Олег Будницкий - Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы

• Название: Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы
• Автор: Олег Будницкий
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-85880-187-0

В предлагаемой вниманию читателей книге впервые собраны вместе воспоминания женщин, которых одни считали преступницами, а другие святыми — террористок, членов партии эсеров; в книге рассказывается о деятельности Боевой организации эсеров, одной из самых эффективных террористических организаций в истории — треть ее составляли женщины. В воспоминаниях повествуется о покушениях на министра внутренних дел В. К. Плеве, петербургского градоначальника В. Ф. Лауница и многих других; даются психологические портреты знаменитых террористов и террористок — М. Спиридоновой, Б. Савинкова, Г. Гершуни, А. Измаилович, А. Биценко и др.; рассказывается о беспрецедентном побеге 13 женщин-политкаторжанок из Московской женской каторжной тюрьмы и многом другом.

Собрал, снабдил вступительной статьей и примечаниями Олег Будницкий

---

В феврале 1907 года начальник каторги Метус телеграфировал начальнику Акатуйской тюрьмы Зубковскому, что политические женщины должны быть немедленно переведены в Мальцевскую тюрьму. Мария Спиридонова, которая еще не оправилась от мучений, которым она подверглась при аресте, была нездорова. Я тоже лежала больная, схватив воспаление легких. Путешествие среди зимы через Акатуйские горы могло грозить нам смертью. Этапные пункты, выстроенные много лет тому назад, представляли собой развалины, и провести в них ночь было все равно, что переночевать на улице.

Когда товарищи узнали о намерении администрации перевести нас немедленно, их негодованию не было границ. Они постановили силой сопротивляться отправке Спиридоновой и меня. Даже тюремный начальник и доктор не хотели нас отправлять. Зубковский телеграфировал Метусу, что двое из нас больны и что жизнь наша будет подвергнута опасности, если мы пойдем этапом в такую погоду.

Несколько дней спустя начальник тюрьмы велел четверым из нас — Биценко, Измаилович, Езерской и Фиалке — готовиться в дорогу. С тяжелым сердцем мы попрощались с ними. Это было печальное расставанье, так как мы не знали, когда опять увидимся с ними.

Оставшись одни в нашей опустевшей камере, мы думали и о наших товарищах. Была поздняя ночь, но мы не спали. Спиридонова чувствовала себя очень плохо после волнений этого дня. Она начала метаться и бредить, и я перешла на ее койку. С большим трудом мне удалось разбудить ее.

— Не спи, дорогая, не спи! — просила я ее, боясь, что припадок бреда снова овладеет ею, если она уснет.

Крепко обнявшись и прижавшись друг к другу, мы сидели молча, охваченные чувством крайнего одиночества и беззащитности.

— Как долго еще до рассвета! — вздохнула Спиридонова; вдруг она стала прислушиваться.

— Слышишь? — спросила она.

— Нет, я ничего не слышу. Это ветер воет в горах, — попробовала я успокоить ее.

Но скоро снаружи послышались шаги и скрип открываемых дверей.

— Они пришли! — воскликнула я невольно.

Мы слышали, как открылась дверь нашего коридора. Мы завернулись в наши одеяла, обнялись еще крепче и ждали. Тяжелые шаги раздались в коридоре. Они все шли, шли и, казалось, конца им не будет. Несколько человек подошло к нашей двери. Мы затаили дыхание.

Дверь с шумом открылась, и офицер с бумагой в руке стал возле нашей постели:

— Я — начальник Алгачинской тюрьмы Бородулин. Прислан сюда начальником каторги Метусом, чтобы перевести вас немедленно в Мальцевскую тюрьму. Я сделаю это, если бы даже пришлось вас взять голыми и расстрелять всю тюрьму. При первом сопротивлении с вашей стороны я употреблю силу, — и он указал по направлению к коридору, где стояли солдаты в полной готовности.

Я посмотрела на его свирепое лицо, на его белые перчатки, и трепет пробежал по всему моему телу. Спиридонова закрыла глаза, и я почувствовала, что она снова впадает в бред.

— Хорошо, — сказала я Бородулину. — Оставьте нас, чтобы мы могли одеться.

Он подумал с минуту и затем вышел, закрыв за собою дверь. Мы поспешно оделись и открыли дверь. Бородулин вошел.

— Вы готовы? Я больше не буду ждать.

В этот момент послышался стук в стену. Наши товарищи услышали громкий голос Бородулина и стали беспокоиться. Вся тюрьма проснулась. Стук повторился.

— Подождите, — простучала я им.

— Слушайте, — обратилась Спиридонова к Бородулину, — они не дадут нас увезти. Но если вы позволите нам объяснить им положение, они согласятся ради нас.

— Это против правил, и я не могу этого сделать, — отвечал Бородулин.

— Тогда позовите нашего начальника, — сказала я. Позвали Зубковского, который в это время находился на дворе.

— Что могу сделать для вас? — спросил он. Он знал, что трагедия неизбежно разразится, если мужчины подумают, что нас увозят силой.

— Убедите Бородулина дать нам, свидание с Сазоновым и Карповичем,[160] — сказала Спиридонова. — Они одни могут повлиять на товарищей и уговорить их не устраивать протеста.

Бородулин стоял тут же и спокойно рассматривал свои перчатки.

— Пойдемте, — сказал ему Зубковский, и они вышли. Несколько минут спустя Сазонов и Карпович были введены в нашу камеру. Сазонов был бледен, как привидение, и не мог выговорить ни слова. Он схватил руки Спиридоновой и держал их, глядя все время на солдат. Карпович весь дрожал.

— Вы не уедете, вы не уедете, — повторял он, скрежеща зубами и сжимая свои сильные кулаки. Его глаза были налиты кровью, лицо было багровым. Один момент я подумала, что он кинется на Бородулина, который отступил на несколько шагов, видя его в таком ужасном состоянии. Карпович действительно намеревался тогда убить Бородулина.

— Оставьте их на минуту, — сказал Зубковский Бородулину, и они вышли в коридор.

Когда мы остались одни, Спиридонова начала горячо убеждать их не сопротивляться нашему отъезду. Они молчали. Бородулин и Зубковский вошли, и Бородулин объявил уже гораздо более мягким тоном, что он возьмет с собой фельдшера и что мы не будем останавливаться в этапках. Зубковский смотрел вопросительно на наших товарищей.

— Мы готовы, — сказала Спиридонова.

Сазонов взял Карповича за руку, и они пошли к двери. Прежде, чем выйти, они еще раз обернулись и посмотрели на нас, по-видимому, все еще не решаясь оставить нас в руках Бородулина.

Было около четырех часов ночи, когда мы, поддерживаемые солдатами, вышли на тюремный двор. Мороз был такой сильный, что мы с трудом могли дышать. Сани стояли у ворот, и мы отправились в сопровождении Бородулина, фельдшера и нескольких солдат.

Рано утром мы приехали в Александровскую тюрьму и там нашли наших товарищей-каторжанок. Они были уверены, что мы избегнем этого ужасного путешествия. В нескольких словах мы рассказали им о событиях последней ночи и сообщили им, что с нами приехал Бородулин.

Мы провели целый день в этом холодном нетопленном бараке, не видя никого из администрации. Во время вечерней поверки начальник объявил нам, что Бородулин вернулся в Акатуй и отдал ему распоряжение отправить нас рано утром обычным этапом.

Мы пробыли в дороге несколько дней, останавливаясь на ночь в отвратительных дырах, называемых сибирскими этапами. Наконец мы добрались до Мальцевской тюрьмы.

Старая Мальцевская тюрьма была переполнена уголовными женщинами. Всех шестерых нас поместили в одну камеру. В камере было два окна, из которых мы могли видеть каменную стену.

Холод, сырость нашей камеры и пища, состоявшая из черного хлеба, «баланды» и чая без сахара, еще сильнее расстроили наше здоровье. Лидия Езерская совершенно заболела. При тюрьме не было больницы, и мы уговорили начальника вызвать врача из Горного Зерентуя. Доктор приехал.

— Что я могу сделать? — сказал он. — Все зависит от начальника каторги Метуса. Вызовите его и просите перевести больных в одиночные камеры. Они теплее и суше.

Мы немедленно послали заявление Метусу, который жил в Горном Зерентуе. Недели через две он приехал. Войдя к нам в камеру, он не поздоровался и стоял не глядя на нас. В ответ на нашу просьбу перевести больных в одиночки он грубым тоном буркнул что-то и вышел. После этого мы никогда больше не вызывали его (Метус был послан в Нерчинскую каторгу со специальным заданием «дисциплинировать» политических каторжан. Режим, который он установил, был невыносим. За малейшую провинность заключенных били, сажали в карцер на целую неделю и заковывали в кандалы. Последние годы политических не подвергали телесным наказаниям, и в этот период он первый стал применять к нам розги. Позднее он и Бородулин были убиты по приговору партии с. р. Метус был убит в Чите, и толпа укрыла стрелявшую от полиции. Бородулин был убит возле своего дома в Алгачах[161]. После этого режим на каторге стал много лучше и оставался таким до 1910 г.).

Время в Мальцевской тюрьме тянулось медленно. Дни, месяцы и годы протекали в тяжелом однообразии. Сначала нас было только шесть политических, но постепенно это число увеличилось вновь прибывавшими с разных концов России, и скоро нас стало много. Прибытие новых каторжанок было единственным событием, нарушавшим монотонность нашей жизни. Но новости, которые они приносили, и их собственное настроение скоро блекли в атмосфере тюрьмы, и они, в свою очередь, начинали ждать прибытия новых, которые могли бы оживить их умирающие надежды.

Те, которые были осуждены на определенный срок, считали дни и месяцы. Они знали, что если только они вынесут эту жизнь, дождутся окончания срока каторги, они увидят луч свободы, — если можно назвать свободой жизнь в отдаленном уголке Сибири.

Вера в скорое освобождение России постепенно уничтожалась тягостными сомнениями, наполнявшими наши души. Бродила ли я бесцельно по нашему тюремному двору на прогулке, или ворочалась долгие ночи без сна на своей жесткой постели, эти мысли мучили меня беспрестанно.