Александр Алтунин - На службе Отечеству

• Название: На службе Отечеству
• Автор: Александр Алтунин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Аннотация издательства:

Герой Советского Союза генерал армии Александр Терентьевич Алтунин прошел по фронтовым дорогам Великой Отечественной войны сотни огненных верст. О своем участии в боях под Смоленском, в Крыму, в Белоруссии, на берегах Вислы и в Германии он рассказал в повествованиях мемуарного характера "Повесть о тревожной молодости" и "Звезды над Вислой", вышедших в Воениздате Они и легли в основу этой книги. Автор дополнил их главами о своей довоенной жизни и о своей службе в Вооруженных Силах в послевоенные годы.

---

— Заместитель командира дивизии полковник Бурч, — нехотя отвечает лейтенант, всем своим видом показывая, что он не намерен вступать в разговор со случайным знакомым.

Молча дошагали до комендантской роты, так же молча разошлись. Комендант штаба, высокий, сухощавый старший лейтенант, ведет нас на другой конец улицы и показывает на большой деревянный дом в пять окон:

— Размещайтесь здесь. Продпаек получите у старшины комендантской роты.

В сенях меня и Охрименко приветливо встречает молодая женщина.

— Мама, к нам красноармейцы на постой! — кричит она, приоткрыв дверь.

Мы входим в комнату. На деревянной лавке у стола сидит крупная худая старуха и перебирает гречневую крупу. Уцепившийся за складки ее широкой юбки малыш с любопытством разглядывает нас.

— Здравствуйте, — ласково отвечает на наше приветствие хозяйка. Проходите, соколики, проходите в избу. Сколько же вас будет?

— Девятнадцать, мамо, девятнадцать едоков у нас, — бодро отвечает Охрименко.

— Дак где ж мы вас разместим всех, соколики? — пугается старуха. — Тут и половина не поместится.

Я успокаиваю старую хозяйку, заявив, что мы, с ее позволения, спать будем в сарае. Такой вариант, видимо, старуху вполне устраивал, она сгребла со стола крупу и засуетилась, приказав молодайке тащить из погреба молоко, чтобы угостить "соколиков". Выпив по кружке молока с хлебом, мы стали устраиваться на ночлег, а Охрименко поспешил за продуктами в комендантскую роту. Натаскав в сарай свежескошенной травы, впервые за дни скитаний устраиваем для себя сравнительно уютный ночлег.

Охрименко принес двадцать буханок пышного белого хлеба. Каждая буханка была разрезана надвое, и в середину ее вложен большой кусок сливочного масла. Увидев масло, решил попробовать снять хромовые сапоги. Раньше все попытки проделать эту нелегкую "операцию" оказывались безуспешными. Тонкий хром от воды, грязи и солнца так прикипел к коже, что отодрать его можно было, только разрезав голенища и головки сверху донизу. А мне хотелось сохранить сапоги. Под удивленными взглядами бойцов, щедро мажу сапоги быстро таявшим маслом. Воронов с интересом смотрит на мою работу. Закончив дело и помыв руки, принимаюсь с аппетитом уплетать белый хлеб, запивая его колодезной водой. Тяжело вздохнув, Воронов тоже натирает маслом свои сапоги. Спустя два или три часа началась процедура стаскивания сапог с меня и Воронова. Не знаю, что чувствовал Сергей, не произнесший ни слова, пока с его ног стягивали присохшие сапоги, но мне казалось, будто вместе с сапогами с ног сдирают кожу. Я изо всех сил крепился, чтобы не заорать, когда Охрименко, как клещами, ухватившись сильными руками за задник, стаскивал сапог. По обильным ручейкам пота на лбу он догадывается, какую нестерпимую боль причиняет мне, и от этого сам покрывается потом. Наконец сапоги сброшены. Петренко, осмотрев левую ногу, побледнел: хлопчатобумажный носок истлел и его кусочки приклеились к кровавым мозолям. Мне стыдно, что я забыл об элементарных мерах походной гигиены, которым нас настойчиво обучали в училище. Этот случай послужил мне хорошим уроком. Петренко не менее часа провозился, очищая кровавые мозоли от остатков носков и обрабатывая раны спиртом. Стиснув зубы, терпеливо переношу "экзекуцию".

Старшина где-то раздобыл старую галошу, в которую я с трудом втискиваю забинтованную ногу. Так и хожу: одна нога в хромовом сапоге, другая — в галоше. На мое счастье, столь "экзотически" обутых бойцов и командиров немало. Одни ходят без сапог по той же причине, что и я, другие — из-за ранения, у третьих сапоги расползлись в длительных переходах, и пришлось обуться в то, что оказалось под рукой: резиновые тапочки, солдатские ботинки, галоши.

За двое суток люди вновь обрели вполне боевой вид. Бойцы в свое удовольствие попарились в бане, побрились, выстирали обмундирование. В комендантской роте старшина добыл нитки и иголки и заставил всех тщательно заштопать гимнастерки, брюки, нательное белье.

В дни отдыха я все чаще с грустью вспоминаю нашего душевного и энергичного Стаднюка. Трудно смириться с мыслью, что его уже нет в живых. Казалось, вот сейчас появится он с пачкой свежих газет и скажет: "Товарищи, есть хорошие новости. Слушайте…"

Теперь я и парторг Лысов ежедневно проводим политинформации, рассказываем о положении на фронтах, о растущем отпоре, который встречает агрессор. Свежие номера армейской газеты "За честь Родины" бойцы зачитывают до дыр: в газете публиковались зловещие откровения фашистских заправил. Они вызывали у людей беспредельную ненависть к агрессору. Порой не узнаю своих товарищей, когда читаю им выдержки из пресловутой книги Розенберга "Миф XX века", в которой тот, в частности, писал: "…В великой борьбе за существование, честь, свободу и хлеб, которую ведет столь творческая нация, как германская, недопустимо считаться с поляками, чехами, русскими и тому подобными нациями, столь же импотентными и ничтожными, как требовательными и нахальными. Эти нации необходимо отбросить на восток, чтобы освободить земли, которые будут обрабатываться немецкими руками".

Охрименко задел непонятный эпитет "импотентные". Когда я объяснил смысл этого слова, он погрозил кулаком:

— Мы их самих, гадов фашистских, скоро сделаем импутентами.

Большую пропагандистскую работу развернули мы в связи с изданием Указа Президиума Верховного Совета СССР "Об ответственности за распространение ложных слухов". Лысов, ознакомив бойцов с указом, рассказал, что враг специально засылает своих агентов для распространения панических слухов, желая подорвать боевой дух советских воинов. Призывая товарищей решительно бороться с распространителями слухов, он прочитал ставшее популярным стихотворение Николая Асеева:

У страха — не глаза велики, а руки. Не потакай фантазии шаткой! Если слышишь, что кто-нибудь врет, Рот затыкай ему шапкой.

Результаты разъяснительной работы не замедлили сказаться. Бойцы стали таскать ко мне перепуганных любителей поделиться "новостями". Они, как правило, оказывались из соседних подразделений. Только успел отправить в штаб одного паникера, "по секрету" рассказывавшего, что "немецкие танки уже на Москву наступают", как Сероштан тащит за шиворот упирающегося растрепанного красноармейца. Сероштан вытянулся и, приложив руку к каске, возмущенно доложил:

— Товарищ лейтенант, послухайте, что брешет этот гад! Мельком окидываю рыхлую, неопрятную фигуру задержанного.

Пристально гляжу в его испуганно бегающие белесые, словно бельмами закрытые, глаза. Стараюсь говорить спокойно:

— Мне тоже хотелось бы услышать новости, которые вы распространяете, а также узнать, из какого источника вы их черпаете?

"Информатор" пристально разглядывает носки своих ботинок. Повторяю вопрос, Задержанный упрямо молчит. Крупные капельки пота, стекающие со лба, скапливаются на кончике его картофелеобразного носа. Теряя терпение, сердито говорю:

— Доставь, Василь, этого подлеца в штаб. Доложи, какие он слухи распространяет.

Встрепенувшись, красноармеец бросает быстрый злобный взгляд на Сероштана и плаксиво вопит:

— Да ничего я не брешу! Это он все выдумывает!

— Ах ты, гнида! — замахивается на него сержант, отчего тот в испуге приседает. — А кто нашим бойцам только что брехал, что все наши командиры изменники, что ты, гадюка, лично расстрелял при отступлении трех полковников, нескольких капитанов и лейтенантов?! Спросите, товарищ лейтенант, у наших бойцов! — Сероштан поворачивает ко мне побагровевшее от гнева лицо.

— Вы действительно говорили все это? — спрашиваю я, крайне удивленный услышанным.

Задержанный угрюмо отводит глаза в сторону. Повторяю приказ сдать распространителя ложных слухов в штаб. А вечером произошло событие, подтвердившее своевременность работы по повышению бдительности. Мы с Вороновым сидели в избе за столом. Только успели проглотить по ложке гречневой каши с молоком, которой нас угостили заботливые хозяйки, как дверь неожиданно распахивается и в комнату стремительно входит незнакомый пехотный капитан, а за ним вваливаются Охрименко и два бойца с винтовками наперевес.

— Что случилось, товарищ старшина? — строго спрашиваю я, недовольный тем, что прервали ужин.

Но капитан не дает Охрименко рта раскрыть.

— Как вы смеете, лейтенант, так распускать подчиненных! — кричит он, брызгая от ярости слюной. — Вы за это ответите. Я требую немедленно арестовать старшину за оскорбление старшего командира, иначе вы горько пожалеете о случившемся.

Оторопевший от неожиданного нападения, наш добродушный старшина что-то невнятно бормочет, чаще обычного повторяя любимое "едят его мухи".

Выйдя из-за стола, подхожу к растерянному Охрименко. Положив руку на его плечо, ободряюще говорю: