Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

• Название: Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной
• Автор: Митрополит Евлогий Георгиевский
• Издательство: YMCA-PRESS
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1947

Аннотация

Высокопреосвященнейший Митрополит Евлогий (Георгиевский) (1868–1948) — выдающийся церковный деятель, богослов, жизненный путь которого от обучения в духовной школе до Митрополита, Предстоятеля Православных Русских Церквей в Западной Европе, свидетельствует о его глубокой преданности Церкви и Отечеству.

В своей книге Митрополит рассказывает о жизни русского духовенства дореволюционной поры, II и III Государственной думе, своем участии в работе Св. Синода, революциях 1905 и 1917 гг., 1-й мировой и гражданской войнах, пребывании в петлюровском плену, русском религиозном возрождении за границей и становлении зарубежной церковной жизни.

Много страниц уделяется в книге жизни Святейшего Патриарха Тихона, работе Поместного Собора 1917–1918 гг., взаимоотношениям с Патриархом Сергием, митрополитом Антонием (Храповицким) и многим важнейшим событиям религиозной и общественной жизни конца XIX — первой трети XX столетия.

В России книга издается впервые.

---

Наконец плен со всеми его грозными обстоятельствами, с роковыми моментами, когда, казалось, я был на волосок от гибели, — весь этот опыт зыбкости человеческого существования и опыт чудесного Заступления и Спасения тоже печать свою на душу наложил. Дни плена явили цепь чудес… — реально ощутимое вмешательство Божественного Промышления в мою судьбу, и теперь я знаю опытно, что означает возглас: "С нами Бог!.."

18. АРХИЕПИСКОП ВОЛЫНСКИЙ

Опять на родине (1919)

Мы возвращались на родину после Успения (1919 г.), пробыв в плену 9 месяцев. Эти месяцы прошли для нас, как годы. И вот мы подплываем к русским берегам, уже видим их очертания, уже вырисовываются дома Новороссийска…

На пристани нас встречает огромная толпа. Знакомые и незнакомые: много духовенства, военные, штатские… В толпе и графиня Игнатьева, — она издали веет нам платком.

Не успели мы сойти с парохода, нас обнимают, целуют, приветствуют — встречают как воскресших из мертвых. Оказалось, прошел слух, что мы расстреляны; он добежал до Москвы, до Патриарха, о нас служили панихиды.

Под ногами родная земля… Незабываемое, непередаваемое волнующее чувство родины! Если оно чисто и светло, если не изуродовано шовинизмом, оно одно из самых высоких человеческих чувств — продолжение или расширение той же любви, которая связывает навеки с отцом, с матерью, с семьей.

После радостной встречи на пристани нас привезли в какой-то дом, где нам была приготовлена трапеза. Опять кто-то встречал, приветствовал. Среди собравшихся был и городской голова Сенько-Поповский.

Митрополит Антоний и епископ Никодим остались в Новороссийске, а я решил не задерживаться и выехал в Екатеринодар к брату. Переезд был ужасный: грязь, вонь, клопы… Я ехал в 3-м классе. С братом, который занимал в Екатеринодаре должность члена Окружного суда, я уже давно потерял всякую связь и даже не знал его адреса, поэтому по прибытии в Екатеринодар я направился в архиерейский дом.

Во главе епархии стоял епископ Иоанн [99]. Прежде он был викарием Ставропольского архиепископа Агафодора; теперь Кубань была выделена в особую епархию и преосвященный Иоанн именовался епископом Кубанским и Екатеринодарским.

Владыку я не застал (он куда-то уехал). Архиерейский келейник, бравый казак-кубанец, весьма заботливо устроил мне ночлег, уложив в архиерейскую кровать. Наутро я расспросил о брате (местожительство его было известно), кто-то побежал оповестить его о моем приезде, — и наша встреча состоялась. В тот же день я переехал к брату. Он жил в хорошей квартире и отлично меня устроил.

Я узнал, что с братом стряслась беда. Екатеринодар в период гражданской войны переходил из рук в руки: то красные завладевали городом, то — белые. В первый свой приход большевики потребовали, чтобы Окружной суд свою деятельность продолжал, но ведать делами должны были только два представителя судейской корпорации, остальные увольнялись. Корпорация собралась, бросили жребий — и моему брату (и еще одному члену суда) выпало на долю вершить делами Окружного суда при большевиках. Когда пришли белые, брата притянули к ответу: на каком основании он работал во время оккупации города красными? Военный суд отрешил его от должности; впоследствии уладилось, но тень на него все же была наброшена.

У брата я гостил, отдыхая от всего пережитого. Читал беллетристику: Андреева, Куприна… гулял по Екатеринодару. Какой богатейший край — Кубань! Какое изобилие! Горы овощей, фруктов… Нет, кажется, жителя, который бы в эту пору года не нес с базара себе на завтрак огромного арбуза… Под городом поля подсолнечников — целые десятины желтых шапок! Совсем как в Голландии поля гиацинтов.

Отдохнув немного, я стал подумывать о дальнейшей работе. Мне захотелось установить связь с церковно-административным центром юга. Высшее Церковное управление под председательством Донского и Новочеркасского архиепископа Митрофана находилось в Новочеркасске. Туда я и направился, но по пути заехал в Ростов-на-Дону, который находится от Новочеркасска в полутора часах езды.

Ростов, большой торговый центр всей Донской области, был теперь и центром административным. Здесь скопились все новые правительственные учреждения, а также съехалось и немало беженцев из Великороссии. На вокзале меня встречала толпа знакомых, среди них один холмский священник, о. Симеон Калеин [100], радостно, со слезами, приветствовал меня.

Я остановился в доме протоиерея Молчанова, моего земляка-туляка, — пожилого семейного священника. Его семья — старушка матушка и взрослые дочери — просили меня у них обосноваться. Я на время остался в Ростове, а в Новочеркасске бывал лишь наездами. В это время митрополит Антоний и епископ Никодим были тоже в Ростове. Поначалу нас чествовало местное общество: купцы, профессора, общественные деятели угощали нас завтраками, обедами, устраивали в честь нас приемы в клубах; щедрое купечество, приметив мою невзрачную одежду, посылало мне пакеты с деньгами… — словом, город встретил нас тепло, радушно.

Ростов-на-Дону входил в состав Екатеринославской епархии; теперь же образовалась самостоятельная Ростовская и Таганрогская епархия, и во главе ее поставили преосвященного Арсения (Смоленец). Он имел пребывание в Таганроге, там же находилась в это время и ставка Деникина. Владыка Арсений пригласил меня к себе, и я некоторое время погостил у него; туда же приехал и митрополит Антоний, и мы с ним вдвоем были с визитом у Деникина. Наши дела шли тогда хорошо: линия фронта продвинулась до Орла.

Митрополит Антоний и епископ Никодим наводили справки, как бы им пробраться в Киев. Долго Киев переходил из рук в руки, теперь же пришла оттуда весть, что им вновь завладели белые, — и митрополит Антоний и епископ Никодим поспешили уехать. А я остался: Житомир все еще был во власти большевиков.

Я часто служил в городском соборе. Помню, 8 сентября, в день Рождества Богородицы, я служил в старом соборе, а 14 сентября, в Воздвижение Животворящего Креста, — в новом. Я произносил горячие проповеди перед огромной толпой молящихся, состоявшей сплошь из военных. Дело в том, что наблюдались уже признаки развала: офицеры с сестрами милосердия кутили на вокзалах, лилось вино, множество офицеров бездельничало, уклоняясь от отправки на фронт, замечалась расхлябанность дисциплины… И одновременно среди этой разрухи сколько было проявлено жертвенности, патриотического воодушевления некоторыми юными добровольцами, мальчиками-подростками, учениками средних школ!

Бичом и фронта и тыла был в те дни сыпной тиф. Покойников едва успевали хоронить. Мне случалось служить панихиду на братской могиле. Трупов наложили полный ров, а тщательно не засыпали. Трупный запах ощущался очень сильно.

Однажды на вокзале я увидал солдат, пленных большевиков. Я подошел и спросил их: "Что вы, братцы, — большевики?" — "Да какие мы большевики…" — был ответ. И верно, стоило на них только посмотреть — бессознательное стадо; куда погонят, туда и пойдет. Часть пленных расстреливали, другая — вливалась в белые войска и стреляла в красных. Тяжелое впечатление произвели на меня пленные большевики…

Я был приглашен участвовать в заседаниях Высшего Церковного управления. В одном из заседаний судили архиепископа Екатеринославского Агапита (Вишневского). Он встречал Петлюру в Киеве. Архиепископ Агапит был инспектором Полтавской семинарии в то время, когда Петлюра в ней учился. Из семинарии Петлюру выгнали за какой-то неблаговидный поступок. Когда Петлюра въехал в Киев, архиепископ Агапит встретил его льстивой речью, приветствуя его как "героя" и "освободителя". "Мы с вами давно знакомы…" — между прочим напомнил он. Петлюра промолчал. Потом архиепископ Агапит повел резко украинскую линию. За этот уклон теперь Высшее Церковное управление его и судило. Был поднят вопрос: оставить его на кафедре или уволить? Решили уволить на покой. На его место назначили донского викария епископа Аксайского Гермогена. Однако политические события развернулись так, что он не мог добраться до своей кафедры.

Дальнейшая моя работа в Высшем Церковном управлении свелась к порученной мне ревизии Кубанской епархии. Преосвященный Иоанн, слабый и беспомощный человек, в столь трудное и бурное революционное время наладить управление своей епархии не сумел. В епархиальных делах был хаос, в консистории с ним мало считались, в архиерейском доме командовал архиерейский келейник, простой мужик-казак, о котором я уже упоминал. Он допускал к архиерею только того, кого сам хотел допустить, а других посетителей бесцеремонно выпроваживал. Развал в управлении епархией дошел до крайнего предела, когда священник Калабухов вошел в "самостийную" кубанскую организацию, снял рясу, нарядился в черкеску с кинжалом за поясом и в таком виде представлялся епископу… Владыка Иоанн все это видел, но ничего не делал для того, чтобы его образумить, и не запретил ему даже священнослужения. Я произвел ревизию и представил Высшему Церковному управлению обстоятельный доклад. В нем, вне всяких личных счетов, я изобразил живую, правдивую картину того, что в Кубанской епархии происходило. Собранный фактический материал предрешил суждение Высшего управления об епископе Иоанне. Он давал объяснения, но они оправдать его не могли, — и он был уволен. В состав Высшего Церковного управления входили кроме епископов протопресвитер Г.И.Шавельский и профессор Петербургской Духовной Академии протоирей А.П.Рождественский. Епископ Иоанн уехал в какой-то монастырь и вскоре там умер.