Зинаида Гиппиус - Златоцвет

• Название: Златоцвет
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Современник
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1991

Зинаида Николаевна Гиппиус — удивительное и непостижимое явление «Серебряного века». Поэтесса, писательница, драматург и критик (под псевдонимом Антон Крайний), эта поразительная женщина снискала себе славу «Мадонны декаданса».

Долгое время произведения З. Гиппиус были практические неизвестны на родине писательницы, которую она покинула в годы гражданской войны.

В сокращении

---

«Да, эта понимает все, что делается вокруг нее. Эта не чувствует тайного влечения к толстому репортеру».

M-lle Роше читала два стихотворения Баратынского, переведенные на французский язык им самим.

<…>

…Хозяева не показывались в артистической комнате. Они только прислали поднос с холодными чашками чаю и несколько графинчиков марсалы. К этим графинчикам тотчас же присоседился изящный правоведик, который разыгрывал роль распорядителя и больше от стола не вставал.

Приходили, впрочем, толпы из публики, молодые люди во фраках, шутливо и тихо произносящие какие-то французскне фразы, дамы парами, офицеры… Все они останавливались в некотором расстоянии от участвующих, дамы с тупым изумлением глядели на них несколько секунд в лорнет, потом, мало удовлетворившись и сделав несколько замечаний друг другу, уходили тем же порядком. Какой-то курчавый и особенно гнусящий господин приблизился осторожно к m-lle Роше и пытался сказать ей что-то. Но она даже не перевела глаз в его сторону. Потом пошли старички. Полный и рыхлый генерал со звездой, со сладостью в узких глазах, без церемонии сел рядом с Валентиной и начал ей что-то говорить о ее чтении. Он говорил с неумелостью истинного солдата, а когда перешел к комплиментам — Валентине сделалось интересно: ей казалось, что она читает какую-то старомодную книгу. Валентине казалось невероятным, чтобы еще можно было сравнивать серьезно даму с розой, говорить, что в чтении ее главным образом — душа… Генерал же думал, что выражает изысканные и оригинальные мысли.

— У вас талант, право, талант, — говорил генерал с веселым недоумением. — А знаете, — прибавил он, понижая голос и двигаясь к Валентине уже почти фамильярно, — мой сын обнаруживает большие, большие способности к искусствам. Стихи на программе вы читали? Это он сочинял. А как декламирует! У княгини Любецкой был благотворительный спектакль — какой успех!

Валентина взглянула рассеянно.

— А сколько лет вашему сыну?

Генерал на секунду удивился, но сейчас же отвечал:

— Тридцать два года. Он кавалергард, адъютант… Нет, какая у него читка! Вот вы бы его послушали, он был бы рад узнать ваше мнение…

Валентина поняла неловкость, ей стало досадно и противно.

— Я не актриса и вряд ли могу быть полезной вашему сыну, — проговорила она сухо и отвернулась.

В эту минуту входил Звягин. Валентина ему искренне обрадовалась и указала на пустое кресло у стола.

— Садитесь, садитесь… Ну скажите, какое впечатление? Вот Геннадий Васильевич не совсем доволен…

Кириллов, все время молчавший, улыбнулся и запротестовал: он мало понимает в декламации, Баратынский не самый любимый из поэтов, но чтение Валентины Сергеевны показалось ему почти совершенным…

Генерал застыл, замолк, приподнял брови и не уходил, чутко прислушиваясь к разговору.

— Вы удивительно читали, — сказал Звягин тихо. — Я никогда не слышал такого исполнения Баратынского. И жаль было этих звуков в толпе, неспособной понять ни вас, ни Баратынского…

Валентина вспыхнула от этого неожиданного и неосторожного комплимента и с беспокойством подняла глаза. Кириллов молчал, как будто не слышал, генерал пыхтел и тоже молчал, а приходящие и уходящие только смотрели с прежним тупым изумлением и не слушали разговоров.

Заворский и Двоекуров, продолжая говорить, сели за стол недалеко от кружка Валентины.

— Что вы будете читать во втором отделении? — спросил Звягин Валентину.

Она плотно закрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, и покачала головой.

— Это секрет. Я не люблю, чтобы знали, что я буду читать. Неожиданность всегда углубляет впечатление. Вот услышите.

— На смерть Гете? — спросил Кириллов.

— Нет, нет, не скажу. Не на смерть Гете.

— Я знаю всего Баратынского наизусть, я угадаю с первого слова, — сказал Звягин. — Какая сила — стихи. Отчего они имеют такую власть над человеческим сердцем? Может быть, это — сила правды?

— Постойте, — произнесла Валентина горячо. — Хотите, я вам скажу, как я понимаю стихи и почему я их люблю?

«Как она взволнована, — подумал Звягин. Что она, искренна или притворяется перед собой?» Валентина продолжала, увлекаясь:

— Я люблю стихи потому, что они в одно время и величайшая истина, и величайшая ложь. Они — «все» человеческой души. Помните реферат, который вы читали, Лев Львович? Помните «великую ложь искусства»? Вот где она, и где можно перед ней преклониться. Я скажу яснее. Если бы я любила человека и он покинул меня. И если бы вдруг я прочла его стихотворение, где он говорил бы, что любит меня, ждет меня, страдает… ведь я не пошла бы к нему, потому что он мог бы встретить меня с изумлением, спросить, что мне нужно, сказать, что у него новые привязанности… И он был бы прав. Простому слову письма я верила бы больше. А между тем нельзя написать ни единой прекрасной строки без великого и полного ощущения истины. Красота и сила стихотворения сами говорят мне, что было мгновение, когда человека пронизало острие правды, когда человек чувствовал именно это — или безумно хотел чувствовать, что уже все равно там, на вершинах. Баратынский, когда его спросили, что такое поэзия, ответил: «Поэзия есть полное ощущение минуты». И это так. И я люблю стихи, и подчиняюсь стихам, потому что в них та полнота правды, которой больше нигде не даст жизнь.

Звягин молчал, опустив голову. Заворский, подвинув слегка свой стул, произнес, улыбаясь:

— О, да вы оратор!

— Я мог бы вам многое возразить, — сказал Кириллов очень тихо.

В эту минуту позвонили, пора было начинать второе отделение.

XII

Все засуетились. Двоекуров, тоже собиравшийся сказать что-то Валентине, вскочил за уходящим Заворским. Генерал, который не то слушал, не то дремал, тоже приподнялся грузно и, пожимая руку Валентине, бормотал ей последние любезности.

— Да, вы чрезвычайно верно, чрезвычайно верно изволили сказать… Поэзия и красота живут вместе… И ваши прелестные глаза говорят о поэзии… И мой сын, который так понимает искусство… Вы позволите ему представиться…

Валентина молча отвернулась и раскрыла книгу. Она должна была читать сейчас после Заворского. Двоекуров, который в мягких башмаках прохаживался по комнате, бесил ее, она не могла углубиться в стихотворение. Настала тишина. Кириллов ушел, простясь с ней совсем, он собирался уехать раньше окончания вечера. Звягин ускользнул незаметно. Теперь, через полуоткрытую дверь в залу доносился голос Заворского, немного претенциозно, на «а» читающего статью, дамы-певицы шептались в углу; неизвестно откуда появившийся гвардеец с лакейским лицом овладел колокольчиком и стал у двери за распорядителя, потому что хорошенький правовед так и не поднимался из-за стола, углубившись в марсалу. Он что-то беспрерывно говорил Валентине, но она не слушала. Французская актриса окаменела в своем углу. Лицо ее, истинно трагическое, беспокоило Валентину.

Двоекуров, наскучив ходить по комнате, присел к Валентине. Она спокойно подняла глаза.

— Прослушал с интересом вашу лирическую речь о стихах, — произнес он, жеманясь.

— И оную не одобрили? — усмехнувшись, произнесла Валентина.

— Напротив, напротив… Но я лично думаю, что стихи должны иначе действовать на современную душу… Современное общество, как русское, так и европейское, особенно английское, стоит на переходе, на рубеже. Я сам встречал оксфордских студентов, которые…

Ему не суждено было рассказать о своих встречах с английской молодежью, да вряд ли бы Валентина и поняла, к чему он клонил речь: в эту минуту раздался гром рукоплесканий, в отворенную офицером дверь сначала ворвался поток горячего воздуха, а потом вошел Заворский, красный и довольный, с рукописью. Рукоплесканье не превращалось, хай-лайф [5] требовал своего любимца, Заворский выходил несколько раз. Двоекуров, как коршун, набросился на рукопись и сам стал перевязывать ее белой лентой.

— Это моя добыча, — с невинной веселостью обратился он к Валентине. — Автор мне обещал. Завтра я отчет напишу о вечере, то есть преимущественно об этой прекрасной статье…

Валентина подумала, что он еще не читал.

— Вам выходить! — бесцеремонно кинул ей офицер-распорядитель. — Пожалуйста, ждут.

— Желаю вам успеха, — сказал Двоекуров, занятый перелистываньем статьи. Он не замечал Валентину, говорил с ней только случайно и мельком. Она ему совершенно не нравилась. И вообще, он мало ухаживал за женщинами: ему было некогда.

Валентина встала и пошла к выходу. Черные крылья взволновались и легко упали. Сердце Валентины билось редко и тяжело. Она взглянула в книгу и вышла.

В первую секунду электрический свет ослепил ее после тусклой лампы. Было очень жарко. Валентина заметила равнодушно-утомленные, глуповатые лица генералов в первом ряду.