Фигль-Мигль - Щастье

• Название: Щастье
• Автор: Фигль-Мигль
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8370-0466-7

Будущее до неузнаваемости изменило лицо Петербурга и окрестностей. Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. Опасным приключением становится поездка из одного края города в другой. В эту авантюру пускается главный герой романа, носитель сверхъестественных способностей.

---

— Да в том, — Муха бережно приложил к щеке мягкую ткань рубашки, — что они вместо баб друг с другом. Или у вас это считают нормальным?

У Фиговидца всё же хватило ума сперва посмотреть на меня. Я ему подмигнул и покачал головой. Откровений о том, что считается нормальным на В.О., Муха не заслуживал, несмотря на все его выкрутасы и форс. Фиговидец, к счастью, не был одержим жаждою правды.

— Нравится? — спросил он о рубашке, бесхитростно переводя разговор.

— Ну ещё бы! — Муха воспрянул и зачастил, бессознательно, словно это была молитва, цитируя модный журнал: — Легко, стильно, в меру вызывающе…

— Вызывающе? Перестань, я очень консервативно одеваюсь. Тебе нужно посмотреть на пижонов.

— А как я на них посмотрю? — спросил Муха несчастным голосом.

— Ну посмотри на Разноглазого. Вон у него куртка от Фокса.

— Откуда ты знаешь?

— Конечно, это Фокс. — Фиговидец не поленился встать (он уже удобно разлёгся на свободной кровати), изучить мою куртку и показать Мухе золотую вышивку на внутреннем кармане. — За версту видно.

Я осматриваю отведённую нам комнатку. Места в ней хватает только для двух кроватей, двух раскладушек и света из широкого окна. В одном углу умещается красивый стеллаж, в другом — вешалка. На одной из стен (стены светлые, свежие) висит уже знакомый плакат НЕ УБИЙ, сияя глуповатой, простоватой, румяной рожей изображённого на нём дружинника. «Интересненький лубок», — говорит Фиговидец, разглядывая крепкие длани бойца. Одна рука — в замахе — указывает на надпись, другая — уже сжатая в кулак — со сдержанной силой опускается на голову хулигана. «Что такое лубок?» — спрашивает Муха. Я заглядываю под кровати, дотрагиваюсь до полок. Везде чисто, как в больнице. Здесь вообще на удивление чисто, и в коридорах пахнет каким-то крепким, но не противным антисептиком.

— Лубок — это агитационная живопись.

— Какая же это агитация? Это правда. Если они увлекутся, то ведь и убьют.

— Зачем же, — спросил Фиговидец, — ставить себя в положение, при котором возникнет опасность кого-либо убить?

Впоследствии многие, кроме нас, убедились, что Фиговидец умеет строить фразу так, чтобы смысл сказанного доходил до слушателей после паузы, полной недоумения и гнева. Тогда Муха выразил это чувство следующими словами:

— Знаешь, Фиг, свитер у тебя позитивный, а говоришь ты как пресс-секретарь.

— Но ведь ты меня понял?

— При чем тут понял, не понял? Тебя поймут, но все равно обидятся. Ты говоришь, как с бумажки читаешь. Это ненормально.

— Говорю как умею, и сам такой, какой есть! — Фиговидец разулыбался. — Ум ясен, настроение ровное, звезда твоя сияет! — проскандировал он. — Ненормально! А наркотики в аптеках продавать…

— Не наркотики, — поправил Муха, — а лекарства. Всё легально. Мы не дикие.

— Один я здесь, значит, дикий, — сказал фарисей удовлетворённо. — Понял. А не попросить ли у наших гостеприимцев какого-нибудь легального томатного сока? Пить хочется.

— Это, значит, жрачка у них хорошая, — сказал Жёвка.

— Помолчи, поц, — машинально отмахнулся Муха и тут же подпрыгнул: — Заговорил!

— Немного же он сказал, — сказал Фиговидец. — Ну так что?

Я вижу, что ему становится скучно; он хотел бы пройтись, осмотреть дом, осмотреть окрестность. Он пойдёт по улице, зажав под мышкой тетрадку, отвечая на улыбки встречных аборигенов, останавливаясь, обмениваясь какими-нибудь вещичками, делая записи и рисунки, объясняя, выслушивая объяснения, снова пускаясь в путь — и всё, что ему встретится, будет необычным, заманчивым и дружелюбным, и, вернувшись, он скажет нам: «Вот видите, везде люди». Или (так оно и будет) его принесут на носилках, его, либо то, что от него останется, и Протез, спасая свою грозную репутацию, отправит бригаду в карательный рейд, после которого у меня появится ненужная мне дополнительная работа.

Представив всё это, я засмеялся и пошел искать томатный сок.

Ржавый красный цвет обнаружился на следующий день в глазах клиента, и тот стал виден весь — тщедушный, издёрганный, трусливый, жестокий. Светло-карие, налитые кровью глаза остановились на мне, как на мишени.

— Ты думаешь, я кто? — сказал он. — Я, дружок ты мой, начальник милиции.

Я кивнул. Сегодня ему было лучше — но не ему одному.

Тот, второй, с такой же ухмылкой поднял мне навстречу голову, так же избоченился, таким же бесстыжим движением подал руку, словно предполагая, что я её поцелую. В довершение сходства он был цел: ни крови, ни ран, которые привидения так любят демонстрировать. И исчез он, как будто не я его стёр, а он сам, соскучившись, мгновенно переместился в какое-то другое пространство.

В течение одного очень длинного мгновения я не вполне понимал, где нахожусь: там или здесь. Голова болела так, что я за неё испугался, и всё было неправильно.

Протез сидел в дежурке и подписывал накладные. «Помрёт?» — спросил он, не поднимая глаз от бумажек.

— Он симулянт. Никого он не убивал.

— Убил, убил.

— Зачем начальнику милиции убивать самому?

— Это брат его начальник милиции. Был.

Я сел на стул у окна, выходившего на ещё голенький, но аккуратный скверик. В дежурке было пусто, тепло и тихо. Из коридора неслось мирное шорканье швабры.

— Сколько их было?

— Как сколько? — Протез наконец посмотрел на меня. — Двое.

— Так вот, их и сейчас двое. — Я глянул в окошко. В скверике появилась троица: Фиговидец, присев на парапет клумбы, что-то писал, Муха стоял рядом и разговаривал с молодым бритым колбасником — в бешеном, если слова поспевали за жестикуляцией, темпе. — Как будешь платить?

— Крыша, пансион и толмач, — сразу же отозвался Протез. — Мало?

— Случай необычный.

Голова у Протеза была круглая, маленькая; глазки круглые, маленькие; лицо круглое, без морщин. Его уродство не было отталкивающим, а слабость тела казалась вполовину наигранной. Сломанная жизнь таилась в нём, боясь о себе напомнить, навлечь новый удар.

— Денег наших на севере не возьмут, — сказал он задумчиво. — Разве что колбасу?

От колбасы я отказался.

— Но хоть что-то ты о них знаешь?

— Зачем мне это? — он слабо улыбнулся. — Если жизнь идет мимо, так ли важно, куда именно. — Он кинул косой взгляд на занавеску, которую я приметил накануне. — Вот что здесь у нас — знаю всё. Карту составили.

— Можно взглянуть?

— Зачем тебе, если площади Мужества там нет?

— А что там есть?

Протез аккуратно, тихо положил на стол ручку.

— Может, и прав мент, — сказал он в пространство. — Высматривают, выспрашивают — а откуда пришли, куда едут… Не нравишься ты Пуле, Разноглазый. Ты и твои.

— А что здесь делает Пуля?

— Пуля на задании.

— На каком?

— Языки укорачивать. — Протез сердито зашевелился. — Слушай, иди, подыши свежим воздухом. Тебе полезно.

Он опять пошевелился и стал похож на дружелюбного паука: рученьки, ноженьки, мягкое чуткое тело. Потом он моргнул, и сходство с насекомым ушло.

— Ты психиатрию изучал? — Фиговидцу свежий воздух уже пошёл на пользу: он ровно, нежно разрумянился, разрумянились в луче солнца страницы его раскрытого на коленке блокнота. — Нет? Есть такая болезнь — шизофрения. От неё бывает раздвоение личности. Один начальник милиции сидит перед тобой, а второй сидит у первого в голове. Это не привидение, это он сам.

— Как я тогда его уберу?

— Никак. Чтобы убрать того, нужно, чтобы умер этот. Тот, которого мы для простоты восприятия считаем настоящим.

— Настоящих он гробить не обучен, — сказал Муха. — Он озабоченно огляделся. — Что ж это такое, что у них не только волосы, но и мозги не как у нас?

— Точно такие же мозги, — сказал Фиговидец. — Просто больные.

— Не верю я, что мента может так перемолоть, — ответил Муха.

— А что у них с волосами?

— Ты не заметил? — Муха помахал парню, который при моем появлении вежливо и трусливо отошел в сторону. — Они их бреют. БРЕЮТ. Как бляди — под мышками. Как тебе это понравится?

Я вернулся к Протезу.

— Ты их когда-нибудь видел вдвоём? Начальника милиции и его брата? Обоих сразу?

Вспоминая, Протез почти отключился от настоящего. Его искалеченное тело осталось нависать над столом, руками заботливо прикрыв накладные, чтобы я не разобрал написанного, но сам он умчался прочь, радуясь этому стремительному, единственно доступному ему бегу. Он думал, а я разглядывал его. Он был неподвижен, но что-то в нём неустанно шевелилось: подымались и опадали мягкие волосы, подрагивали веки — и мелкие (бледно-красные, бледно-бежевые) клетки рубашки муравьями ползли из-под горловины свитера — а под рубашкой, под кожей, торопливо бежала кровь. Выдержка у него была отличная: не так легко витать в облаках под чьим-то пристальным взглядом, но он витал ровно столько, сколько наметил.