух, — сказал Векслер.

— Что? — спросила Лилечка.

— По-моему, он спрашивает, не кирпичи ли в чемодане.

— А ты что сказал?

— Я сказал, что книги.

— На иврите?

— На немецком.

— Почему на немецком?

— Лилечка, ты считаешь, я полиглот? Я-таки не полиглот.

— Успокойся, пожалуйста, я тебя умоляю.

— Ма зе? Барзэль? — завопил таксист, двумя руками волоча чемодан к подъезду.

Мы встречали у порога. Приобняв Иру, Векслер сказал:

— Здравствуй, Ириша.

Он держался просто, и всем полегчало, насколько это было возможно. Женщины занялись подарками и обедом. Векслеру дали отдохнуть. Вечером он дозвонился до своего ученика Штильмана, советника министра по науке. Тот горячо поздравлял с приездом. Перекладывая трубку от уха к уху, Векслер сурово вслушивался в паузы между фразами и спросил:

— Вы можете сейчас ко мне приехать? Мне сказали, это недалеко.

Мы с Ирой оторопели.

Ученик объяснил, что, к глубокому сожалению, это совершенно невозможно. Векслер плохо его слышал, хоть я слышал на расстоянии двух метров от трубки.

— Хорошо, встретимся завтра, — согласился Векслер. — Я должен решить, где мне жить. Во сколько вас ждать?…

— Э-э… я вам позвоню, хорошо? — сказал советник министра.

Среди ночи нас разбудил телефонный звонок Лилечки: Грише плохо, она не знает, что делать. Мы помчались, Ира послушала старика, что-то дала ему, мы посидели, пока он заснул. Дашка возмущалась и Лилечкой, и бывшим мужем, и нами с Ирой, на которых, как она сказала, только ленивый не ездит, и бывшим своим свекром:

— Почему он в Штаты не поехал?

— Может, сионист.

— Что ж так поздно сюда приехал?

— Почему поздно? Не опоздал, — сказала Ира.

Вскоре в Тель-Авивском университете устроили торжественную встречу. Дашка поехала как переводчица, но перевод не потребовался — кроме министра, забежавшего на несколько минут, чтобы поприветствовать, все знали русский. Советник министра обещал устроить международную конференцию, посвященную грядущему восьмидесятилетию великого математика, и учредить международную премию его имени.

— Спасибо, Миша, — сказал Векслер, — но я ведь не Гаусс. Я, вроде, еще живой.

— Мы не дадим вам отдыхать! — горячо пообещал ученик. — Я уверен, у вас есть интересные соображения…

— Если найдутся деньги, я мог бы тут институт создать. Болдина бы сюда позвал…

— Очень интересный проект!

По пути домой Дашка поинтересовалась:

— Зачем было его пугать — институт, Болдин…

— Премию Векслера он может учредить, а институт создать не может? — поднял бровь Векслер.

— Быть в жюри и международные премии присуждать ему нужно, а институт Векслера и Болдин ему не нужны, — сказала Дашка. — Даже я это понимаю. Это не Россия.

— А ты тут, кажется, поумнела, — удивился Векслер. — Кстати, кем ты работаешь?

— Полы мою.

— Ты ведь философский кончала?

— Филологический.

— Все равно должна понимать, — отечески сказал он, — что все материи вторичны, а любое сознание первично. Я приехал, чтобы собрать здесь всех математиков мира. И я это сделаю.

5. Лишкат авода[8]

Вернувшись с курсов на конец недели, я проснулся рано утром и увидел, что Ира, одетая, в туфлях на каблуках и с сумкой в руке, накрашенная, собирается уходить.

— Ты куда?

— В одно место, через два часа буду, спи.

Что-то в ее голосе насторожило:

— Ты не можешь сказать, куда ты идешь?

— Я ж тебе сказала. Ну пока…

Я заставил ее признаться: она шла мыть лестницу. Я разъярился. Она никак не могла понять, что вывело меня из себя. Не могла или не хотела. Ей казалось, я чего-то не понимаю:

— Это ведь совсем нетрудно. Даже очень полезно. Считай, что я делаю зарядку.

— Зарядку — пожалуйста, а лестницы мыть — нет.

— Но почему?!

— Ты будешь мыть лестницы, а я в это время буду рассуждать о высоких материях?

— А если я мою свою лестницу? Ты же ходишь по чистым полам, значит, их кто-то моет. Это не мешает тебе рассуждать о высоких материях.

— Не делай из меня толстовца, — сказал я. — Я могу даже есть с аппетитом, зная, что в это время дети в Африке голодают. Я самый обычный человек, как все. Не спорю, что мыть лестницу полезно для твоего здоровья и фигуры. Но меня унижает, что я, здоровый мужик, не могу обеспечить жену, и ей приходится мыть лестницы. Это мелко, но я такой, и ты должна эти мои недостойные чувства если не уважать, то щадить.

— Если бы я могла устроиться врачом, я бы их щадила. Но у меня не идет иврит, и мне почти шестьдесят. Я не хочу сидеть дома, я сдохну в этой жаре. Мне нравится мыть лестницы. Это замечательная работа, мне платят тридцать пять шекелей в час, у меня там есть приятельницы. Почему я должна уважать твои чувства, а ты мои не должен?

— Хорошо, — сказал я. — Если я не могу заработать деньги, у меня нет никакого права мешать зарабатывать тебе, лишать тебя необходимого. Но тогда мы будем мыть вместе. Я одеваюсь, бреюсь и еду с тобой.

Это не устраивало Иру. Она начала нервничать:

— Я опаздываю. Скоро в подъезде проснутся, начнут ходить. Я уже обещала. Не могу же подвести людей. Потом поговорим.

Я поехал с ней. В электрошкафу на лестничной клетке Ира прятала свои жидкости и тряпки. Два ведра с водой уже ждали нас у дверей квартир. Жильцы выставляли их по очереди, чтобы все тратились на воду одинаково. Ира что-то натянула на себя, и мы начали с верха. Я шел, щеткой сметая мусор и пыль, Ира следом гнала шваброй мыльную воду. Она торопилась успеть раньше, чем начнут бегать. Какой-то дядька сбежал по ступенькам, не глядя под ноги. Я его ненавидел. Мне казалось, что совершается возмутительная несправедливость: ведь в мою честь всего несколько лет назад устраивали прием в советском посольстве в Вашингтоне. Ира без конца придиралась — то я не вытащил мусор из угла, то выплеснул грязную воду на траву, вместо того чтобы отнести ее подальше от дома.

Как раз в эти дни знаменитый актер и кинорежиссер предложил мне написать сценарий по его идее. Он был безумно знаменит, один банк заплатил ему пятнадцать тысяч долларов за рекламу, а премьер-министр пообещал за участие в предвыборной кампании дать деньги на фильм. Мы начали работать, я снова стал считать себя писателем. А писатель остается писателем всегда, чем бы он ни занимался, и я смирился с лестницей.