Луис Вериссимо Вериссимо - Клуб ангелов

• Название: Клуб ангелов
• Автор: Луис Вериссимо Вериссимо
• Жанр: Детектив

---

* * *

За двадцать лет Мара не потеряла своей спокойной красоты. У нее появилось немного седых волос, и она их не прятала. Ее тело стало более плотным и тяжелым, но формы остались теми же — формами нашей страсти. Она посмотрела на Сауло в гробу, потом долго вглядывалась в лицо Маркоса, к которому, казалось, со смертью вернулись молодость и ангельские черты. Маркос был и ее любимчиком.

— Маркос — единственный из вас что-то собой представляет, — сказала она мне однажды после романа с Самуэлом и развода с Педро.

Мара направилась в мою сторону. Самуэл стоял рядом со мной. Похороны Си Первого и Си Второго проходили спокойно в отличие от тревожных похорон Жуана, несмотря на шок от одновременной смерти кузенов и на растущее замешательство от трагедий, связанных с «Клубом поджарки», уменьшившимся на пятьдесят процентов за четыре месяца. Мара поздоровалась со мной. Я поколебался, потом спросил:

— Ты помнишь Самуэла?

С ней случился шок.

— Самуэл!

Он улыбался осторожно, чтобы не раскрыть губ и не показать гнилые зубы. Его мешки под глазами казались нарисованными углем, причем нарисованными плохо.

— Как дела, Мара?

Она не могла слова вымолвить. Они смотрели друг на друга, Мара — с открытым ртом, а вымученная улыбка Самуэла углубляла впадины на его ввалившихся щеках. В конце концов он пожал плечами, будто освобождая себя от всякой вины за прошлое и моля о прощении за то, что он здесь третий труп. И Мара разрыдалась.

Мы так и не узнали, подозревал ли Педро, что Мара изменяет ему с Самуэлом. Для нас этот роман стал травмой. В нашей конструкции идеальной женщины не предполагался ее роман с Самуэлом Четыре Яйца, каким бы неотразимым ни был этот бандит.

Мы не испытывали неудобства от мысли о Маре и Педро, спящих вместе. С детства мы дали Педро право на все привилегии рождения, не чувствуя себя ущемленными. Когда он стал заниматься с частными педагогами дома, мы сожалели о потере друга, но не отказались от него и не завидовали. Когда мать запретила ему встречаться с нами, мы с понятием отнеслись к волнениям доны Нины — мы действительно были негигиеничны и опасны. Когда Педро в восемнадцать лет подарили первую машину, мы согласились на его условия — садиться в нее только по двое и в чистых ботинках. И мы почувствовали в некотором роде, будто эту машину подарили нам. И когда Педро представил нам свою девушку Мару с гладкими волосами и очень белой кожей, со слегка неправильными зубцами, но только до степени совершенства, мы решили, что это всего лишь еще один подарок судьбы нашему наследному принцу.

Медовый месяц Педро и Мары длился почти год, и мы сопровождали его в воображении из постели в постель. Когда они вернулись, Педро занял должность на предприятии отца, потом занял место покойного отца в дирекции предприятия, за двадцать лет развалил производство, чего мы и ожидали, и потерял Мару, чего мы ему не простили.

Когда «Клуб поджарки» совершил свое первое путешествие в Европу, Педро и Мара еще не были разведены, но он взял с собой в поездку другую, оставив нас без удовольствия лицезреть Мару. Нам пришлось довольствоваться мечтами о Веронике Роберте, которая нас никогда не разочаровывала. Вероника Роберта, например, никогда бы не завела романа с Самуэлом Четыре яйца.

Во время первой экскурсии, совершенной «Клубом поджарки» в Париж, Рамос первый и единственный раз заговорил со мной о своем гомосексуализме. Мы шли вдоль Сены в конце дня, и он рассказывал мне о своем парижском опыте. О том, как приезжал в Париж в юности, когда-то прожил четыре года в квартире на Монпарнасе. Потом возвращался туда каждый год, иногда чаще. У него был друг в Париже. Большой друг. Рамос поправился, будто принял решение:

— Друг… Любовник.

— Понятно, — отозвался я, только чтобы не молчать.

— Мы познакомились здесь. Он бразилец.

— Ясно.

— Я с ним еще не встречался в этот раз. У нас сложные отношения…

Я как бы невзначай заглянул Рамосу в лицо, словно пытаясь найти объяснение неожиданному приступу откровенности. Мы оказались вместе на прогулке случайно. У нас не было особенной близости, большей, чем близость между членами всей компании. Он был нашим организатором, опекуном и объектом восхищения, но мы очень мало знали о нем. Даже Самуэл, который привел его в команду, похоже, мало знал о его жизни.

Самуэл постоянно называл Рамоса педиком из-за его привычек и утонченных манер. Но годы спустя, когда Рамос умирал от СПИДа в больнице, Самуэлу, казалось, было тяжелее всех примириться с подтверждением его гомосексуализма, и это покончило с нашим предположением о том, что они любовники.

— Ясно.

— У меня есть другой друг в Бразилии.

— Понятно.

— Я тебе не досаждаю?

— Нет, нет.

— Любовные истории всегда надоедливы. Особенно если они сложные.

— Нет, нет.

— Бесконечное разнообразие человеческого поведения не так очаровательно, как его расписывают. И является причиной всех наших проблем.

— Ясно.

Я чувствовал себя неуютно в роли доверенного лица Рамоса. Почему я? Поскольку я не умел молчать, то не заслуживал доверия.

— Если бы они оба были благоразумными… Но они неблагоразумны. Неблагоразумны и жестоки.

— Они знакомы между собой?

— Знакомы, знакомы. И ненавидят друг друга. — Он помолчал. — Мои wanton boys…

Я услышал: «мои wong-tong [14]

boys» и подумал, что это имеет какое-то отношение к китайской еде, но Рамос объяснил, что wanton — английское слово, означающее хитрый, безжалостный, плохой, распутный. Wanton boys — это из Шекспира.

В ту ночь мы ужинали за большим столом в одном из старейших ресторанов Парижа, и коньячная речь Рамоса была на французском языке, несмотря на протесты большинства. А Самуэл чуть не спровоцировал скандал, упорно называя всех официантов «сеньор сволочь». После того вечера в Париже Рамос больше не откровенничал со мной о своей частной жизни. А я не спрашивал.

На похоронах Сиамских Близнецов ко мне подошел незнакомый человек и представился. Я услышал «инспектор» и поспешил опередить его, прежде чем он задаст какой-либо вопрос:

— Никто не был отравлен в моем доме, инспектор.

Но я ошибся. Он меня поправил:

— Не «инспектор». Спектор. Вот моя визитная карточка.

Его звали Эуженио Спектор, и на его визитке, кроме номера телефона, было всего лишь одно слово: «Организатор». Он хотел поговорить со мной, когда будет удобно. У него есть предложение, которое, возможно, меня заинтересует. Попросил, чтобы я ему позвонил.

— Когда, — сказал он, — пройдет боль.

Сеньор Спектор приходил ко мне несколько дней назад и… Но я забегаю вперед, забегаю вперед. Остановись, Даниэл.

* * *

После похорон мы пошли ко мне. Собрались в кабинете. «Клуб поджарки» в своем полном текущем составе — пять членов. На похоронах Ливия все время повторяла:

— Что за безумие, Зи? Что это за безумие? Бросьте эти ужины!

Повестка дня нашей встречи была такая: мы бросаем ужины или нет? Следующим ответственным за ужин должен быть Педро. По алфавитной системе — раз уж Сауло явно умер вне системы по собственной инициативе — после Маркоса должен был умереть Пауло.

— И что? Отменяем ужин? — спросил я.

— Нет, — ответил Пауло, не колеблясь.

— Думаю, мы должны проголосовать… — начал Самуэл.

— Я — главное заинтересованное лицо, — возразил Пауло. — Ужин состоится.

Педро настаивал, чтобы он сам, а не Лусидио выбрал меню. Пауло не согласился. Я предложил проследить за приготовлением блюд. Главное, за последней и пророческой порцией. Пауло наложил вето и на эту меру. У Лусидио должна быть полная свобода действий.

— Скажите честно, — произнес Пауло. — Если не думать о смерти… Вы когда-нибудь ели так, как на ужинах Лусидио? Хоть раз в жизни?

— Нет, но…

— И еще одно. Если мы начнем вмешиваться в его работу, он исчезнет. Он уйдет. Он нас бросит.

— Это мы уходим, — воскликнул Чиаго. — Один за другим. По одному в месяц. «Клуб поджарки» исчезнет не из-за отсутствия повара, а из-за отсутствия его членов. Мы умираем!

И тогда Пауло, развалившись в кресле под картиной Маркоса, которая демонстрировала, по мнению автора, борьбу «Первого существа» за избавление от двойственности тела и духа, сказал буквально следующее:

— Не знаю, как вам, а мне все равно.

Ливия позвонила узнать, как я себя чувствую. Я сказал, что все в порядке, пытаюсь уснуть. Она спросила, есть ли со мной кто-нибудь.

— Нет, — соврал я.

Самуэл остался после того, как ушли остальные. Он был в глубокой депрессии из-за смертей Маркоса и Сауло и из-за своей встречи с Марой.

— Прекратите это сумасшествие, Зи!

— Конечно.

— Бросьте ужины. Донесите на этого повара!

— Конечно, конечно.

Когда я положил трубку, Самуэл изучал одну из подаренных мне Сауло картин Маркоса, в изобилии красующихся на стенах кабинета.