Владислав Ванчура - Конец старых времен

• Название: Конец старых времен
• Автор: Владислав Ванчура
• Издательство: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Эта книга продолжит знакомство советского читателя с творчеством выдающегося чешского прозаика Владислава Ванчуры, ряд произведений которого уже издавался на русском языке. Том содержит три романа: «Пекарь Ян Маргоул» (публиковался ранее), «Маркета Лазарова» и «Конец старых времен» (переведены впервые). Написанные в разное время, соотнесенные с разными эпохами, романы эти обогащают наше представление о жизни и литературе Чехии и дают яркое представление о своеобразии таланта большого художника,

---

Вижу, как удирает, опустив уши, этот паяц, от которого все отшатнулись, вижу его в минуту, когда мужество изменило ему и он скрывает остатки своей ловкости, чтобы затеряться в предместье какого-нибудь города… Ему надо быть одному, потому что слишком полные жизни дурачки, которых он обольстил, принимают буквально полет его фантазии и могли бы загнать его туда, куда ему никогда не ступить. Нет, приятель, конец старому времени. Конец всем странствиям, конец поискам, конец тайнам, за которыми следует статистика преступности…

Мы в одинаковом положении. Но если б я мог выбирать, то предпочел бы собственный удел, ибо при всем своем малодушии отваживаюсь хотя бы на одно: признаюсь, что я — обыкновенный вор! Я могу отсидеть за свой поступок, а после показывать хозяину кукиш в кармане.

А что остается тебе? Ничего, глупости, другая Отрада, другой пан Стокласа и другой Марцел. Когда он прилепится к тебе и захочет жить с тобой бок о бок, когда ты почувствуешь зубы любовницы вне ложа и покоя любви — опять смажешь пятки салом, дрянной поэт…

Я не мог удержаться и высказал вслух некоторые из своих рассуждений.

— Отлично, — ответил князь, — ты хочешь противиться тому, во что веришь, хочешь обмануть меня убежденностью, которой у тебя нет и которую ты не найдешь. Тем хуже для тебя, лжец. Ты говоришь неправду и очень хотел бы оказаться на моем месте.

Говоря так, полковник затягивал ремни на своих пожитках.

Оставим это, — сказал я, поняв, что разговорам не будет конца. — Оставим это, князь, а лучше скажите-ка вы мне, где Ваня, почему он вам не помогает?

Ваня под арестом, — заявил полковник, — он отбывает наказание, которое я на него наложил.

Ага, ему не хочется уходить от полных горшков.

Точно так же, как и тебе, — возразил князь. — Я нахожу, что между ним и тобою больше сходства, чем это кажется на первый взгляд.

…Под окнами взревел мотор. Это уезжает адвокат. Он глубоко надвинул шляпу и застегивает свой плащ. Переключая рычаг скоростей, он бросает взгляд на окно барышни Михаэлы и твердит про себя: «Спокойно, спокойно, спокойно!» Его обуревает желание отступить в порядке, как подобает гармоническим натурам, и все же он сбивается с тона. Он устал и мечтает поскорее в постель. Ах, радуйтесь, жители окрестных селений, что адвокат, возвращенный правому делу мелких землевладельцев, покидает замок…

Автомобиль тронулся, загудел, и ветер, летящий за срезанным задом адвокатского шестицилиндровика, поднял в воздух обрывки бумаги. Прощайте! Нам нечего сказать друг другу, сударь. На повороте дороги он оглянется на замок, в котором уже засветились окна. В недрах тьмы увидит адвокат свое отражение на фоне замка. Уделим этому каплю внимания: наши освещенные окна расположены таким образом, что совпадают с отражением лица адвоката в ветровом стекле, и кажется, будто замок — у него в голове. Правда, замечательная игра случая? Но поспешим дальше!

Восемь часов. Адвокат Пустина пригладил свои бакенбарды и нажал на акселератор.

Отзвучал восьмой удар. Китти, увязывая свой узелок, подняла глаза на часы и заколебалась. Пора поговорить с Марцелом, еще немного — и будет поздно, почему же наша барышня опускает руки на колени? Решила уйти за князем — но сказать-то куда легче, чем сделать…

Как тяжело смотреть на предметы, с которыми предстоит расстаться! Китти взглянула в окно, на качающиеся верхушки тополей, и ночь увлажнила ее глаза. О чем она думала? Дорожные лишения, тайна, ночь, коляска, уже наполовину вытащенная из каретника, страх и то, что удерживает взрослых от решительного шага, то благоразумие, которое нашептывает, что все мятежи кончаются раскаянием, — все это только придавало ей духу. «Да! Да! Да! — отвечала она своим сомнениям. — Я еду!» Михаэла? Отец? Друзья, смотревшие на нее как на маленькую девочку?

Китти всегда с трудом переносила их заботливость. Что-то побуждает, что-то обязывает ее хлопнуть дверью. «Завтра, — твердит она сама себе, — найдут мою постель нетронутой, а на подоконнике будет лежать письмо к Михаэле. В нем я лишь слегка коснусь того, что было, пока я не повзрослела. Вещи свои раздарю и тут-то обращусь к папе, потому что он всегда разговаривал со мной только о том, что мне купить и что мне надо. Потом я пожелаю ему счастья и здоровья, пусть не думает, что я неблагодарна. А в конце припишу несколько строчек для мадемуазель Сюзанн. Я знаю, она влюблена в Алексея Николаевича, и ей будет жалко…»

Тут Китти принялась обдумывать, в каких словах обратиться ей к Сюзанн и как написать, чтоб не доставить ей горя. «Я назову ее милой подругой, — решила Китти, — и напишу, что князь хотел уехать тайно, чтобы не огорчать ее…»

Подумав еще немного, Китти начала письмо: «Милая подруга, не сердитесь на меня, сегодня ночью я уезжаю…»

— Марцел, Марцел! — крикнул я, завидев товарища маленькой Китти, бежавшего в кухню. — Ты почему прячешься?

Он не ответил, и я, сытый уже по горло всей этой таинственностью, взял мальчика за плечо и увел в библиотеку.

Садись, — сказал я, предлагая ему кресло, в котором так любил сидеть князь. — Садись и отвечай мне правду. Полковник хочет, чтобы ты уехал с ним? Да или нет?

Да или нет?! — повторил я, заметив, что у Марцела нет охоты отвечать.

Нет, — буркнул тогда мальчик с испуганным видом. — Он мне ничего такого не говорил.

Я перевел дух, одновременно ловя себя на том, что мои желания раздвоились, что мне нечего больше сказать, и что Марцел обманул мои ожидания. «А может, он соврал», — пришло мне тут на ум, но лицо Марцела дышало таким простодушием и написано было на нем такое горькое сожаление, что я не мог ему не поверить. «Э, — сказал я себе, — говорят, частенько встречаешь пренеприятные сюрпризы в конце пути, но те, кто собрался в дорогу сегодня, испытывают разочарование еще до того, как вышли за порог. Они уже утомлены и вялы в свои шестнадцать лет, как ты в пятьдесят. Тебе не о чем тревожиться, Бернард. Марцел не уедет. В мыслях он полон решимости, да ведь от мыслей до дела далеко».

Тут мне стало чего-то жаль, и показалось, что мир состарился.

Начинался дождь. Небо нескончаемых горестей, затянутое испарениями, позорным образом сводило свои мелочные счеты, и в открытое окно библиотеки повалил туман. Сонный, мирный, глупый покой Отрады, годами знакомый мне и отвратительный до глубины души, переливался через край, как прилив обыденности, которой не иссякнуть. Я встряхнулся и завел речь о своих башмаках, созревших для пары заплат. Попросил Марцела отнести их завтра к сапожнику.

— Этого я вам обещать не могу, — ответил он.

Вот как, — сказал я, испытывая желание уязвить мальчишку. — Ты, шалопай этакий, отказываешь мне в службе, которую обязап исполнять? И не стыдно тебе?

Пан Бернард, — возразил Марцел, — кто знает, где-то я буду завтра… Не могу я больше, не могу оставаться тут, здесь все мне опостылело! И стыдно мне, но должен я сказать вам: убегу я!

Я так и разинул рот, — а Марцел, запинаясь, как плохой певец, бормотал, что уйдет куда глаза глядят.

— Но почему же, друг мой?! — вскричал я, глядя на парнишку как на счастливый случай, который соблазняет нас к любовному свиданию.

Потому, — ответил он, — что дни стоят такие чудесные, что наступает вечер, потому, что дороги бегут во все стороны и я должен что-то предпринять. Хочу быть похожим на князя.

Так, — сказал я. — Значит, ты уходишь, а твой полковник об этом и не знает? Ты утаил это от него?

Нет, — помолчав немного, сознался Марцел. — Я просил князя, чтобы он разрешил мне уехать с ним, только он ни разу мне не ответил.

Услышав это, я грубо отчитал Марцела, употребляя выражения, достойные бандита. Но как иначе мог я скрыть свою радость? Признаюсь, я настолько сумасброден, что время от времени восхищаюсь нашим озорником, а этого мне хотелось сейчас избежать.

В задушевный час сумерничания меня охватило веселье.

За окнами простучали деревянные башмаки кого-то из слуг, пробежавшего по двору. Когда он удалился и стук его подметок утих, наступила тишина — и мы оба с Марцелом почувствовали, как крепнет наша чудесная дружба.

Хорошо, — сказал я в приливе любви, — иди же, куда задумал, негодник, только смотри, как бы через пару дней тебя не привели обратно с полицией. Деньги у тебя есть?

Пятьдесят крон.

Потом мы досчитались и до шестидесяти.

Вот и все, — сказал я, — только разве еще одно замечание, которое мне кажется не лишним: объяви, как положено, во всеуслышание о своем уходе и забери с собой документы, необходимые тебе, потому что, мой милый, мне будет вовсе не по душе, если ты выскользнешь как вор, через садовую калитку. Это, по-моему, отдает постыдным авантюризмом. Это не то, что тебе нужно. Никто не имеет права тебя удерживать, но если ты сбежишь, наш хозяин велит объявить розыск через глашатаев на площади в Крумлове.