Томас Гунциг - Смерть Билингвы

• Название: Смерть Билингвы
• Автор: Томас Гунциг
• Издательство: Ультра.Культура
• Жанр: Контркультура
• Год: 2004
• ISBN: 5-98042-056-8

Неизвестно, в какой стране идет война. Здесь есть разрушенные города и элитные кварталы, террористы и мирные жители с синяками на плечах «от ношения оружия», вьетнамские эмигранты, словенский солдат, серийный убийца с Кипра, эстрадные звезды и шоумены. Но война — лишь информационный повод для рекламодателей, которые отдадут жизнь в борьбе за рейтинг. Головорезы-спецназовцы идут в атаку с рекламными надписями на куртках. Раздают шоколадки беженцам, неважно, что скоро их уничтожат. Телезрители не должны впадать в депрессию. Если у них будет плохое настроение, они перестанут потреблять. Война, организованная телекомпаниями, — не такой ли будет Третья мировая?

---

Каждое утро женщина неопределенного возраста отодвигает длинную занавесь и кормит меня завтраком, состоящим из протеинов, глюкозы и соленой воды, к которой я все никак не могу привыкнуть. Сильной рукой она переворачивает меня на правый или левый бок, приоткрывает окно и долго стоит, разглядывая пейзаж, которого с моей койки не видно, и, медленно выкуривая сигарету, чей запах едва доходит до моего носа. Единственное доступное мне развлечение — это игра воспоминаний. Я просматриваю их, как видеофильмы. В течение дня я развлекаюсь, то останавливая, то прокручивая образы в быстром темпе. У меня есть любимые фрагменты, и на первом месте, конечно, сцена с Минитрип. Ей достаются все призы: за лучший звук, за лучшую операторскую работу, за лучшую режиссуру, за лучший сценарий.

Было это еще до того, как я убил Робера по прозвищу Зеленый горошек, а значит, и до того, как у меня стали водиться деньги. Мне хватало только на квартплату, но я был готов скорее умереть с голоду, чем оказаться на улице. Время от времени мадам Скапоне, старушка со второго этажа, давала мне яйцо или немного хлеба, но этого явно было мало. Я воровал в супермаркете куриные крылышки. Они были такие крошечные, что их можно было спрятать за резинкой носков. Много месяцев подряд я не ел ни фруктов, ни овощей, только куриные крылышки. Потом как-то по телевизору показали «Мятеж на «Баунти»,[1] и я вбил себе в голову, что заработаю цингу. Я то и дело проверял, крепко ли держатся в деснах зубы, и начал воровать супы в пакетиках и фруктовые салаты в консервных банках. Меня так ужасала мысль о болезни, что я тоннами поглощал все эти супы, салаты, супы, салаты, и так без конца. Я приходил в этот чертов магазин по три-четыре раза в день и всякий раз покупал по коробку спичек. Остаться незамеченным мне это не помогло, наоборот, вызвало подозрения. Управляющий отправил мерзкого коротышку-стукача, переодетого добропорядочным отцом семейства, шпионить за мной по. магазину. На выходе меня поджидали два амбала, а кассирши смотрели так, как будто я, по меньшей мере, Жиль де Ре.[2] Они вытащили у меня из карманов два пакетика супа и две консервные банки с салатом и сказали, чтобы ноги моей больше не было в магазине, а то вон те двое переломают мне в подсобке все ребра. Я поплелся горевать в «Разбитую лодку». Минитрип, с которой у меня еще ничего не было, ласково погладила меня по волосам. Просто так, чтобы утешить, в дополнение к кружке пива. По спине у меня снизу вверх с головокружительной скоростью пронесся леопард, оставляя огненный след на каждом позвонке. Это был самый счастливый миг в моей жизни.

Не знаю, как зовут женщину, которая за мной ухаживает. Главный врач и студентка-медичка, которая ей иногда помогает, называют ее просто «мадам». «Все в порядке, мадам?», «Здравствуйте, мадам, ужасная сегодня погода, не правда ли?» и так далее. А я из-за этих ее утренних сигареток называю ее Никотинкой. Мне хочется спросить: «Ну, Никотинка, как это тебя сюда занесло? Есть ли у тебя мужчина? А дети? Бывают ли у тебя оргазмы, в твоем-то возрасте? Приходят ли тебе в голову странные мысли? Каких ты любишь мужчин, воспитанных или грубиянов? По утрам или по вечерам? В постели или на диване, глядя в телевизор?» Судя по всему, когда-то волосы у Никотинки были черными, но теперь, с возрастом и от всяких трудов и забот, ее грива совершенно поседела и цветом напоминает зимнее небо. У нее сильные руки и большие груди, в которые я утыкаюсь лицом, когда она меня переворачивает. Раз… Два… Три. Носом прямо в грудь, запах мыла и чистого белья… Вот меня и перевернули. К стене или к окну. Вертикальные морщинки по обеим сторонам рта придают сиделке грустное выражение. Прибавьте ко всему этому затуманенный взгляд по утрам и серо-бежевый оттенок кожи, и вы поймете, что Никотинка — дама серьезная. Она настоящая профессионалка, а я — объект ее профессиональной заботы. Меня она не любит и не ненавидит, она мной управляет, держит под контролем, оценивает, осматривает, приговаривая: «Так, посмотрим, посмотрим, да, хорошо, вот так, ну, посмотрим…» Потом она отворачивается к окну и выкуривает сигаретку, глядя, какая нынче ужасная погода.

8

Квартира, которую я снимал до марта 1978 года, была на третьем этаже дома, выходившего на одно из главных городских шоссе. Под окнами у меня то и дело проезжали колонны военных грузовиков, и тогда вся моя немногочисленная мебель начинала дрожать мелкой дрожью, а в воздухе до конца дня стоял запах дизельного топлива. Каждый раз, когда это случалось, мадам Скапоне, старушка со второго этажа, принималась во все горло чихвостить солдат: «Убийцы, убийцы!» Она кричала: «Вы пытаете детей, насилуете женщин, вас всех будут судить и повесят, убийцы…» После этого она являлась ко мне, вся запыхавшаяся, стучала в дверь и требовала, чтобы я проверил, не сломалось ли у меня что-нибудь из-за вибрации. Она говорила, что за любую трещинку можно подать на них в суд, что у нее в сервизе из лиможского фарфора не осталось ни одной целой тарелки, а одно блюдце разбилось вдребезги, когда мимо проезжали отправляющиеся на фронт войска, что ее птичка умерла от сердечного приступа, когда один из танков развернулся кругом, что ее кошка заболела раком из-за радиации, и так далее, и тому подобное. Чем дольше я ее слушал, тем больше меня одолевала тоска. Но хотя мадам Скапоне меня и раздражала, я старался быть вежливым и слушал. Взамен я всегда мог обратиться к ней за одолжением, попросить соли, яиц, сахару, погладить рубашку. Она обожала оказывать услуги, говорила, что в такие времена, как наши, простые люди должны помогать друг другу, а если не будет больше взаимовыручки, то мы все совсем одичаем. «Homo homini lupus[3]», — любила повторять она. Да, да. Вы совершенно правы. Спасибо за рубашку, спасибо за омлет и за кофе. Когда Хуан Рауль, Моиз и японец из «Сони Мьюзик» привезли меня домой после того разговора, я был в полном отчаянии. Оказалось, Джим-Джим в курсе той истории с Робером по прозвищу Зеленый Горошек. Он сказал: «С Каролиной ты не промахнешься. Ты ведь теперь почти профессионал». Я был бы рад ответить, что ничего подобного, убийство — штука совсем не в моем стиле, я и убил-то всего один раз, почти что случайно, потому что голодал и хотел выручить друга, но мне до сих пор от этого не по себе. Но я ничего такого не сказал, только поддакивал: «Да, да. Ладно, идет. Твоя взяла, ты прав, я перед тобой в долгу…» А что еще скажешь со страху. Я боялся, как бы Джим-Джим не передумал и не приказал Хуану Раулю вырвать мне глаза или бог знает что еще. Но дома меня охватила такая паника, такая паника, что я весь покрылся холодным потом. Старушка вцепилась в меня, когда я проходил мимо ее двери: «У вас совсем больной вид! Вы наверняка заболели. Надеюсь, это не то же самое, что у моей кошки. А то ведь, сами знаете, радиация…» И она снова завела свою вечную историю про рак, а потом предложила угостить меня кое-чем, что пойдет мне на пользу. Я согласился. В квартирке у нее пахло анисом и жавелевой водой. Мадам Скапоне усадила меня на диван, весь покрытый подушечками с вышитыми кошками. У стариков всегда такие квартирки: немыслимая чистота, немыслимый порядок, грязи они боятся хуже смерти, беспорядка тоже. «Не обращайте внимания, у меня не прибрано», — пропищала старушка с кухни. На стенах висели деревенские пейзажи, испанские тарелки с тореадорами и фотографии хозяйкиного мужа. Мадам Скапоне налила невероятно крепкого кофе, без сахара и без молока. Он подействовал на меня, как удар молотка по затылку. «Хорошо зашибает, это же настоящий итальянский кофе». Потом старушка подсела ко мне. «Вы мне напомнили Сальваторе, — сказала она, указывая на усатую физиономию на фотографии, — Он всегда приходил с работы в таком состоянии, весь дрожал, руки были холодные, как лед. Помогал ему только вот этот кофе с капелькой пихтовой настойки. Я все спрашивала: «Да что ты там такое делаешь у себя на работе? Неужели можно так умаяться, обслуживая военную технику?» А однажды незадолго до смерти он сказал: «Я не обслуживаю технику, я провожу испытания, оцениваю ударную силу». Сколько я ни спрашивала, что это еще за испытания, какая такая ударная сила, он так ни разу не ответил. Военная тайна. Мой муж меня ни во что не ставил. «Ха, ха, ха, что ты в этом понимаешь, это же военные технологии». Не хотел, чтобы я расспрашивала его о работе. Ни во что он меня не ставил. Только в одно прекрасное утро я пришла и увидела, как он висит на дверном косяке. Повесился на собственных шнурках. Чтобы не сорваться, он навязал такую кучу узлов, что, наверное, провозился с ними не меньше часа. У него были золотые руки, я прямо диву давалась, чего он только ни мастерил! Вот и не стало больше Сальваторе. Я пошла к его сослуживцам. Хороша компания: грубияны-кладовщики да солдаты один тупее другого. Никто ничего не хотел рассказывать, стоило мне заговорить про испытания, все делали круглые глаза. Так продолжалось очень долго. Я целыми днями торчала у входа в главный штаб. А однажды ко мне в дверь позвонил какой-то юнец. Вид у него был совсем убитый. Он сказал: «Мадам Скапоне, я насчет вашего мужа». Я его впустила. Он даже не присел, сразу все мне выложил: «Ваш муж — жертва ошибки. Ошибка небольшая, но в армии не любят ошибок, даже совсем маленьких. Поэтому они всегда будут все отрицать. Тут уж ничего не поделаешь. Вы бы никогда ничего не узнали, если бы не я. Я все вам расскажу, потому что этого требует моя совесть и хорошее воспитание. Так вот, когда двадцать лет назад ваш муж пошел служить в армию, он действительно обслуживал технику. Мыл танки изнутри. Вы себе не представляете, какая там бывает грязища. Туда же на два-три дня набивается человека четыре или пять, они там жрут свою баланду, потеют и мало ли что еще. Этим ваш муж и занимался, пока не потребовался новый сотрудник в департамент научных исследований и развития. Иногда этим людям из департамента приходят в голову совершенно непонятные вещи. Короче, одному из них удалось убедить какого-то офицера, что нужно провести испытания ударной силы. Вашему мужу выдавали кошек, каждое утро по целому ящику. Он привязывал их к столику, вскрывал им череп, но не убивал, а потом бросал с разной высоты стальные шарики прямо на обнаженный мозг. Дальше приходил этот тип из департамента научных исследований и записывал результаты для статистики. Вот и все. А однажды того типа то ли уволили, то ли куда-то перевели, не знаю. Только вот заказы на новых кошек и документы на зарплату вашего мужа так никто и не подумал отнести на помойку. По части инерции наша администрация даст сто очков вперед любому метеориту, да и с логикой у нее не намного лучше. А раз ему ничего не сказали, потому что всем было глубоко наплевать, чем занимается какой-то технический служащий в департаменте научных исследований, и, к тому же, по уставу не полагается задавать вопросы насчет своего или чужого назначения, то ваш муж, мадам Скапоне, и дальше выполнял свою работу, ронял стальные шарики на кошачьи мозги, с той только разницей, что никто уже не приходил записывать результаты для статистики».