Михаил Старицкий - Первые коршуны

• Название: Первые коршуны
• Автор: Михаил Старицкий
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Главный герой повести — золотарь Семен Мелешкевич — возвращается из-за границы в Киев. Но родной город встретил его неутешительными новостями — на Семена возведена клевета, имущество продано за бесценок, любимую девушку хотят выдать за другого, а его самого считают казненным за разбойничество.

---

— Да что же, откладывать нечего: для них теперь каждый день дорог… Если ехать, то завтра, послезавтра…

— Гм, — произнес Ходыка, приподымая брови, — это верно, откладывать нельзя, а то погубим всю справу… Да только тебе, пане войте, ни завтра, ни в скорости ехать нельзя: разве ты забыл, какие у нас на очереди справы? Туда поедем — здесь все утеряем… Я решил приступить зараз…

— Верно, верно, — согласился войт, — что же его делать?

— Господи! Да неужели же нельзя этого устроить? Неужели же они так и останутся без помощи? — вскрикнула Галина, переводя свой взор с Балыки на Ходыку, и так как они оба молчали, то она прибавила поспешно — А если тебе нельзя, панотче, то отпусти хоть меня… я сама поеду!

В глазах Ходыки сверкнул радостный луч.

— Тебя, дытыно моя? Как же я могу отпустить тебя одну? Не ровен час, случится что-нибудь, — оторопел Балыка.

— Что бы ни случилось со мной, нельзя же им оставаться без помощи! Да и что может случиться со мной?

— А и в самом деле, что же может случиться с панной? — вмешался в разговор и Ходыка. — Я и сам не знаю, чего ты можешь опасаться: кругом все тихо, не слышно никаких бунтов. Отчего ж бы панне не поехать? Она бы похлопотала там на месте, а мы бы сделали здесь что возможно и таким образом спасли бы целое село… А то и в самом деле, если еще на дольше отложить это дело, то можно с ним и попрощаться совсем.

— Так-то оно так, друже коханый, — возразил нерешительно Балыка, — да все же боюсь я… в дороге…

— Ну что же может случиться в дороге? Я могу дать добрый рыдван. Дороги теперь протряхли кругом, можно еще взять с собой для обеспеченства двух-трех слуг, если здесь нет никого, — я могу прислать кого-нибудь из своих…

— Нет, зачем же, — возразила игуменья, — есть у нас все: и кони, и повоз, — а вот разве комонную стражу…

— Преслично! — подхватил живо Ходыка. — Значит, я пришлю верных и надежных людей, на которых можно положиться. Так вот, пане войте, почему бы панне не съездить в Рудню? — В змеившейся у сухих губ улыбке Ходыки словно таился вопрос: «А скоро ли найдешь ты эту Рудню?»

Балыка в нерешительности молчал.

— И я не понимаю, чего ты опасаешься, пане войте, — заметила игуменья, — уж если и пан Ходыка обеспечает, значит, и вправду нет ничего опасного.

— Нет, нет, панотче, вы отпустите меня, — вскрикнула Галина, подходя к отцу и целуя его руку.

— Что ж делать, — ответил наконец войт, ласково проводя рукою по ее голове, — поезжай уже с богом, только не барысь.

— Ни одной хвылынки! Я тотчас же возвращусь сюда назад!

— Вот и гаразд, — произнес весело Ходыка и даже потер от удовольствия руки, — а мы тем часом оборудуем справу здесь в мисте. Ну, а теперь пора, пане войте, и додому.

Балыка и Ходыка распрощались с игуменьей и Галиной. На прощанье Ходыка попросил игуменью принять от него значительный вклад на монастырскую церковь.

Все были изумлены и обрадованы этим поступком.

— Ну что? — спросил Ходыка Балыку, когда они уже уселись в рыдван и покатили по узкой улице Печерска.

— Что же, — ответил со вздохом Балыка, отводя в сторону глаза, — просил мать игуменью, обещала помочь, только говорит, что сразу так нахрапом ничего не выйдет. Что надо исподволь, воля твоя, пане свате, а силою я тянуть дочки не могу.

— А кто же тебе велит тянуть ее силой! — произнес с усмешкой Ходыка. — Торопиться нам нечего, можно и повременить. Пусть дивчина поедет в Рудню, сделает доброе дело, стряхнет с себя ту монастырскую тоску, а тогда исподволь, может, удастся и уговорить ее…

Балыка взглянул на Ходыку широко раскрытыми глазами.

— Так ты, свате, согласен? — произнес он с запинкой, словно не доверяя своим ушам.

— Атож, друже! Конечно, согласен ждать до тех пор, пока дивчина не даст добровольно своей згоды. Я и сам гвалта не хочу: что же мне за радость будет в том, если ты ее потащишь за косы к алтарю?

— Господи, да не может быть! — воскликнул тот и, захлебнушись от радостного волнения, стиснул горячо сухую руку Ходыки.

— А ты думал, что Ходыка зверь несытый, изверг, кровопийца? Гай-гай, свате, не гаразд так думать о людях! — В голосе Ходыки послышался ласковый упрек. — Да и могло б ли быть мне это прочной зарукой нашей дружбы, если бы и ты, и дочка твоя возненавидели б за сей вчинок меня? Нет, знай, добрый друже мой, что Ходыка для своего счастья не захочет чужого несчастья: был он добрым христианином и останется таким до конца. Буду ждать доброй згоды твоей дочки, а не захочет она, — ну, тогда можно будет придумать и другую заруку.

— Господи! Да я все… все… повеки! — вскрикнул Балыка прерывающимся от волнения голосом и горячо прижал Ходыку к своей груди.

Успокоившись совершенно за Галину, Семен принялся хлопотать о своем деле и готовиться к процессу. Благодаря влиянию Скибы, а главное старца Мачохи, Балыка не мог отложить жалобу Семена в долгий ящик, а вынужден был назначить разбор дела в магистрате к пятой неделе поста. Относительно правоты Мелешкевича в требовании возвращения своего имущества войт сам начинал уже убеждаться, но никоим образом не допускал, чтобы Ходыка мог взвести на славетного юнака такую страшную кривду, как пребывание его в заграничной тюрьме за грабеж и разбой; будь так, это удесятерило бы у него сердечную боль… Во всяком случае Ходыка нужен был до зарезу, как единственный надежный защитник горожан и их благочестия; но если он способен на такие мерзости, то какая же вера у него? Не отплатит ли он новой мерзостью за жертву, принесенную ему Балыкой? Ведь правда, ведь ведет же он, благочестивый и всеми чтимый Балыка, свою дочь на заклание? Ведь скрывает же он всеми силами от дочери возвращение ее жениха, которого она любит больше своей души? А что, если Семен окажется честным и почтивым мещанином? Ой, убьет он, отец, свою Галю, и она на смертном одре не простит своего убийцу! А он еще братчик!.. Что он в свое оправдание скажет перед своей совестью и перед лицом братства?

Такие мысли час от часу стали заглядывать в голову Балыке и начинали будить в нем тревогу; а она возрастала по мере того, как сторона Семена сообщала ему какие-либо неоспоримые факты, говорившие за правоту обиженного… Балыка, хотя и был несколько успокоен последней беседой с Ходыкой, в которой тот высказался, что не желает и не потерпит никакого принужденья Галины, но тем не менее боялся предстоящего процесса; последний мог сломать вконец его дружеские отношения к Ходыке и, вместо союзника, превратить свата в открытого и страшного врага.

Семен даже отложил представление в цех «штуки мистериум» для получения звания майстра, а занялся изучением статута, саксонского зерцала и других местных обычных прав; советовался со Скибой и с указанным им возным, знатоком всех законов, какими управлялся город и руководствовался воевода, помимо своего гетманского полновластия.

Среди усиленных занятий и хлопот по процессу Семен всегда выгадывал часик забежать к Богдане, порасспросить, не получила ли она каких-либо известий о Галине, и вообще отвести у нее душу. Богдана, хотя и не могла ему сообщить чего-либо точного, но тем не менее умела всегда успокоить его и подыскать какие-либо мелкие факты, которые бы доказывали, что Галина благополучно гостит у родных и никакой беды над собой не чует.

Между прочим, Богдана передала ему, что виделась со Щукой; он, по поручению братства, ездил в Винницу, в Острог и в Мотроновский монастырь, а теперь торопился в Печеры и сообщил ей, что справа везде идет хорошо и что все уповают и смотрят на Киев, что встретил, между прочим, в пути он одного чернеца из Лубен, от которого узнал, что у лубенского молодого Балыки какие-то гости из Киева и, по мнению Щуки, эти гости — не кто иной, как Галина с нянькой. Далее Богдана и сама виделась с Балыкою, расспрашивала его про Галю; пан войт отвечал ей, что Галя здорова и благоденствует, но что он и ей не откроет, где она, и не откроет до тех пор, пока не убедится сам в полной невинности Семена. Богдана добавила, что виделась тайком с челядью и расспрашивала ее; но и челядь до сих пор не знает, где скрывается панночка, а знает лишь то, что она жива и здорова и что няня переслала некоторым ладанки и весточку, что она с войтовной непременно вернется к страстной неделе; ладанки тоже доказывали, что няня побывала и в монастыре, — либо в переяславском, либо в Лубенском, вернее всего — в последнем.

Все это тешило Семена, но не утоляло его сердечной тоски; она с каждым днем разрасталась все больше, доводя его до отчаяния; в такие минуты он готов был все бросить и лететь, очертя голову, и в Лубны, и в Переяслав, и на край света, — искать свою дорогую жемчужину, без которой жизнь ему была нестерпимой мукой. Но Богдана как-то умела умерять и утешать взрывы его страданий, — то предсказанием скорого конца их, то необходимым терпением, какое только и может служить залогом всякой победы, то, наконец, тем, что в выигрыше дела с Ходыкой лежит все его счастье, так как очевидно, — да это почти высказал и сам Балыка, — что, когда Семен оправдает себя, тогда войт сам поведет его к своей дочке и вручит ему, будущему цехмейстру Мелешкевичу, свою дочь на радость и счастье.