Владимир Бушин - Эоловы арфы

• Название: Эоловы арфы
• Автор: Владимир Бушин
• Жанр: История

Владимир Сергеевич БУШИН Эоловы арфы Роман в новеллах Главные герои романа - К. Маркс и Ф. Энгельс - появляются перед читателем в напряженные дни революции 1848 года. И далее мы видим Маркса и Энгельса на всем протяжении их жизни - за письменным столом и на баррикадах, в редакционных кабинетах, в беседах с друзьями и в идейных спорах с врагами, в заботах о своем текущем дне и в размышлениях о будущем человечества, и всегда они остаются людьми большой души, глубокого ума, ярких, своеобразных характеров - людьми мысли, принципа, чести. ...

---

- Ну что же...

- Уж извините, сударь.

Кондуктор ушел. Молодой человек некоторое время напряженно ожидал нового соседа: перейти из одного отделения в другое - дело пустячное, но тот почему-то все не являлся. "Вероятно, передумал", - обрадовался молодой человек и через несколько минут незаметно для себя вновь погрузился в свои размышления.

...Он снова возвратился мыслью к матери, а от нее - к Наде. Мать познакомилась с ней в дни его болезни, когда обе они, то вместе, то поочередно, с тревогой и нежностью склонялись над его жарким изголовьем. Кажется, они понравились друг другу. Однажды, когда он начал выздоравливать, ему захотелось развлечь мать, и он рассказал ей, как Надя играла на сцене рабочего клуба. Ставили "Горе от ума". Наде поручили роль третьей княжны. Вся роль состояла из одной-единственной реплики: "Какой эшарп кузен мне подарил!" - но Надя усердно ходила на все репетиции, а в день премьеры перед выходом на сцену так разволновалась, что у нее сел голос и она жалким, чудовищным образом проскрипела: "Какой эшарп кузен мне подарил!" Он вспомнил, как смешно изобразил тогда испуганную, безголосую Надю, как смеялась мать, слушая рассказ и переводя веселый добрый взгляд с него на Надю, с Нади на него, как сама она потом, смеясь, повторяла: "Какой эшарп кузен мне подарил!"

Вслед за Надей в памяти проступил образ Лафарга. Сначала он удивился такому прихотливому и неожиданному ходу своих мыслей, но тотчас понял, в чем дело. Познакомиться с Полем Лафаргом, прославленным деятелем социалистического движения Франции, другом Маркса, повидать его жену Лауру, дочь Маркса, было одним из сильнейших его желаний при посещении Парижа. Лафарга тоже интересовала встреча с молодым русским социалистом, и он пригласил его к себе в Ле-Перре, близ Парижа.

В день условленной встречи - это было еще в июне - он купил в книжном магазине Латинского квартала "Историю Парижской коммуны" Проспера Лиссагарэ и так с книгой в руках и предстал перед Лафаргами. Поль, несмотря на свои пятьдесят три года, все еще юношески подвижный и изящный, все еще жадный до жизни и ее впечатлений, встретил гостя приветливо, любезно и тотчас же попытался увлечь его в водоворот политической беседы. Но это ему удалось лишь позже, вначале помешала Лаура. Принимая книгу, чтобы куда-нибудь положить ее, она медленно, словно вспоминая что-то очень далекое, проговорила:

- Лиссагарэ... Читаете?

- Только сегодня купил.

- Очень интересная штука! - сказал Лафарг. - Обязательно прочитайте. Маркс называл ее лучшей историей Коммуны. Прочитайте и книгу Лефрансе о Коммуне. Но с именем Лиссагарэ в нашем доме связаны и другие воспоминания, - он взглянул на жену и не заметил, чтобы она была недовольна или протестовала: этот русский сразу расположил обоих к доверию и откровенности. - Дело в том, что когда-то, теперь уж, наверное, лет тринадцать тому назад, Проспер Оливье Лиссагарэ, или Лиссо, как мы его звали, сватался к Элеоноре, к Тусси, младшей сестре Лауры. Они были даже помолвлены, но в конце концов Тусси так и не решилась на этот брак.

- Он был на шестнадцать или семнадцать лет старше ее, - задумчиво проговорила Лаура.

- Да, но дело не только в этом, - видимо не желая вдаваться в подробности неожиданно возникшей темы разговора, сказал Лафарг. - Скажу лишь, что, когда Тусси дала ему окончательный отказ, все мы с облегчением вздохнули.

- А вы не женаты? - вдруг спросила Лаура.

- Пока нет, - ответил он и вдруг в этом уютном семейном доме при виде дружной супружеской четы с небывалой дотоле отчетливостью подумал о Наде как о своей будущей жене. Именно поэтому ее имя и имя Лафаргов вступили в его сознании в некую внешне довольно нелогичную, но вполне ощутимую связь, и одно из них могло теперь вызывать в памяти другое.

- "Пока" - это значит, что предмет уже найден, - ясновидчески улыбнувшись, прокомментировала Лаура. - Как же ее звать, если не секрет? Русские имена очень красивы, я люблю их.

- Как? - несмотря на сердечное расположение хозяев и их родительский по отношению к нему возраст, он не решался в таком деле открыться до конца и произнести Надино имя, но не мог и промолчать, отринуть их вполне дружеский интерес, и он выбрал третье: назвать подпольное Надино прозвище. - Как ее зовут? Минога.

- Минога? - изумился Лафарг. - Что это за имя?

А Лаура сразу все поняла - и душевное затруднение этого русского, и что такое Минога: ведь она выросла в семье, где всем давали прозвища. Она рассмеялась:

- Чему ты удивляешься? Разве ты забыл, что меня в свое время звали Какаду, Наездница, Фея кухни и даже Птичий глаз, что не менее странно, чем Минога. Энгельс и сейчас никогда не зовет меня по имени.

- Ах, вот оно что! - наконец понял и Лафарг. - Это нам знакомо. Меня Маркс чаще всего называл Негром. Ну а есть ли второе имя у вас?

У гостя оно было. За высокий, с залысинами лоб, за начитанность, за умение подойти к самым неожиданным жизненным вопросам и к самым разным людям, наконец, за то, что среди товарищей социал-демократов и среди рабочих он никогда не становился в позу надменного учителя, а был просто более опытным и знающим товарищем, - за все это петербургские марксисты прозвали его Стариком. Он уже хотел было произнести это слово, но Лафарг перебил его намерение:

- Маркса, как вы, конечно, знаете, мы все звали Мавром. Так за смуглость его нарекли дети. Но когда он был в вашем возрасте или немного постарше, у него было другое прозвище. В Союзе коммунистов, как рассказывал Энгельс, его звали Vater Marx - Отец Маркс или просто Фатер. Подумайте только, человеку лет двадцать семь - двадцать восемь, а все друзья и единомышленники, среди которых очень многие были гораздо старше, зовут его Отцом! Настолько Маркс превосходил всех, таким общепризнанным был его авторитет! - Лафарг помолчал, видимо вспоминая далекие годы, но через несколько мгновений встрепенулся: - Так что же за прозвище у вас?

Гость немного помедлил, провел рукой по своему широкому лбу и глуховато ответил:

- Конечно, у меня тоже есть прозвище. Меня зовут Волгарь. Я с Волги, из Симбирска...

Потом Лафарг пригласил его в кабинет, и, пока Лаура накрывала на террасе стол, они отвели наконец душу в разговоре на политические темы. Русского интересовало все. Он расспрашивал хозяина дома о Марксе, о подробностях нынешней политической ситуации во Франции и о многом другом. Казалось, его расспросы довольно хаотичны. Но это было не так. Он хотел получить от многоопытного собеседника прежде всего то, что могло ему пригодиться для развертывания политической борьбы дома, в России.

Лафарг, в свою очередь, расспрашивал о работе социал-демократических кружков в Петербурге, в Москве. Узнав, что в одних проводятся популярные политические беседы, а в других кружках, более высокого уровня, состоящих из грамотных, передовых рабочих, изучают Маркса, Лафарг иронически воскликнул:

- И они читают Маркса?

- Читают, - спокойно ответил русский.

- И понимают? - в голосе Лафарга было еще больше иронии и недоверия.

- И понимают, - ответ прозвучал еще спокойнее и увереннее.

- Ну, в этом вы ошибаетесь, - категорически заключил Лафарг. - Они ничего не понимают. У нас после двадцати лет социалистического движения Маркса никто не понимает.

Собеседник расхохотался:

- Так уж и никто!

При последних словах Лафарга он вспомнил двух своих петербургских друзей: Юлия Мартова, руководителя одной из социал-демократических групп в столице, и Ивана Бабушкина, рабочего Семянниковского завода. То, что сказал сейчас Лафарг, было похоже на рассуждение Мартова! Он тоже не верил, что рабочие могут понять Маркса и Энгельса. У группы Мартова имелся мимеограф; когда договаривались о совместном издании литературы для рабочих и ему предложили в первую очередь напечатать "Жилищный вопрос" Энгельса, Мартов решительно отказался. Но разве это совершенно непостижимое чтение для такой умницы, как Бабушкин. А ведь он не один такой. Шелгунов, Князев, Яковлев, Меркулов, Боровков, Грибакин, братья Бодровы...

- Может быть, вы полагаете, - видимо несколько задетый смехом и не отвечая на вопросы, продолжал Лафарг, - что русские рабочие способнее французских?

- Нет, господин Лафарг, я так не думаю, - очень серьезно ответил гость, - хотя русский народ и русский рабочий класс действительно чрезвычайно талантливы, и только свободное будущее откроет миру всю их одаренность. Но я думаю, что, во-первых, понимание рабочими Маркса в большой мере зависит от нашего умения объяснить им его, и тут мы, русские социал-демократы, не жалеем сил. А во-вторых, Россия приходит сейчас к марксизму как единственно правильной революционной теории в результате долгих страданий, неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, в итоге беззаветных исканий, разочарований, проверки и сопоставления опыта Европы со своим. И это все помогает понимать Маркса. Речь идет, разумеется, о понимании самой сути его учения, а не тонкостей и деталей...