Сергей Борисов - Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди

• Название: Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди
• Автор: Сергей Борисов
• Издательство: АиФ-Принт
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-94736-056-Х

Нам кажется, что мы живем в эпоху катастроф. Лавины, сели, тайфуны, извержения вулканов, взрывы, пожары, эпидемии… Полный набор — от природных до техногенных. Страшно! Впору позавидовать предкам, не знавшим подобного кошмара. Не надо завидовать! Им тоже доставалось — подчас так, что память о тех ужасных бедствиях пережила века. А ведь память человеческая избирательна, она защищает себя от травмирующих воспоминаний, стирает их, ретуширует. Да, слышали что-то о крестовых походах детей. Да, было что-то в учебниках о кровавой сече на реке Липице, из-за которой не смогла Русь противостоять татаро-монгольскому нашествию. И о чуме в Средние века слышали. И о процессах над ведьмами. И о ядовитых африканских озерах.

Автор, известный публицист Сергей Борисов, призывает не бояться завтрашнего дня. Смотрите с оптимизмом в будущее вопреки трагическим страницам прошлого.

Книга издается в авторской редакции.

---

Нож был хорош. Узкое хищное лезвие сверкало в лучах солнца. Рукоятка из слоновой кости отчетливо выделялась в руке Булу. Чернокожего звали иначе, но Курт Гарбер не стал утруждать себя запоминанием заковыристого имени, окрестив проводника Булу — по названию народности, к которой тот принадлежал.

Сталь клинка погрузилась в брюхо антилопы. Этот нож Гарбер вынужден был подарить проводнику в Дуалу, маленьком порту на побережье Атлантики, иначе Булу ни за что не пошел бы с ним к Колеснице богов, пользующейся дурной славой у аборигенов. Нож, при виде которого у чернокожего от восхищения закатились глаза, решил исход переговоров. Конечно, энное количество купюр тоже сыграло свою роль, но не главную, нет, не главную.

Из располосованного брюха животного вывалились внутренности. Курт Гарбер, высокий белокурый немец, огладил ладонью приклад «манлихера», положил на колени планшет и открыл карту. Цепочка озер, окруженная горами, тянулась к побережью. Эту вулканическую гряду в сотни километров длиной местные жители называли Колесницей богов. Почему? А бог его знает. Или черт. Скорее уж черт, подумал Гарбер, который за последние дни успел возненавидеть скалистые отроги, унылые, выжженные солнцем долины, пыль, песок и каменные осыпи, которые им с проводником приходилось преодолевать с риском в любую секунду сорваться вниз. Даже озера, встречавшиеся им во множестве, не радовали глаз. Зажатые крутыми берегами так, что к воде не подобраться, они манили недоступной прохладой и будто насмехались над изнемогающими путниками.

Палец Гарбера, скользивший по бумаге, уткнулся в жирный чернильный крест. Здесь! Здесь находятся золотые россыпи, о которых в далеком Гамбурге толковал спившийся геолог, побывавший в Камеруне с разведывательной экспедицией несколько лет назад. Он же вручил Курту эту карту и заверил, осенив себя крестом, что в ближайшее время ни одна из компаний Германии на месторождение не покусится. У империи были заботы поважнее: сначала завоевать Камерун целиком и полностью, потом уж можно доить…

Карта обошлась Гарберу совсем недорого — в три кружки пива и пару рюмок шнапса, плюс закуска, естественно. Курт и сам не знал почему, но он сразу поверил в существование несметных сокровищ. А поверив, загоревшись, продал шорную лавку, доставшуюся от отца, и засобирался в дорогу. Пароход доставил его в Дуалу, где после долгих блужданий по портовым кабакам и бесконечных разговоров Гарбер нашел проводника, худо-бедно изъяснявшегося по-немецки. И умевшего, как выяснилось позднее, вполне прилично, хотя и без особой фантазии, готовить.

— Булу, — крикнул он. — Я долго буду ждать?

— Сейчас, хозяин, сейчас будет готово, — откликнулся проводник, лакомившийся сырой печенью антилопы.

Небрежно вытерев руки о холщовые штаны и тщательно — нож о тряпицу, вытащенную из кармана, чернокожий подхватил вырезанный им кусок мяса, щедро посыпал пряностями из кожаного кисета, насадил на прут и пристроил над костром.

— Сколько нам еще идти? — задал Гарбер вопрос, который задавал по меньшей мере десять раз в день.

— Долго, — осклабился Булу и оттопырил мизинец. — Один день.

Он всегда говорил «долго» — и две недели назад, и неделю. Когда они будут в получасе ходьбы от ущелья, полного самородков, которые можно грести лопатой, наверное, даже тогда Булу будет твердить: «Долго». Вот же тупая скотина!

Запах жареного мяса коснулся ноздрей. Гарбер повел носом и сглотнул. Есть хотелось невыносимо. Побыстрей бы… И в дорогу! Алчность, как убедился Курт, сродни голоду. Она так же мучительна.

Два часа спустя они уже были в пути, взбираясь по узкой тропе к перевалу. Курт дышал тяжело, с присвистом. А Булу шел свободно, легко. Он совсем не чувствовал усталости, этот проклятый негр.

Одолев перевал, они стали спускаться по склону.

— Скоро будут озеро и деревня, — сказал Булу. — Только с этой стороны к ним не подойти: осыпи.

— Нам и не надо, — буркнул Гарбер. — Вода у нас есть. Еда тоже. Не будем терять времени.

Булу пожал плечами, коснулся ушей, в которые были воткнуты тонкие костяные палочки, поправил нож, болтавшийся в веревочных ножнах у пояса, и ускорил шаг. Курт выругался про себя, но ничего не сказал — поспешил за проводником.

Тропа вывела их к обрыву.

— Отдохнем, — прохрипел запыхавшийся Гарбер.

Чернокожий растянул в ехидной улыбке губы, покрытые вязью татуировки.

Колени Курта подломились, и он со стоном опустился на камень. Ему понадобилось минут десять, чтобы прийти в себя. Гулкий, рокочущий звук, донесшийся откуда-то снизу, заставил его вновь подняться на ноги. Он подошел к краю обрыва и приставил к глазам окуляры бинокля. Деревня лежала перед ним как на ладони. Домики с тростниковыми островерхими крышами рассыпались вдоль берега озера. Голые ребятишки купались в воде и пыли. Рыбаки копошились у лодок, их жены — у глиняных очагов, горбившихся около хижин.

— Ладно, — сказал Гарбер. — Переночуем здесь, в деревне.

Булу вновь улыбнулся, но уже по-другому — радостно.

Спуск занял около часа. Тропа петляла, то теряясь среди расщелин, то снова выводя к обрыву. Когда скалы наконец окончательно расступились, открывая деревню, Курт понял: что-то случилось. Слишком тихо!

Гарбер отстранил Булу, сдернул с плеча «манлихер» и медленно пошел вперед. У первого же дома он остановился. На земле лежал человек. Мертвый, с вывалившимся языком и разодранной ногтями грудью.

Сзади раздался всхлип. Гарбер оглянулся. Черное, лоснящееся лицо Булу стало серым. Молча погрозив проводнику винтовкой, Курт сделал еще несколько шагов и завернул за хижину. У пылающего очага с горшком, из которого выплескивалась кипящая вода, вытянулась мертвая женщина с выкатившимися из орбит глазами. Здесь же, в нескольких метрах, в лужице пыли распростерлись трое детей. Тоже мертвые, с испачканными кровью губами. Их кожа была покрыта волдырями ожогов. Рядом с ними задрал вверх ноги грязный поросенок. А вот еще трупы — мужчина, женщина, еще один мужчина. А вон там, на дороге, еще мертвые, и еще, и еще!

Курт Гарбер почувствовал, как теплая волна рвется из желудка. У него закружилась голова. Глаза и мозг заволокло пеленой.

— Хозяин! — пробился сквозь тьму голос проводника. — Надо уходить. Надо бежать!

Гарбер заковылял следом за Булу, который, пошатываясь, шел к скалам, сжимая в руке нож. Так сжимает оружие человек, готовый к нападению, но пока еще не знающий, кому из окруживших его убийц первым засадить клинок под ребра. Но где они, эти убийцы? Они невидимы!

— Постой. Погоди! — прохрипел Курт Гарбер.

Чернокожий даже не оглянулся. Грудь Гарбера разрывал кашель. Каким-то чудом ему удалось добраться до камней. Он остановился, чтобы собраться с силами, вздохнул глубоко, и тут же ускользающее сознание подсказало, что это — конец, он больше не сможет одолеть ни метра, ни сантиметра.

Курт поднес руку ко рту, чтобы вытереть хлынувшую горлом кровь — горячую, липкую, но пошатнулся и рухнул на землю. Последнее, что он увидел, это летящие вниз камешки. Целый веер… Это Булу, оскальзываясь, карабкался на четвереньках по крутому склону. Нож, прекрасный нож с ручкой из слоновой кости, проводник держал в зубах. Курт Гарбер подумал, что зря потратился на такой дорогой подарок, и умер.

Священник. 1948 год

Андрэ Кповиль никогда не гневил Господа, сетуя на то, что промыслом Божиим заброшен сюда, в Камерун, на берега озера Моноун. Напротив, он гордился своей миссией — наставлять на путь истинный язычников и заблудших, и усердно молился, пытаясь одолеть грех гордыни. Священник должен чураться тщеславия, ему надлежит неуклонно выполнять свой долг пастыря — всего лишь. И ему воздастся!

О долге Андрэ Кловиль размышлял часто. Особенно в годы войны. Особенно после того, как с частями генерала Де Голля вернулся на родину, чтобы освободить ее от фашистов. И особенно после того, как побывал в концлагере — к счастью, не в роли заключенного, — и своими глазами увидел газовые камеры и печи крематория, ящики с детскими ботиночками и золотыми коронками, тугие кипы волос, предназначенных для набивки матрасов, и длинные рвы, переполненные мертвецами.

Свой долг солдата он выполнил до конца, после чего сменил форму цвета хаки на облачение священника, автомат — на крест. Его старания, его истовость вскоре были отмечены, а просьба — удовлетворена. Через два года он получил назначение и отбыл в Камерун, чтобы там нести людям слово Господне — о всепрощении и милости к падшим.

Главный город страны — Яунде — показался ему слишком шумным, суетным, и он настоял на том, чтобы его отправили в какой-нибудь дальний приход. Так он оказался у озера…

В этой деревне был небольшой храм, построенный еще немецкими колонистами. К 1914 году, в результате многолетних военных операций, Германия захватила всю страну и начала ее «цивилизовывать» так, как она это понимала, как ей было выгодно. Однако планам по ирригации земель и разработке полезных ископаемых — золота, газа, нефти — не суждено было сбыться. После Первой мировой войны Лига наций отдала часть Камеруна под управление Франции, другую часть — Англии. Немцев не слишком вежливо попросили удалиться. Французские и английские чиновники завели свои порядки; коммерсанты — подхватили знамя, выпавшее из рук германских промышленников; новые миссионеры «вселились» в лютеранские церкви.