Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

• Название: Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0209-5, 978-5-9691-0213-8,978-5-9691-0201-9

Третий том «Записок» Лидии Чуковской охватывает три года: с января 1963 – до 5 марта 1966-го, дня смерти Анны Ахматовой. Это годы, когда кончалась и кончилась хрущевская оттепель, годы контрнаступления сталинистов. Не удаются попытки Анны Ахматовой напечатать «Реквием» и «Поэму без героя». Терпит неудачу Лидия Чуковская, пытаясь опубликовать свою повесть «Софья Петровна». Арестовывают, судят и ссылают поэта Иосифа Бродского… Хлопотам о нем посвящены многие страницы этой книги. Чуковская помогает Ахматовой составить ее сборник «Бег времени», записывает ее рассказы о триумфальных последних поездках в Италию и Англию.

В приложении печатаются документы из архива Лидии Чуковской, ее дневник «После конца», её статья об Ахматовой «Голая арифметика» и др.

---

(Так она называет какую-то тамошнюю даму, которая написала о ней, по ее словам, грубую и глупую статью192.)

Потом слегка повеселела, рассказывая о своей встрече с Твардовским. Было, по ее словам, так. Когда она шла через проход посреди зала в том замке в Сицилии, где ее чествовали, она отыскивала глазами своих, то есть русских.

– Иду и озираю зал. Ищу наших, москвичей. Там ведь была и наша, советская, делегация. Смотрю – в одном ряду посреди зала, с самого края прохода сидит Твардовский. Шествую торжественно и бормочу себе под нос – тихонечко, но так, чтобы он услышал: «Зачем нянька меня не уронила маленькой? Не было бы тогда этой петрушки». Он, бедняга, вскочил и, закрыв рот ладонью, выскочил в боковую дверь: отсмеиваться… Не фыркать же тут, прямо в зале…

Я тоже чуть не выскочила в коридор! Воспринять величественную церемонию как «петрушку» – это могла только она, Ахматова. Воображаю, как хохотал в коридоре или где-то там Твардовский. Интересно, собрался ли он с силами, чтобы вернуться в зал и прослушать ее чтение? (Она читала «Музу».) А вечером, она говорит, Твардовский вместе с Сурковым постучались в ее дверь.

– Александр Трифонович всю жизнь полагал, будто я этакая чопорная чинная старорежимная дама. Но переменил суждение. Алексей Александрович и он зашли ко мне с водкой и закуской, и мы отлично выпили и закусили втроем193.

Вернулась Аня. Подала стаканы без блюдец и ложек, сыр без ножа, хлеб черствый. Я уже давно слышала, что с ножами у нас в гостиницах и в столовых всегда затруднения. Но ложечки? Но хлеб? Блюдца?

Анна Андреевна попросила Аню подать ей конверт с фотографиями. Показывала мне одну за другой: «Вот я читаю им «Музу»; вот мне вручают премию; вот я отвечаю и благодарю… А тут, видите, позади меня бюст? Это бюст императора Нерона, видите, он вполоборота, он отвернулся? Говорит: «Ахматова? Не слыхал, не знаю. Вот Сапфо – слышал»[171].

…Фотографии отличные. Показала и еще одну, прекрасно воспроизведенную в тамошней газете.

Демонстрировала и комментировала она всю серию как-то механически. Наверное, не впервые194.

Чай еле теплый. Сыр недоступен – не ломать же руками! Анна Андреевна не обратила на застолье ни малейшего внимания. Не пила, не ела и не угощала меня. Мне всё время хотелось рассказать о Фриде, но я щадила усталость Анны Андреевны, да и собственную свою боль. Расскажу в другой раз. Сегодня она невосприимчива.

Я спросила, писала ли она в Италии стихи.

– Кажется, нет… Как-то неясно… Написала одно, но оно лучше удается в прозе.

Изложила свои ночные вагонные впечатления: сквозь мутное грязное стекло какой-то безобразнейший город с полицейскими фургонами, нищими, с неуклюжей дамбой.

– Этот город – Венеция. Утром поднимется солнце и она опять станет нерукотворно-прекрасной. А ночью – такая.

Молчание. Самая бы подходящая минута встать и проститься. В глазах у Анны Андреевны тоска, тоска. Но я не удержалась и спросила о «Беге времени». Она с полным спокойствием ответила: «Реквиема» не дают совсем, а из «Поэмы» – только первую часть. Тираж нарочито маленький – всего 25 тысяч!

Мы опять помолчали.

– Это для того, – пояснила она, – чтобы за границей не подумали, будто я ничтожество, будто читатели вовсе не желают читать Ахматову[172].

Под ее ледяным спокойствием и я оледенела.

Кажется, ни в одну собственную свою книгу я не вложила столько труда, надежды и тревоги, сколько в этот ахматовский сборник.

Ладно. Пусть. Если ей всё равно, то не мне же распускать нюни.

Анна Андреевна порылась в новой сумке и показала письмо какого-то иностранного издателя: из письма ясно, что в Америке выходит ее двухтомник под редакцией Г. Струве и Б. Филиппова. Показала и книжечку «Реквиема», изданную эмигрантами-чехами. На обложке сквозь большое, чуть зарешеченное, окно виден цветущий сад.

– Они думают, – пояснила она, – это окно тюрьмы, глядящее в парк. Всё вместе – лагерь[173].

Да, конечно, есть от чего взбеситься или оледенеть.

Впрочем, она собирается в Оксфорд.

Я, наконец, встала. Анна Андреевна проводила меня до дверей. У самой двери:

– Я из Франции получила приглашение. Вот уж непонятно, зачем могла я понадобиться французам.

13 марта 65 Днем я позвонила к ней – она у Любови Давыдовны – спросить, нельзя ли придти вечером? Анна Андреевна заговорила весело и возбужденно:

– Я сама к вам приду. Ниночку перевезли из больницы домой, я поеду на Ордынку ее навещать, а оттуда к вам. У меня к вам туча дел: хочу представить пред ваши ясные очи египтян и посоветоваться о Наровчатове. Как быть? Он звонит каждые шесть часов и просит у меня строчек четыреста для газеты…

Я ждала. Но когда вечером привез ее ко мне Боренька Ардов, она была уже усталая, бледная, не поминала о египтянах. Дышала трудно. Я предложила валидол, чашку чая, и прилечь. Нет. Сидит, хмурится, молчит. Я начала расспрашивать ее о Съезде и об Италии.

Тут, с перерывами, были произнесены монологи на разные темы.

– Ушла я со съезда вся зацелованная. На меня кидались толпы девиц и дам с поцелуями и криками: «вы спасли мне жизнь!» Не понимаю, что случилось. Я и раньше ведь бывала на съездах. Но в те годы, наверное, они еще боялись: думали, за это на них сразу наденут кандалы.

– В Италии? В Италии совсем нет женщин. Не знаю, куда они их всех дели. Может быть, это потому так на наш взгляд кажется, что у нас женщин слишком много, они всюду.

Потом мельком спросила о Наровчатове: «Говорят, он сблизился с бандой. Правда это?»195

Сказала, что завидует испанцу в № 12 «Иностранной литературы»: «Перевод Гелескула невероятный, восхитительный»196. Потом, что потеряла для себя Хемингуэя с тех пор, как прочла воспоминания о Париже197.

Потом:

– Мне позвонил Сурков. Говорит: «Ваши стихи, дорогая Анна Андреевна, ходят по рукам и попадают, куда не след: в полицейские застенки ФРГ». Не знаю, что он имел в виду: Мюнхенское издание «Реквиема», что ли?.. Я у него спросила: можно ли будет мне из Англии съездить в Париж? «Да, – ответил он, – я видел ваше имя в списке, составленном Триоле». Ему я ничего не ответила, но вы, конечно, понимаете, что мне невместно ехать куда бы то ни было по приглашению Триоле. При свидании я ему объясню: я могу быть гостьей Франции, но не Триолешки.

Помолчала немного, отдыхая от собственных слов.

– Юля привела ко мне одного поляка, который изучает акмеизм. Образованный, тонкий, умный, все понимает198. Он мне сказал: «Замечательные поэты, Пастернак, Мандельштам, Цветаева создали свой язык,

каждый свой, и на нем писали. А вы своего языка не создали, ваши стихи написаны просто на русском». Как вы думаете, Лидия Корнеевна, это правда?

– Пожалуй, – сказала я. – Да. Это правда.

– Я тоже так думаю, – ответила Анна Андреевна.

Она еще раз отказалась принять валидол и прилечь.

Я вызвала такси и отвезла ее домой, то есть к Любови Давыдовне, в Сокольники.

Она создала свою единственную, неповторимую, единственную в мире «новую гармонию» и внесла ее в мир. Чем новее эта ее гармония, тем менее она с первого взгляда претендует на новизну. Новизна! Новизна ахматовской новой, воистину новой гармонии ошеломляет тем, что читателю кажется: эти звуки были всегда. Слова были всегда. «Само собою разумеется – так. А как же иначе? Иначе и не скажешь»[174].

А что, если разгадка тайны: Ахматова – Пушкин тут и кроется? То есть где-то неподалеку, возле.

15 марта 65 Только что ушли от меня Анна Андреевна, Копелев, Орлова, Петровых. Мы «при исполнении обязанностей»: надобно решить следующий шаг.

Прокуратура СССР дело Иосифа переслала, как и было обещано, в Верховный Суд РСФСР, то есть ко Льву Николаевичу Смирнову.

А он – взял да и уехал на десять дней в Африку!

В тот день, когда он вернется, ему будет вручено письмо Корнея Ивановича. Но этого, конечно, мало.

По Фридиному совету Алёна, то бишь Ольга Георгиевна Чайковская, побывала на приеме у Шубина, заместителя Льва Николаевича. Надо использовать оставшееся до решающей минуты время, чтобы вооружить суд. Доклад Алёны невесел, ее рассказ о встрече с Шубиным совсем выбил Анну Андреевну из колеи. (Раздраженная, слабая.) Алёна советует Анне Андреевне срочно обратиться с письмом к Анастасу Ивановичу Микояну, чтобы в руках у него оказался высокий отзыв Ахматовой о поэте Иосифе Бродском. Он, со своей стороны, может повлиять на Смирнова. Ильичёв и Толстиков распоряжаются Верховным Судом по своему усмотрению – надо создать противовес. (Нравится мне этот независимый Суд!) Анна Андреевна предложила нам такой план: она письмо Микояну напишет, но пусть присоединят свои подписи еще два поэта: Сурков и Твардовский. (С Александром Трифоновичем она подружилась в Италии и теперь надеется на него. Алексей же Александрович предан ей издавна, да и сам, думаю, уже заинтересован в освобождении Бродского, потому что в качестве главы Иностранной Комиссии часто ездит на Запад, а там отбою нет от расспросов, возмущений и настояний.)