Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

• Название: Последний из миннезингеров (сборник)
• Автор: Александр Киров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9691-0668-0

Александр Киров – первый лауреат Всероссийской книжной премии «Чеховский дар» 2010 года. А «Последний из миннезингеров» – первая книга талантливого молодого писателя из Каргополя, изданная в Москве. Лев Аннинский, высоко оценивая самобытное, жесткое творчество Александра Кирова, замечает: «Он отлично знает, что происходит. Ощущение такое, что помимо того, чем наполнены его страницы, он знает еще что-то, о чем молчит. Не хочет говорить. И даже пробует… улыбаться. Еле заметная такая улыбка… Без всякого намека на насмешку. Неизменно вежливая. Неправдоподобная по степени самообладания. Немыслимо тихая в этой канонаде реальности. Загадочная. Интеллигентная. Чеховская».

---

На этом самом уроке, на который Дмитрич, наконец-то, не опоздал, произошел некий казус, связанный с формальным подходом к пониманию текста.

Ту самую Риту, которая давеча оказалась человеком настроения, Дмитрич вызвал к доске и попросил определить в одном из стихотворений Фета все, что отличает поэтическую речь от прозаической, то есть размер, рифму и прочие неведомые для многих хороших людей вещи. Остальные ребята без особого успеха пробовали сделать все то же самое, только не у доски, а за партами.

– Анапест… Катрен… Мужская рифма… Женская рифма… – бубнила Рита.

«Эта девочка может учиться! – думал тем временем Дмитрич. – Ей все это, кажется, интересно. А не организовать ли для таких звездочек литературный кружок?»

Поставив Рите пятерку в журнал, Дмитрич продиктовал детям домаху, а тут и звонок уже прозвенел, так что пришлось литератору снова ретироваться. Выходя из кабинета, Дмитрич зачем-то (эх, зачем?!) бросил взгляд на доску. Далее он и разочаровался в стиховедении:

И в большую усталую грудь
Веет ветер ночной. Я дрожу.
Я тебя не встревожу ничуть.
Я тебе ничего не скажу.

Осталось на доске.

«Как много общего между мною и этими детьми, – думал Дмитрич, вышагивая по улице. – Мне в шестнадцать лет очень нравились большие груди. Они мне и сейчас нравятся. У Риты же грудь маленькая. Она переживает. Но ничего… Вот родит… Вот родит! И…»

Педагогические размышления Дмитрича самым бестактным образом прервал кочегар Йорданов, обратившийся к литератору с традиционным вопросом. Узнав, что Дмитрич все еще ни-ни, Йорданов сокрушенно вздохнул и пожал учителю руку.

11

Уроки пошли своим чередом. День за днем, день за днем, день за днем.

«Рита – очень интересная девочка!» – продолжал думать Дмитрич, укладываясь спать примерно через неделю после «большой груди».

Рита оказалась профессиональной оговорщицей. Этому способствовали всякие такие штучки, которые есть у любого препода и, конечно же, были у Дмитрича. Литератор за годы работы в школе пришел к выводу, что класс нужно пробовать, а потом уже с ним работать. Рита помогла Дмитричу понять, как не надобно общаться с 106. Об этом можно было бы написать доклад с названием «О вреде формализма», но нам, наверное, достаточно и одного случая с «грудью», так что писать доклад мы не будем.

А Дмитрич тем временем обратился к формуле: будь человеком и разговаривай с детьми о том, что интересно тебе самому. Вот он и устраивал в начале урока по Толстому пятиминутки из Шекспира, рассказывал о трагедии «Гамлет», которую Лев Николаевич охарактеризовал довольно кратко: «Усовершенствованный „Разбойник Чуркин“». В конце урока по Достоевскому ронял реплику, что, мол, попалась ему такая книга Бернарда Шоу «Пигмалион», и вещь, надо сказать, прелюбопытная.

Вот на «Пигмалиона» и клюнула Рита.

– Прочитала я ваш рассказ, – похвасталась она в начале очередного урока. – Так себе, но прикольный.

– Так-так-так, – часто закивал Дмитрич, словно речь шла не о Шоу, а о младшем сыне самого Дмитрича, который был на самом деле долгожданным правнуком литератора, а самому Дмитричу стукнуло девяносто, – и что же, Рита, тебе показалось там прикольным…

– Ща… Я… – Рита достала из сумки книжку и открыла ее по закладке, выполненной в форме пятитысячной купюры. – Во! Элиза (Хиггинсу). Скотина вы толстожопая!

Далее Рита спохватилась, крикнула «ой, толстокожая» и довольно громко засмеялась. Впрочем, надо сказать, что смеялась она в одиночестве.

Это не смутило любознательную и день через два вежливую девушку. На следующий день она довольно громко смеялась, увидев в списке рекомендованной литературы, вынесенном на доску детской рукой Дмитрича, произведение под названием «Властелин конец». Из списка же добросовестно вычитала «451 градус по Фрейду».

После Фрейда Дмитрич стал вспоминать другие подходы к обучению трудных детей.

12

«Иногда понимание литературы, – думал Дмитрич, – начинается с понимания современной литературы. Литературы сегодняшнего дня».

На следующий день умер Вознесенский, а Дмитрич пришел на уроки с гитарой.

Класс встретил его восторженно, и в течение первой пятиминутки урока в кабинет литературы подтянулись еще человек шесть «гастролеров», чего не наблюдалось с момента появления Дмитрича в школе.

– Петь будете? – полюбопытствовали третьегодницы и зарделись.

– Романсы, – предположила Настя Шемякина и сладко зевнула.

– Рокерское че-нить, – попросила Джульетта.

– Из Скорпов, – поддержал ее Ромео.

Однако Дмитрич, сообщив детям скорбную весть о смерти большого поэта, спел «Сагу», чем вызвал бурю аплодисментов. Затем литератор исполнил еще несколько малоизвестных песен.

– Я не въеду, – призналась Рита. – Че-нить проще плиз.

И тогда Дмитрич спел «Плачет девочка в автомате».

– Это, на первый взгляд, простая попсовая песенка, – начал литератор через полминуты после заключительного аккорда, собираясь далее поведать слушателям о словесном рисовании, но третьегодницы не дали ему не то что закончить, но даже и начать лекторий.

– О, мы поняли! – сказала первая.

– Мы с Махой поняли, – поддержала ее вторая.

– Мона и побазарить, – воодушевилась первая третьегодница поддержкой второй третьегодницы.

– Маха говорит, что мы сами расскажем, че да как, – прервала первую третьегодницу вторая третьегодница.

Далее они говорили поочередно.

Поначалу Дмитрич потирал руки, думая, что педагогический прием сработал, но движения его становились все менее энергичными, все более вялыми, и руки в конце концов остановились так, что со стороны могло создасться впечатление, будто Дмитрич собрался молиться.

– Короче, это стих про девушку…

– Короче, она его любила…

– Ага, ваще любила, короче…

– И переспала с ним, короче…

– Короче, да, а сама была типо девочкой…

– Ага, короче, он у нее был первым…

– Ну, первый мужик, короче, понятно, не будем подробнее, на уроке все же…

– Короче, и так типо понятно, кто был, тот знает, короче…

– И, короче, они переспали… Во-от.

– Ага, а она ему потом звонит, – это сказала Маха, сделав ударение на первом слоге. – Звонит, блин, а он козел, типо я тя не знаю и ваще отвали, плиз…

– Козел, короче…

– Все мужики такие…

– Козлы, короче, переспят и бросят…

– Потом, короче, привыкаешь, а сначала типо фигово.

– Первый раз када.

– Ага.

Современная литературная стилистика была таким образом исчерпана, а Дмитрич обратился к подробному комментированию читаемых текстов.

13

И вообще: литератор решил опередить события.

– Духовные искания грозовых шестидесятых, – сказал он дома жене, – не могут быть поняты без итогов грозовых шестидесятых, а именно – без Гражданской войны. Нужно попробовать рассказать о Гражданской войне – они ведь знают Чапаева, Щорса, Деникина – а потом уже обратиться к ее истокам.

– Придурок, – пожала плечами жена, рисующая плакат ко Дню защитника Отечества.

Накануне она сказала мужу, что беременна и что аборт делать не будет ни в коем случае.

Назавтра Дмитрич рассказывал детям про Шолохова.

– …в плен к самому батьке Махно…

– А кто такой Махно? – неожиданно заинтересовалась Настя Шемякина, чему-то загадочно улыбаясь, словно чуя в словах учителя некий подвох.

– И почему «батька»? – хором заинтересовались матюгальщики, надеясь таким образом попасть в поле зрения Насти Шемякиной.

Глаза Дмитрича под очками загорелись огнем то ли педагогического вампиризма, то ли преподавательского донорства.

– Махно – один из героев Гражданской войны. Сначала он воевал на стороне красных, потом перешел на сторону белых, а после этого воевал… сам по себе, что ли. Называл себя анархистом. А батькой он стал после одного случая. Однажды у Махно осталось всего ничего бойцов – человек двадцать, не больше. Их преследовали интервенты и обложили остатки отряда в окрестностях одного хутора. Бойцы были изранены, голодны. Махно предложил им не ждать, когда их добьют в лесу, а самим напасть на врагов, тем более что иноземцы притесняли местное население, бесчинствовали, как хотели. Интервенты расположились около рынка. Махно со своими людьми под видом крестьян с обозами приехал на площадь. А в обозах под сеном были спрятаны пулеметы. В условленный момент сено полетело в стороны – и человек двести интервентов после короткого яростного боя остались лежать на площади. Тогда и раздалось от простых людей, хуторян: «Ой, да ты батько! Да ты наш батько!» Так Нестор стал батькой Махно…

Дмитрич в ходе рассказа разошелся, очки его запотели, лицо покраснело, а нос – так тот просто побагровел. Пот выступил на висках литератора. Борода как-то сама собою взлохматилась. Казалось, что он сам только что влетел в класс оттуда, с площади, на которой отчаянные махновцы крошили то ли белочехов, то ли румын…