Валентин Ерашов - Преодоление. Повесть о Василии Шелгунове

• Название: Преодоление. Повесть о Василии Шелгунове
• Автор: Валентин Ерашов
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

Книгой «Навсегда, до конца» (повесть об Андрее Бубнове), выпущенной в серии «Пламенные революционеры» в 1978 году, Валентин Ерашов дебютировал в художественно-документальной литературе. До этого он, историк по образованию, в прошлом комсомольский и партийный работник, был известен как автор романа «На фронт мы не успели», однотомника избранной прозы «Бойцы, товарищи мои», повестей «Семьдесят девятый элемент», «Товарищи офицеры», «Человек в гимнастерке» и других, а также многочисленных сборников рассказов, в том числе переведенных на языки народов СССР и в социалистических странах. «Преодоление» — художеетвенно-документальная повесть о В. А. Шелгунове (1867–1939), кадровом рабочем, одном из ближайших соратников В. И. Ленина но петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», талантливом самородке, человеке трагической судьбы (он полностью потерял зрение в 1905 году). Будучи слепым, до последнего дня жизни продолжал активную работу в большевистской партии, членом которой являлся со времени ее образования.

---

Почти полгода он метался по камере.

Его выпустили в мае пятого года, реакция свирепствовала вовсю, но депутатов решили освободить, взяв подписку о невыезде: намеревались устроить над Советом публичный процесс.

Дома Василия опять ждала горькая весть: умер отец… Все-таки отец, родная душа… Оставалась теперь только Дуся… Он чувствовал себя одиноким, беспомощным: в «Крестах» окончательно ослеп. Полная тьма. Прежде хоть свет различал, мог, с напряжением, разглядеть черты лица, разобрать самый крупный шрифт. Не оставалось теперь и этого. Теперь оставалась черная, глухая, непробиваемая мгла. Теперь оставалось одно спасение: работа. Борьба.

3

Он, позванивая палочкой, двигался по Шпалерной, отсчитывая шаги. Терпко пахло палым листом, напоминая почему-то детство. Многое ныне различал он обонянием, обострялся нюх с каждым днем, прямо-таки по-звериному, в который уж раз подумал он. Еще издали донесся запах лошадиного пота, запах шинелей, кислой шерсти, значит, пришел. Грубый, фельдфебельский голос окрикнул, потянули за рукав непочтительно. «Вы куда, господин, пускать не дозволено!» — «А я — свидетель», — сказал Шелгунов. Кто-то засмеялся, другой обронил ухмылисто: «Эка, свидетель выискался, безглазый!» Василий достал судебную повестку, — его и в самом деле привлекали только в качестве свидетеля, смилостивились, гляди-ка, освободили от обвинения, пожалели незрячего, подлецы, думал он. Бумага шуршала, читали повестку долго, должно быть, унтер не шибко грамотный. Затем кликнули какого-то или Потапенко, или Остапенко, солдатским запахом понесло еще сильней. Словно задержанного, Шелгунова взяли под локоток, вели длинным казенным коридором, где пахло сургучом, бумажной пылью, ваксой, духами, где и не пахло, усмехаясь про себя, подумал он, правосудием.

Водворили на свидетельское место, и серый, казенный, без выражения голос первоприсутствующего, осведомившись о фамилии, имени, отчестве, вероисповедании, велел поклясться на Библии, что свидетель будет говорить суду правду, одну только правду, всю правду.

«А я — неверующий, — сказал Шелгунов, зал за его спиною внимал напряженно. — И клятва моя потому — лишняя, господа судьи. Но вы не извольте беспокоиться, без клятвы, без Библии стану говорить чистую правду».

Вот заключительная часть свидетельского показания, вернее, речи, притом обвинительной, как ее восстановил по документам и по воспоминаниям самого Василия Андреевича писавший о нем и знавший его литератор и историк М. Д. Розанов:

«Мертвый хватает живого — вот смысл происходящего здесь судилища. Но это еще не значит, что смерть восторжествует над жизнью. А революция — это жизнь, ее не засудишь, ее не вздернешь на виселицу, не поставишь под расстрел, не удушишь. Было время — французская буржуазия утопила в народной крови Парижскую коммуну и ликовала. Но прошло не столь уж много времени, и Коммуна воскресла, она воскресла и в русской революции. В борьбе против нас вы, по примеру французских душителей свободы, прибегли к помощи артиллерии, как это было в Москве. Вашему правительству не привыкать стрелять из пушек в народ. Однако не спешите торжествовать победу! Не затоптать вам подземный огонь, который бьет у вас из-под ног! Затопчете в одном месте — он пробьется в другом. И недалек день, когда грозный этот, священный этот, негасимый этот огонь разгорится во всероссийский пожар, имя ему — победоносная социалистическая революция!»

Он говорил, и слева, там, где скамьи подсудимых, встали те, кому здесь довелось сидеть, кто бросат гневные слова в лицо суду неправедному, в лицо правительству, в лицо императору. Они встали разом и стояли молча. Ипполит Мышкин. Андрей Желябов. Александр Ульянов.

И словно бы Владимир Ильич был сейчас в этом зале…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА 4 октября 1980 года. Суббота

1

Под апрельским ли ясным солнышком, в июльскую ли жарынь, под секущей ли наискосок городской вьюгой, обнажив голову, бреду по Новодевичьему кладбищу, второму, после Кремлевской стены, московскому некрополю. Памятники… Долгие, длинные ряды табличек в стене колумбария. Забытые, полузнакомые, а то и вовсе не памятные имена. И среди них — малая размером гранитная:

И это — все. Быть может, именно этого и достаточно: многое сказано — без лишних здесь слов.

2

Советский историк Альберт Захарович Манфред, который был также превосходным литератором, говорил о своей потребности раскрывать внутреннее содержание больших общественных процессов, в том числе революций, через изображение отдельных их деятелей.

Он писал: «Вероятно, с равным правом освещать эту тему на примере отдельных человеческих судеб можно, говоря и о роли людей, которые стояли во главе революционного процесса, и о роли тех, которые были его рядовыми участниками. И те и другие имеют одинаковое право на внимание. Следует, однако, признать, что о вторых — о рядовых революции писать труднее, чем о тех, кого относят к числу руководителей… О рядовых революции слишком мало сведений, слишком мало документальных, достоверных данных. О людях, стоявших во главе большого исторического процесса, материалов неизмеримо больше. Здесь историк жалуется скорее на изобилие документов, чем на их ограниченность.

Собственно, одного этого было бы достаточно, чтобы оправдать и объяснить, почему историки, наши предшественники, наши современники, пишут обычно о вождях, о руководителях, а не о рядовых. К сказанному надо добавить, что и позиция лидера — или вождя или руководителя, называйте его как угодно, это не меняет сущности дела, — дает известные преимущества. Иногда в одном лице как бы персонифицированы более общие процессы».

Сказанное, разумеется, с равным основанием можно отнести не только к научным исследованиям, но и к документально-художественным биографиям.

О Шелгунове писали Владимир Ильич и Надежда Константиновна, Анна Ильинична Ульянова-Елизарова, Мария Александровна Ульянова, деятели революционного движения А. А. Андреев, С. Я. Аллилуев, А. С. Аллилуева, И. В. Бабушкин, К. Е. Ворошилов, К. М. Норинскип, М. А. Сильвин, А. Фишер и другие, старая большевичка писательница Елизавета Драбкина… Без упоминания его имени не обходится сейчас ни один научный труд, посвященный петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», одним из создателей которого был В. А. Шелгунов. Сохранились опубликованные в редких теперь изданиях статьи самого Василия Андреевича, ненапечатанные стенограммы его докладов и воспомипапий, жандармские документы о нем. Наконец, существуют документальные повести и рассказы о Шелгунове, принадлежащие перу Бориса Раевского, Михаила Розанова, Лидии Фоменко. Имя его не забыто…

Так что в данном случае жаловаться на недостаток материалов не приходилось, одна из трудностей, упомянутых А. 3. Манфредом, отпадала. Равно как и необходимость более или менее широко прибегать к домыслу, вполне закономерному в художественной, беллетризированной биографии, принципиально отличающейся от исторического исследования.

Трудность заключалась в другом: как уложить собранные сведения в жестко ограниченный объем книги. Поневоле пришлось выбирать из жизни Василия Андреевича какие-то определенные периоды.

Меня всегда интересовал процесс становления личности. Этим и обусловлен выбор периода, описанного в книге: юношеские и молодые годы жизни Шелгунова, его зенит. Явственно вырисовывалась и вторая линия повествования: преодоление. Преодоление тягот детства, преодоление страха перед окружающей действительностью, перед непонятностью социальных явлений, преодоление «безобразной обстановки своей жизни» (В. И. Ленин), преодоление условий каторжного труда, преодоление трудностей революционной борьбы подпольщика, неустроенности быта. Преодоление трагического — полной слепоты…

В лице Шелгунова и его товарищей складывался исторически новый тип рабочего-интеллигента (это выражение В. И. Ленина), профессионального революционера, вожака пролетарских масс. О них Владимир Ильич писал: «Это — люди, которые… посвятили себя целиком борьбе за освобождение рабочего класса. Это — люди, которые не растратили себя на бесполезные террористические предприятия одиночек, а действовали упорно, неуклонно среди пролетарских масс, помогая развитию их сознапия, их организации, их революционной самодеятельности… Все, что отвоевано было у царского самодержавия, отвоевано исключительно борьбой масс, руководимых такими людьми…»

Таких рабочих Ленин назвал настоящие герои.

«Несмотря на свой хронический недуг… Василий Андреевич всегда бодр, даже весел», — сказано в характеристике, выданной Московским комитетом ВКП(б) в двадцатых годах.